«По центру Москвы скинхеды на лошадях скакали». Актер Амаду Мамадаков — о столице 90-х, жизни на Алтае, шаманизме и пьесе Хинштейна

Актер и режиссер Амаду Мамадаков ни о сцене, ни о большом экране с детства не думал. Это сейчас он известен по ролям в фильмах «Звезда», «9 рота», «Сердце Пармы» и других, а 17 декабря выйдет на сцену театра имени М.Н. Ермоловой, чтобы сыграть в постановке #неРевизор по пьесе депутата Александра Хинштейна. Но когда-то он жил в маленьком алтайском селе, помогал бабушке косить сено и заклинать дождь. Как Амаду оказался в Москве, часто ли сталкивался со скинхедами и почему считает Шнура почти классиком — об этом и многом другом актер рассказал «Мосленте». Ниже — его монолог. Про птицу, горы и село Я родился и вырос в небольшом алтайском селе Ело. Имя свое оно получило по названию огромной птицы, которая обитала когда-то в этих горах. Она была настолько сильной, что могла унести теленка. Говорят, последнюю такую застрелили в XIX веке. Эти птицы принесли местным жителям много бед. И один из местных жителей однажды пошел и разорил гнездо окончательно. Это село стоит в месте слияния двух рек. Вокруг — горы и леса. Я там и школу окончил. И сразу после 11 класса уехал в Москву, в Щепкинское училище. Про бабушку, школу и шаманизм Моя бабушка стала первой учительницей в сельской школе. Она была девочкой из детдома, потом выучилась в педагогическом училище, и ее направили работать в Ело. В школе она учила местных детей, а дома втихаря обращалась к духам и проводила шаманские обряды. Мне это прямо в память врезалось — вот бабушка в школе, куда я каждый день ходил, объясняет, преподает, а вот она дома колдует, грубо говоря. Это было что-то народное, нутряное. Тогда же все это было под запретом. При советской власти никакой религии быть не могло. Но она тихонько этим занималась. Можно сказать, жизнь вынуждала. У нее же муж, дети, в школе полно забот, жизнь в селе тоже нелегкая. А шаманство ей помогало. Про реку, огонь и заклинание духа дождя Мне очень запомнился один случай. Уже август начался. Надо сено косить, на зиму запасать. Без этого никак, а то коровам, овцам и другим животным есть будет нечего. А у нас каждый день — дожди. Мало накосить сено. Его нужно высушить. Но с такими дождями это невозможно. Бабушка переживала. Отпуск небольшой, скоро в школу возвращаться, будет не до сенокоса. В какой-то момент она не выдержала. Я был маленький тогда. Она ко мне подошла и говорит: «Давай, собирайся. Пойдем на речку». Мы взяли ведра и пошли за водой. Как пришли, она меня на берегу оставила, а сама пошла прямо в воду. А речка — горная, вода — ледяная. Она долго что-то искала в воде, пока не нашла абсолютно плоский камень. Когда мы пришли домой, бабушка развела костер и положила находку прямо в огонь. Раскалила докрасна, потом вытащила щипцами, посмотрела на небо, что-то проговорила, а потом со всей силы бросила этот камень в бочку, где собиралась дождевая вода. Взрыв, пар, пена — что-то невероятное. А бабушка говорит: «Все, завтра утром собирайтесь, пойдем на сенокос». Она подняла нас в шесть утра, начала собирать вещи, лошадь запрягать. Был туман. Я был уверен: после него снова пойдет дождь. Но туман рассеялся, и над нами было чистое небо. Я это на всю жизнь запомнил. Про семью У нас большая семья. У бабушки было четыре дочери, все они жили уже со своими детьми рядом. Например, дом моих родителей был через дорогу. У меня есть две старших сестры. Они так и живут там, в Ело. Я стараюсь приезжать в гости к родственникам хотя бы пару раз в год. Про невероятное везение В Москву я попал, потому что мне очень повезло. В последних классах школы я, говоря по-честному, учебу забросил. Улица меня почти забрала. А мама была вообще уверена, что я никуда поступить не смогу. Я все-таки решил попробовать и поехал в город — поступать в техникум. Как раз в это время там, в Горно-Алтайске, проходил отбор в Щепкинское училище. Приехали мастера, преподаватели, чтобы набрать группу из 20 человек и увезти в Москву учиться. Все это проходило в рамках подписанного