Как мыслить с помощью карт: философия картографии

В архаической Элладе карты Земли и Неба рисовали философы. А что спустя тысячелетия думали о картах Иммануил Кант и Бруно Латур? Разбирается автор канала «Геофилософия» Максимилиан Неаполитанский.

Карты суть мировоззрения. Они показывают, каким образом мыслили люди разных эпох. Так считает норвежский научный журналист Томас Берг. Он доказывает эту точки зрения в своей книге «Театр мира: история картографии», которая недавно была переведена на русский язык. Для Берга важно: карты менялись вместе с научными и философскими картинами мира, поэтому история картографии — это в определенной степени и история науки, и история философии. Первые карты стали появляться, когда люди научились связывать события прошлого, настоящего и будущего с пространством. Карты являются ровесниками письменности. Они знаменуют переход от охоты к земледелию и появление землевладельческой аристократии, для которой была важна разметка своих владений. Томас Берг начинает с первых карт, которые создавались на камнях и бивнях мамонтов. В своем повествовании он проходит через Античность, Средние века, Новое время и современность, показывая карты как выражение духа времени.

Для геофилософии важна не только историческая связь картографии и философии, но и карты как способ создания концептов и описания идей.

Не просто аспекты мировоззрения, но его организующие строительные детали, которые затрагивают вопросы познания и культуры, — неслучайно одним из первых авторов карты Земли и небесного глобуса был древнегреческий философ Анаксимандр. Далее мы попробуем разобраться, зачем картография геофилософии и как мыслить с помощью карт.

Карты для навигации, мышления и живописи

Картография всё чаще осмысляется критически. Для этого появилась отдельная область междисциплинарных и социологических исследований, которая так и называется — критическая картография. Один из ее главных посылов — это утверждение, что карта как инструмент никогда не останавливается. То есть карта — это всегда картирование. Глагол, а не существительное. Карта — это событие. Оно происходит, когда карта оказывается в руках штурмана или пользователя, который использует навигатор, чтобы добраться домой. Для критической картографии карта — это не просто отражение территории, а сложный комплекс отношений технологий, науки и политики. В этом смысле «событийность» карты становится понятна лучше: карта не создается раз и навсегда (как, например, фотография), а меняется в процессе использования, навигации и сбора данных. Об этом говорят Роб Китчин и Мартин Додж в статье «Переосмысляя карты»:

«Карты — ситуативны (of-the-moment), они возникают посредством практик (телесных, социальных, технических), переделываются каждый раз, когда с ними работают. Как таковые, карты переходны (transitory) и временны, будучи контингентными, реляционными и зависимыми от контекста. Карты — это практики, они всегда суть картирования».

Критическое рассмотрение карт имеет в себе философские корни. Многие исследователи говорят о том, что картография в современном виде является наследницей идеалов Нового времени и эпохи Просвещения. Эти идеалы предполагают создание образа мира, который очищен от субъективности — не запачкан ею. Карты — своего рода очищенные территории, стерильные и научные отражения реальности. Карта, как и другие достижения науки, становилась одним из участников цепочки, которая предполагала наличие двух концов: подлинного (объективного) мира и того, что этот мир также объективного отражает. Так работали репрезентация и идеалы Просвещения, которые в XX веке получили немало противников — от Жиля Делёза до Теодора Адорно.

О картах говорил и Иммануил Кант в работе «О педагогике». Немецкий философ считал, что карты полезны для детского мышления и воображения:

«Ландкарты заключают в себе нечто такое, что привлекает всех детей, даже самых маленьких. Если даже все остальное и надоест им, то они все-таки научатся какому-нибудь такому делу, при котором употребляются ландкарты. Это — хорошее занятие для детей, которое не позволяет их воображению уноситься куда попало и направляет его на нечто определенное».

В философском плане тут можно увидеть интересную связь — картографии и воображения. Так, для Канта тот факт, что карты ограничивают воображение, — положителен. В то же время критическая картография, напротив, говорит о важности избавления карт от диктата научной объективности; она пытается показать, что карта может быть элементом личного опыта, творчества, политического протеста и, собственно, воображения.

Схожая проблематика есть у Валери Новембер, Эдуардо Камахо-Хюбнера и Бруно Латура в статье «Вступая на территорию риска». Главная цель их статьи — анализ разделения интерпретации карт на два способа. Один способ — миметический, другой — навигационный. Они говорят: по сути, карты, которые мы обычно представляем, когда думаем о картах, всегда интерпретируются миметически.

