«Мцыри»: игра в горы

Действие поэмы «Мцыри» происходит в Грузии. Но значит ли это, что на сцене непременно должна звучать грузинская речь, а артисты исполнять национальные песни и танцы, «вооружившись» кувшинами, кинжалами и гроздьями винограда? Об этом заставил задуматься режиссер премьерного спектакля Сергей Бурлаченко (Элиста), поставивший одно из самых ярких и неоднозначных произведений Михаила Лермонтова в Чувашском театре юного зрителя имени М. Сеспеля в рамках федерального партийного проекта «Культура малой Родины».
Наверное, в комедии «Ханума», где в «махровом» народном колорите как раз и заключается самая «соль», такая «привязка» к месту была бы оправданна. Ну а что если произведение «прорастает» вглубь и представляет собой философское размышление на общечеловеческие темы о свободе, вере, познании себя и предназначении человека на земле? В таком случае волна художественной обобщенности, поднятая автором, неизбежно разбивается о скалы натурализма, не позволяющего сконцентрироваться на внутреннем и уводящего к внешнему.
Кстати, в оформлении Марии Шуплецовой (Санкт-Петербург) такой описательности нет. Костюмы предельно сдержанны, символичны и даны как бы намеком. На грубой однотонной ткани, нарочито неяркой и как будто выцветшей, не увидишь ни броских вышивок, ни бисера, ни золотистой тесьмы, ни бархата, ни того буйства красок, которое присуще традиционному кавказскому платью. Сценография, вступающая в диалог с тонкой световой партитурой Михаила Добрышина (Санкт-Петербург), тоже довольно условна и схематична. Понятно, что лестницы и арки, свободно разъезжающие по сцене и позволяющие героям менять свое местоположение, выполняют функцию то монастырских стен, то гор, но в то же время это не стены и не горы. Вот она, подлинная театральность — не Грузия, а игра в Грузию.
Конечно, в самом тексте найдутся и живописные пейзажи, и портреты горянок, и зарисовки животного мира. Но одно дело — читать, купаясь в роскошестве слога и неспешно смакуя поэтические изыски, словно бокал киндзмараули, и совсем другое — перенести повествование на подмостки. Сценическое время течет несколько иначе, оно более емко, тесно, сжато, здесь каждая секунда на вес золота. А потому стоит ли тратить его на «дежурные» вставки а-ля Сакартвело, обрывающие возвышенный полет поэтической мысли и разрежающие острую психологичность содержания, тем более что драматические актеры все равно не станцуют лезгинку так, как должно быть.
Впрочем, режиссер по пластике Менгилен Сат (Москва) пытается сгладить иллюстративность путем визуальной прорисовки образов, в результате чего практически каждая картина превращается в настоящую пространственную композицию. Благо, физические возможности труппы это позволяют. Екатерина Чекушкина, Надежда Полячихина, Мария Благушина, Сергей Никитин, Никита Бондаренко, Александр Захаров и Никита Чукмарев великолепно двигаются и в массовке, и в сольных выходах. Они органичны, мобильны и хорошо чувствуют темп постановочного высказывания, не выпадая из общего драматургического потока и идя в ногу с ритмом лермонтовского стиха. Дух захватывает от этого сгустка молодой энергии, куража, запала.
Отдельно хочется отметить работу Николая Миронова, и не только потому, что он играет роль Мцыри. Существовать в поэзии гораздо сложнее, нежели в прозе, где «на худой конец» можно выразить мысль своими словами или «перескочить» через фразу. Тут же — четкое следование «по пятам» за автором, что наложило отпечаток на самоощущение актера на сцене и немного сковало его эмоциональный порыв. Но до чего же свободно он владеет телом, гармонично вписываясь в графику декораций и вживаясь не столько в образ, сколько в само сценическое пространство. А оно, в свою очередь, начинает крутиться вокруг него, беспрекословно подчиняясь силе артистической воли. «Гибок, как тростник» — кажется, что Лермонтов написал это именно про нашего Мцыри.