с Республикой Алтай договора. Когда приехал в город, мне просто сказали про этот отбор и предложили попробовать. Я еще думал: какой из меня артист? Куда мне в артисты? Но пошел. И вот я добрался до театра, меня там спрашивают: басню, песню, стихи знаешь? А я честно отвечаю: нет. В общем отправили в библиотеку готовиться, но из этого мало что вышло. Я все равно ничего не выучил. Получилось по-другому. Про то, как правильно пугать людей Конкурс был большой. И одним из заданий было — убедить комиссию, что в здании начался пожар. Ну, как это сделать? Все начали вбегать в зал, плакать, кричать и закатывать истерику. Я втихаря подсматривал за этим всем из-за кулис. Комиссия не верила. Московские мастера сидели и над всеми подшучивали. Я понял: люди непробиваемые. Когда подошла моя очередь, я выбежал в коридор, нашел огнетушитель, сорвал с ящика пломбу, вытащил его и вместе с ним вошел в зал. Я был совершенно спокоен. Положил огнетушитель на стол комиссии и говорю: «Так, без паники. Мужчины, берите вот это, женщины, проходите сюда, на выход». Они начинают спрашивать, что случилось, я отвечаю: «Ничего не случилось, просто мы сейчас встаем и уходим отсюда», — и начинаю их прямо вытаскивать из-за стола. Они пытаются меня остановить, сказать, что уже все поняли, но я не успокаиваюсь. В общем, я их заставил выйти. И вот тогда они обратили на меня внимание. Про разбитый Царьград Нас привезли сюда, в Москву, в Высшее театральное училище имени Щепкина, где ЦУМ — напротив, а общежитие — рядом с Белорусским вокзалом. И начался 1993 год. Вся Тверская разбита и разграблена, танки стреляют по Белому дому, полный хаос. И все это у меня прямо перед глазами, а я — паренек с гор, который приехал в столицу учиться. А ведь я даже до конца не понимал, куда еду и что меня ждет, я ведь не из актерской семьи. Я думал: приеду в Москву, а она вся — натурально Царьград. А тут началась война прямо в центре города. Мобильных телефонов нет, матери просто так не позвонишь. Мы на Центральный телеграф бегали, чтобы с родственниками связаться. А там — паника, да и тут тоже. В общем, сложные были времена. Помню, троллейбусы стояли, друг об друга сложенные, первые этажи ЦУМа были разнесены, скамейки из парков утащили, все магазины на Тверской разбиты. Все жгли костры, жарили сосиски, пели песни, орали и пили. Просто вакханалия. Все 90-е прошли перед моими глазами — все эти бандиты, малиновые пиджаки, золотые цепочки, проститутки у Центрального телеграфа… Московская уличная школа жизни меня потом тоже очень хорошо воспитала. Наблюдая за всем этим, я учился актерству. Это потом очень помогло мне. Например, в том же #неРевизоре я играю бизнесмена, который все же немного бандит. Я таких видел столько… Про скинхедов на конях В 90-х было еще и то, что в нашей стране, казалось бы, возникнуть не может. Я рад, что сейчас этих людей не видно и не слышно, но, боюсь, они просто залегли на дно, а не исчезли до конца. Я очень часто сталкивался с нацистами-скинхедами тогда, в 90-х и начале нулевых. Их было очень много даже на центральных улицах, не говоря уже о спальных районах вроде Ясенево. Там от них вообще деться было некуда. Помню, когда был футбольный матч между Россией и Японией (речь идет о матче между национальными сборными, прошедшем на международном стадионе «Йокагама» в июне 2002 года со счетом 1:0 в пользу Японии — прим. «Мосленты»), начались погромы прямо на Тверской. Все разгромили, а эти бритые по центру даже на лошадях скакали. Это для меня был просто какой-то сюр — в центре Москвы фашисты на конях. Тогда еще не было уличных камер, чтобы все это заснять, но я это видел собственными глазами. Про драку на «Площади Революции» Я много раз с ними сталкивался. Помню, однажды я возвращался со съемок. Шел по платформе станции «Площадь Революции». Я повернулся. Там стояли трое — два скинхеда и зигующая девчонка, ржали. Видимо, они хотели попасть мне бутылкой в голову, но не вышло. Я тогда как раз у Николая Лебедева в «Звезде» (фильм посвящен советским разведчикам и событиям 1944 года — прим. «Мосленты») снимался. Мы