От имперского информбюро: русская журналистика в войне с Наполеоном
«Четыре газеты смогут принести врагу больше зла, чем стотысячная армия», — утверждал Наполеон Бонапарт. Именно он, заявивший, что «для управления печатью нужны хлыст и шпоры», разработал принципы информационно-психологической войны, используемые и поныне. Император французов проиграл русским в сражении на пропагандистском фронте, ведь два с лишним столетия назад перо у нас впервые приравняли к штыку.
«Россия не избегнет судьбы своей. Перейдем через Неман, внесем оружие в пределы России», — так Наполеон обратился к Великой армии в июле 1812 года, почти сразу после вторжения. Подобный призыв звучал бы как сущая демагогия, если бы не предшествовавшая многолетняя пропагандистская кампания. Среди французов загодя формировалось представление о Российской империи как о «прирожденном, историческом агрессоре». Для продвижения этой концепции при их МИДе было создано спецподразделение, состоявшее из... историков.Его руководитель Шарль-Луи Лезюр выпустил весной 1812-го объемистый фолиант под названием «О возрастании русского могущества с самого его начала и до XIX столетия». Сей претенциозный труд представлял собой пересказ так называемого завещания Петра Великого, документа (или, скорее, «документа»), якобы выкраденного в 1757 году у российской императрицы Елизаветы Петровны. В преамбуле книги утверждалось: важная бумага полвека пролежала под сукном, чтобы наконец-то пролить свет на «загадочный русский характер». Говорилось также, что Петр Великий будто бы завещал преемникам вести непрерывные войны, а геополитической целью «русской экспансии» должно было стать завоевание Европы и Азии, и в первую очередь Индии.
«Свободный французский народ, уважаемый всем светом, принесет Европе достойный мир», — провозглашал Бонапарт в одном из своих первых манифестов. Когда-то он был бойким журналистом и энергичным издателем, но впоследствии именно Наполеон, позакрывавший большинство изданий, оставивший в Париже лишь четыре газеты, создал практикуемую и по сей день систему управления прессой с простыми, как штык, принципами: плохие новости не сообщать, про врага — только негатив. Не зря австрийский канцлер Клеменс фон Меттерних в свое время отметил: «Для Наполеона пресса стоит трехсоттысячной армии».
После перехода российской границы для солдат и офицеров начали выпускать печатаемые в походных типографиях бюллетени. Автором являлся сам император Франции, который иногда диктовал агитки своим секретарям на поле боя. Помимо Великой армии, бюллетени отсылались в Париж, где новости из них перепечатывались в газетах. Цензура была настолько жесткой, что доходило до абсурда. Например, когда союзники заняли Париж, они с удивлением узнали, что французы и понятия не имели о битве при Трафальгаре в 1805 году, в которой адмирал Нельсон разгромил франко-испанский флот. Был и такой случай: не дождавшись окончания битвы при Ватерлоо, Наполеон 18 июня 1815-го послал в свою столицу победную реляцию, но попасть в газеты она не успела, поскольку через считаные часы после сообщения о «разгроме английских войск» Великая армия перестала существовать.
Всего за 1812 год было издано 29 армейских бюллетеней. Эти издания оперативно доставлялись в войсковые соединения, где зачитывались перед строем капралами. Любое упоминание какой-либо боевой части воспринималось солдатами и офицерами с неподдельным энтузиазмом. И тем не менее поговорка «Врет, как бюллетень» вошла в армейский лексикон и жива по сей день. Чем дальше от родных рубежей уходили воины, тем явственнее они осознавали несостоятельность информации, записанной под диктовку Бонапарта. Важную роль в ее дезавуировании сыграли усилия российского агитпропа.
«Французские солдаты!.. Не верьте больше обманчивым заверениям, будто вы сражаетесь за мир, нет, вы сражаетесь ради ненасытного честолюбия вашего повелителя... Возвращайтесь к себе или примите пока убежище в России...» — призывали листовки, которые гренадеры-оккупанты находили на всем протяжении пути до Москвы. «Германцы! Вы, коих завоеватель пригнал к границам России, покиньте знамена рабства, соберитесь под знаменами отечества, свободы, народной чести...» — взывали русские прокламации к немцам и австрийцам, сражавшимся в наполеоновских войсках. Подобные воззвания уже на вторую неделю войны находили и у солдат итальянского корпуса. Как позже признает в мемуарах один из адъютантов Бонапарта Филипп де Сегюр, русские листовки, регулярно забрасываемые казаками и партизанами, производили на солдат и офицеров «развращающее» действие.
Если бы не извилистая петербургская дипломатия, Россия была бы подготовлена к ведению контрпропаганды куда лучше французов. А так братание двух императоров — Александра и Наполеона — на плоту в Тильзите летом 1807 года спутало все карты. Возглавлявший министерство иностранных дел России Адам Чарторыйский двумя годами ранее представил царю секретный план, согласно которому в Санкт-Петербурге создавалась антигалльская газета LeJournaldеNord (впоследствии преобразованная в LeJournaldeSt.-Petersbourg). Ради этого из Брауншвейга привезли типографию Александра Плюшара. Почти за полгода до вторжения Великой армии военный министр Михаил Барклай-де-Толли направил Александру I доклад, в котором поднимал вопрос о начале антинаполеоновской пропаганды в Европе.