Что это такое? Это изолированный образ, который мы воспринимаем почти как живопись, когда есть прототип (материальный мир) и есть копия (изображение). В случае карт это сама карта и территория. В науке тоже много примеров — «изображение вируса, сделанное при помощи электронного микроскопа, фотография галактики и рисунок скелета в музее естественной истории». Как пишут авторы статьи, «будучи взяты сами по себе, эти образы не обладают специфической (научной) ценностью (хотя они могут быть наделены мощной эстетической, педагогической или риторической силой)».

В случае миметического понимания карт были моменты истории, когда живопись влияла на картографию больше, чем научные воззрения:

«…именно перспективная живопись…, а еще точнее голландская живопись — позволила культуре воображения повернуть карты на 90° и связать их с режимом „одна копия — одна модель“ даже несмотря на то, что никто никогда не использовал карты в навигационных целях таким образом. Другими словами, карты были эстетизированы и смешаны с формировавшейся культурой „реалистической“ живописи».

В этом состоит миметическая интерпретация карт. Другая же их интерпретация — навигационная. Ей, напротив, авторы симпатизируют. Очень кратко можно сказать, что это понимание карты в движении — с учетом всех внешних факторов и рисков существования карты. Путь по карте никогда не бывает прост. Это не изолированная карта-образ, а гибрид — например, карта и штурман, карта и те риски, которые есть вокруг. Новембер, Камахо-Хюбнер и Латур предлагают «освобождение карт от их отношения к фиктивному определению территории» и пишут, что миметический способ интерпретации в эпоху цифровой навигации всё больше отдаляется от здравого смысла:

«Но даже если штурман выучил Декарта наизусть, он ни на минуту не предастся фантазии, что шкипер и команда находятся в некотором „внешнем мире“, похожем на тот геометрический мир, на который он сейчас смотрит. Слишком много черт очевидно не вписались бы в этот геометрический мир: брызги, волны, опьянение, возбуждение от непредсказуемости ландшафта, умения маневрировать».

Для критической картографии это важно, на выходе мы получаем картографию рисков. Две эти интерпретации также подходят для философии. Обычно мы имеем дело как раз с миметической интерпретацией философских концептов — это застывшие существа, которые обитают в мышлении. Однако если перейти к навигационному пониманию концептов и сделать из философии своеобразную картографию рисков, расклад будет иным. Это не будет просто рисунок скелета в музее — не рисунок концепта, а реальная сила. Однако нужен кто-то на роль штурмана — кто будет выглядывать из кабины разума и смотреть на то, что происходит за пределами «скопированного» и порой трансцендентального мира.

Карты и философия в империи наблюдения

Не менее важная тема для критической картографии — это связь карт и власти, карт и инструментов контроля. Отправной точкой здесь служит всё то же Новое время, в которое случается переход к пониманию карт как элементов государственной рутины — примерно с середины XVI века. До этого момента карта воспринималась в большей степени как часть глобальных политических решений — когда нужно продумать военный поход, понять, где находятся выгодные и безопасные торговые зоны, очертить границы государства.

Однако переход к рутинизации карт поменял расстановку сил — они перестали быть привилегией геополитического мышления и перешли на служение бюрократической машине. Американская исследовательница и историк науки Лоррейн Дастон называет этот момент рождением «империи наблюдения».

В одноименном тексте Дастон объясняет, что наблюдение, всевидящий взгляд и способность обозревать перестали принадлежать исключительно научным и государственным элитам. Империя наблюдения — это состояние, когда взгляд как практика контроля становится повсеместным. Теперь даже самый мелкий государственный служащий, чиновник, посол, сборщик налогов — это в первую очередь Наблюдатель. Он следит, он записывает, он фиксирует. Империя наблюдения предполагает типизацию наблюдения, когда «глаза» государства становятся универсальными, всеобщими, организованными способами регуляции. Государственный аппарат — это оптический аппарат. Дастон пишет:

«С середины XVI века государства и торговые предприятия тренировали своих представителей за рубежом наблюдать и писать отчеты в соответствии со стандартизированными схемами: вопросники, синоптические таблицы и т. д.».