перед съемками как раз и фильмов про фашистов посмотрели какое-то невероятное количество, и книг почитали, и в Таманской дивизии побывали. Нас с головой погрузили в контекст, потому что для съемок в таком фильме надо понимать, что такое воевать против фашистов. И у меня тогда было совершенно особенное внутреннее ощущение. Я смотрел на этих троих совершенно спокойно, вообще без страха. И я просто пошел вперед, на них, понимая, что сейчас буду биться. А они смотрели на меня и продолжали смеяться, ждали, когда я подойду. Краем глаза я заметил бегущего человека. Это тоже был азиат, как потом выяснилось — калмык. Он увидел, что происходит, и просто пошел мне на помощь. Те трое поняли, что я больше не один, и стали срочно забегать в вагон подошедшего поезда. Но мы уже налетели на них и буквально туда их затолкали. Тот парень, что мне помог, потом писал мне «ВКонтакте». Прошло уже много лет. И это только одна из многих историй встреч со скинхедами в те годы. Были места в Москве, где на них можно было гарантированно нарваться. Клуб был у метро «Добрынинская», где у них были сходки. Они на Кольцевой постоянно до всех докапывались, невозможно было пройти. Хорошо, что сейчас их не слышно и не видно, но, боюсь, расслабляться полностью не стоит. Про русского алтайца В начале 90-х мне открыто, прямо в лицо говорили: азиат главным героем ни в одном фильме, ни в одной постановке быть не может. Бывало и такое. Но и это осталось в прошлом. И ничего не меняет то, что я — патриот своей страны. Причем окончательно я это осознал, когда поездил по заграницам. Приезжаешь ты в Америку, Таиланд, Вьетнам, Монголию — куда угодно, а тебе говорят: «О! Ты русский!» Я сначала смеялся, говорил: «Какой же я русский? Я алтаец!» А мне отвечали: «Ну, ты же из России? Значит, ты русский!» Даже в странах, где говорят на тюркских языках, которые родственны нашему алтайскому, говорили, что я русский алтаец. И ведь это так и есть. В тех же фильмах я представляю всю нашу страну. По мне в том числе судят о ней. Так что я действительно русский. Про пьесу, написанную депутатом В труппу #неРевизора я попал просто — меня пригласил режиссер, предложил мне роль. И вот теперь я играю в постановке бизнесмена. Роль небольшая, но довольно яркая. В нашем спектакле угадывается, конечно, гоголевский «Ревизор». Пьеса написана, опираясь именно на него, но построена она уже на современный лад. История, которую она рассказывает, звучит актуально, злободневно. И интересно, что все это написал депутат. Это очень подкупает, потому что Александр Хинштейн пишет о том, что знает сам. Он видел все это изнутри. Все, что происходит в пьесе, выглядит естественно и при этом смешно. Про Шнурова и классику Когда я только узнал, что за музыкальное сопровождение отвечает Сергей Шнуров, меня это несколько покоробило. Но потом мое мнение изменилось. Комедия, отражающая нашу эпоху, вся ее абсурдность очень органично сочетается с группой «Ленинград». В конце концов, мы в этом живем. Так что, когда в пьесе о том, как в современном мире происходят, например, выборы губернатора со всем их закулисьем, звучит музыка Шнурова, мне кажется это уместным. Про Александра Хинштейна Мы не переделываем классику, не ставим в широко известном произведении все с ног на голову. Наша постановка основана на современной пьесе, написанной современным же языком со всей его терминологией. И ее автор находится рядом с нами. Буквально пару дней назад Хинштейн приходил на репетицию, сидел в зале, подсказывал актерам текст. Это здорово, что среди депутатов есть творческие люди, которые пишут, что там происходит за политическими кулисами, превращают это в произведение, переосмысляют. Про дефицит хороших авторов Если хочется поставить спектакль о современной жизни, лучше поискать современного автора. Не нужно переделывать классику, не надо ее насиловать нашими модными ходами, переписывать и переворачивать. Я противник всего этого. Должно быть уважение к мысли автора, а у нас при попытках осовременить классические произведения изначальный смысл может