«Самое благоприятное воздействие будут иметь прокламации», — убеждал Михаил Богданович, предлагавший воздействовать по двум направлениям — на жителей европейских стран и «на дух самого русского народа». С этим докладом связан и проект развертывания пропагандистской работы в армии от 16 апреля 1812-го. Предлагалось издавать военные ведомости, чтобы «смешивать все расчеты неприятеля» и «утверждать вообще во всех подданных Его Величества усердие к благу империи». Однако дальше благих намерений ничто не пошло. Видимо, русский монарх либо считал военную пропаганду делом вторичным, либо опасался того, что чрезмерно возбужденный «дух самого русского народа» окажется неподконтрольным властям: от освободительной войны — два шага до пугачевщины.
Основания для подобных опасений были. В начале 1812 года в российских губерниях прогремели крестьянские восстания, и шпионы Наполеона об этом ему доносили. Французский историк Эдуар Дрио о своем императоре писал: «Он думал поднять казанских татар; он приказал изучить восстание пугачевских казаков; у него было сознание существования Украины... Поднять революцию в России — слишком серьезное дело!» Нечто подобное выскажет позже и сам Бонапарт, признавшись в том, что его приближенные предлагали ему подготовить манифест к русским крестьянам, но он не пожелал «разнуздать стихию народного бунта».
Насчет низкой эффективности французской пропаганды есть и такая версия: не разрушение России было сокровенной целью Наполеона, а примерное наказание Александра I; воинственный корсиканец хотел лишь откорректировать политический курс нашей страны, придать ему большую антибританскую направленность, а вовсе не рушить здание русской государственности. Дескать, ограниченность этой программы обусловила скудость аргументов агитпропа в завоеванных областях, посему акцент сместился в сторону воздействия на своих, французов и Великую армию, а на данном фронте очень скоро появились сильные оппоненты.
«Часто один печатный листок со стороны неприятеля наносит больше вреда, нежели блистательная победа может принести нам пользы», — писали Александру I два профессора Дерптского университета Андрей Кайсаров и Фридрих Рамбах, предложившие царю организовать при армии походную типографию и издавать в ней «ведомости на двух языках, то есть на русском и немецком. Если почтется за нужное, то можно прибавить к тому и польский язык». На этот раз государь дал согласие, с его одобрения Барклай-де-Толли выделил Кайсарову и Рамбаху двенадцать типографских рабочих, два печатных станка и шрифты, а также «денег из экстраординарной суммы». Вскоре у дерптских профессоров нашелся влиятельный единомышленник — Михаил Кутузов, благо адъютантом полководца и начальником его канцелярии был генерал Паисий Кайсаров, младший брат ученого из Дерпта.
Профессорский тандем видел сильные и слабые стороны наполеоновской пропаганды. Наши листовки («летучие листки») печатались на русском, немецком, французском и испанском, газета «Россиянин» — на русском и немецком. Самая слабая часть проекта была польской, тут требовался в качестве редактора природный поляк. Император привлек к работе Михаила Огинского, да-да, того самого автора знаменитого полонеза!..
Команда новоиспеченных спецпропагандистов была поистине звездной. Воззвания писали адмирал Александр Шишков и главнокомандующий Москвы граф Федор Ростопчин, поэты Василий Жуковский и Александр Воейков, историки Дмитрий Ахшарумов и Александр Михайловский-Данилевский, генерал, беллетрист Иван Скобелев (дед будущего полководца) и стихотворец Федор Глинка. А рисунки художника Ивана Теребенева призывали русского мужика сопротивляться оккупантам иногда даже красноречивей любых слов.
Начали выходить «Известия из армии». Издание предназначалось для российского населения и стало важнейшим источником информации о положении дел на театре военных действий. Новости оттуда перепечатывались в столичных газетах — уже после царской цензуры. С приходом Кутузова стали издавать Nouvelles officielles de l`armee («Официальные новости из армии») с сообщениями о том, что происходило не только в России, но и на Пиренеях, где французы терпели одно поражение за другим. Особенно активно типография Кайсарова и Рамбаха действовала после ухода Наполеона из Москвы. С «летучими листками» в руках французы, испанцы, португальцы, итальянцы, не говоря уж о германцах, сдавались тысячами. Из 15 000 испанцев и португальцев, находившихся в составе Великой армии, четверть осенью перешла на русскую сторону. Уже в середине октября из пленных немцев формировали Российско-германский легион.
Деятельность походной типографии, издававшей практически бесцензурные материалы, вызывала едва скрываемое раздражение у Александра I: не имея под рукой в столице никого, кто мог бы поставить дело военной информации должным образом, царь ревниво воспринимал успехи кутузовских изданий и особенно «Россиянина», в котором вместо слова «подданный» слишком часто писали «гражданин». Не случайно сразу после переезда государя императора в Главную квартиру (правительственное учреждение в составе Военного ведомства) и смерти Кутузова (16 апреля 1813-го) работа походной типографии хоть и не прекратилась вовсе, однако стала гораздо менее интенсивной...
Андрей Кайсаров вместо пера взял в руки карабин и стал майором конного отряда, благо партизанами, «охотящимися» в Германии, руководил младший брат Паисий. 28 мая 1813 года под городом Ханау наши бойцы попали в окружение. Чтобы не оказаться в руках французов, профессор Кайсаров поджег артиллерийский обоз. Первый российский пропагандист погиб, подорвавшись на пороховом ящике. Как напишет о его смерти соратник Александр Михайловский-Данилевский: «Он имел в Главной квартире много неприятностей и, желая показать подлецам, какая разница между ним и ими, пошел и, храбро сражаясь, пал».
Материал опубликован в апрельском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».