стать полной противоположностью себе. Но хороших авторов сегодня, к сожалению, мало. Несмотря на то что интернет завален текстами, найти что-то по-настоящему стоящее тяжело. Ты читаешь, читаешь, читаешь — люди разные, сюжеты разные, все разное, а ощущение, будто все это один человек написал. То хорошо начинают, а финала нет, то погружают в такую безысходность, что выхода не видно. Вот только мода на эту чернуху уже прошла. Нам сейчас надо бы комедий. Но это сложный жанр. Трагедию написать проще — страдают все примерно одинаково. А вот создать что-то, что рассмешит многих людей, у каждого из которых свое чувство юмора, — это по-настоящему сложная задача. Про Москву, удары под дых и любовь Меньшов был совершенно прав: Москва слезам не верит. Это действительно жесткий город. Он бьет под дых больно, долго и безжалостно. Многие Москву не выдерживают, уезжают, проклинают ее. Я полюбил Москву. Куда бы я сейчас ни уезжал, мне постоянно хочется обратно. Этот город с другими не сравнить, особенно с Европой. Там же скукота невозможная! А Москва — это вечный драйв. И этим она притягивает обратно. Про прививку атеизма, женщин, мужчин и хорошее кино Россия — это Евразия и золотая середина. На Запад смотришь — жесть творится. Вообще, по всему миру деградируют, в первую очередь, мужики. Не женщины. И вот, с одной стороны, у нас 40 видов гендеров, травести и все-все-все. Это же мужчины создают. А с другой — женщин под паранджу загнали, шагу не дают ступить. И я очень ценю, что родился именно здесь. То, что я вижу во многих других местах, в том числе религиозный фанатизм, — это что-то для меня неприемлемое. Я довольно часто слышу от зрителей: «Что вы снимаете всякую ерунду? Вот в советское время были фильмы шикарные, нравственные. А сейчас что?» Я много думал, почему все именно так, и когда сам ставил на Алтае спектакль про 30-е годы прошлого века, понял некоторые закономерности. Я много изучал историю того времени — все эти колхозы, совхозы, белые, красные. В первой половине ХХ века был мощный разворот. Власть советская боролась с любыми религиозными проявлениями, началась эпоха государственного атеизма. И вот эта вся история про нравственность, про ценности перешла к театру и кино. Полностью. Фактически они выполняли функции церкви. Не убей, не укради, не обмани, не предай — все это транслировалось уже исключительно через искусство. А потом театр и кино стали превращаться просто в развлечение с сомнительным юмором. Пришла эпоха кризиса. Впрочем, когда Голливуд отодвинули в сторону, ситуация изменилась. Российский кинематограф сейчас скорее возрождается, фильмов выходит все больше, в том числе и сказок, и исторических картин. И это история про народы России. Так, мы в Хакасии снимаем фильмы, опираясь на местную культуру. В январе выходит фильм «Шаман». Это мистический хоррор. Готовятся к выходу фильмы и по военной тематике. Вообще идей и сюжетов много. И сейчас в Якутии, Бурятии, Хакасии и на Алтае настоящий всплеск интереса к местному кинематографу. Про городских и деревенских Когда я в Щепкинском училище уже сам набирал курс, осознал, о чем во времена моего студенчества говорили преподаватели. Они тогда набрали 20 ребятишек, которые пришли совершенно чистыми, наивными, готовыми, как пластилин, чтобы из них вылепили индивидуальности. А про ребят из больших городов говорили: они приходят очень закрытыми, у них уже много уличной шелухи, цинизма, злости, комплексов. Приходится сначала убирать все это, добираться до самой основы, до чистой души, чтобы они смогли свою индивидуальность прочувствовать, понять, принять и проявить. Вот этим, наверное, москвичи и алтайцы отличаются. Но справедливости ради надо сказать, что такие наивные и открытые люди не только на Алтае, конечно. Их очень много в нашей стране. Какой народ ни возьми, как в сказке, будут и Иван-Дурак, и Емеля, которые справятся там, где два умных лба у старших братьев разобьются. В городе эта наивность, конечно, исчезает. Здесь слишком много народу, может случиться все что угодно, и ты должен быть к этому готов.