Эта маленькая революция в картах не могла не затронуть и философию. Немецкий философ Лейбниц, например, предложил проект «государственной таблицы», в которой были бы собраны все данные путешественников и картографов. Как замечает исследователь Станислав Гавриленко, эта таблица должна была помочь правителю охватить одним взглядом связь всех вещей: «показательно, что Лейбниц сравнивает свою таблицу с „картами земли и океанов“, приводя в качестве примера „карту ветров“ Эдмонда Галлея 1686 года», — пишет Гавриленко.

Здесь прослеживается еще одна связь философии и картографии. Философия часто имеет дело не только с миметическим пониманием концептов, которые даны раз и навсегда: вот бытие, вот мир идей, вот материя, вот субъект. Но также она становится, подобно картам, похожа на оптический аппарат. Знания — это тоже власть, как и возможность наблюдать. Философия часто связывается с тем, что Донна Харауэй назвала «глазом Бога», — с установкой, что у человека, который занимается наукой или философией, будто бы нет тела и за происходящим он наблюдает с возвышенной позиции, похожей на божественный взгляд. Философия на манер науки и картографии стремится к этой бестелесной и якобы объективной позиции, хотя на самом деле это не больше, чем «божественная уловка». Харауэй пишет об этом в своей программной статье «Расположенные знания»:

«Глаза использовались для обозначения пагубной способности — отточенной до совершенства в истории науки, связанной с милитаризмом, капитализмом, колониализмом и господством мужчин, — создавать дистанцию между познающим субъектом и всеми и всем в интересах не стесненной ничем власти. <…> У технологий визуализации нет очевидного предела».

Философия отказывается от ситуативности и частной перспективы в пользу парения и всеохватывающего взгляда. Это взгляд «Великого Субъекта», без которого даже вещи не имеют права на существование. Философия спокойно уживается в «империи наблюдения» и на манер старой картографии искореняет всё личное и рисковое.

Упомянутый Станислав Гавриленко в своей статье «„Послы“ и земной глобус Ганса Гольбейна Младшего» анализирует, как эти хитросплетения отражаются в живописи. Послы на знаменитой картине Гольбейна — это просто государственные служители, они — тоже наблюдатели. Именно поэтому Гавриленко особое внимание уделяет глобусам, которые стоят позади них. Во время создания картины глобус был главной инновацией, чудом техники, которое поначалу всегда делалось в двойном виде — земной глобус и глобус неба шли в паре. Гавриленко описывает подобную практику изображения Земли как механизм «тотализирующего представления», то есть речь вновь идет о контроле и ограничениях с помощью взгляда. Земля — это поверхность, на которой осуществляется сложная работа по контролю над миром и умами:

«„Послы“ Гольбейна утверждают глобус и реализованную в нем универсалистскую оптику как модельный объект политических и эпистемологических притязаний и одновременно как императив: „господствовать — это видеть“, в том числе то, что происходит далеко в других местах».

Это еще одна цель критической картографии, которая способна показать обратную сторону привычных практик — навигации, картирования, управления и философствования.

Появление карт в философии

Земля и карты часто появляются в текстах разных философов. Например, в диалоге Платона «Федон» есть размышления о размерах Земли:

«Я уверился, что Земля очень велика и что мы, обитающие от Фасиса до Геракловых Столпов, занимаем лишь малую ее частицу; мы теснимся вокруг нашего моря, словно муравьи или лягушки вокруг болота, и многие другие народы живут во многих иных местах, сходных с нашими».

Однако чаще Земля и карты присутствуют в философских текстах не как предметы научного рассмотрения, а как метафоры. У того же Платона есть идея «хоры» — как «кормилицы рождения», связанной с Землей. Идею хоры в XX веке будет развивать Жак Деррида — тоже как метафору особого пространства жизни и текста.

Однако для геофилософии важен вопрос: возможно ли появление карт и Земли в философии не как метафор, а как настоящих концептов? Эти концепты не были бы отражением мира. Объекты, которые обозначены на карте, оказывались бы в мышлении напрямую. Мыслить картами — одна из задач, которую, например, ставил перед собой Жиль Делёз, автор понятия «геофилософия». Проложить маршруты в философии — значит создать свои картографии, обозначить множество концептов и идей, а не просто скопировать единую реальность, обобщив ее в понятиях общества, языка, Бога, природы, души и в других универсальных идеях.

Томас Берг, о котором шла речь в начале, замечает, что карты стали вездесущими — мы знаем почти каждый уголок мира благодаря Google Earth и Google Maps. В них собрано больше данных, чем за всю историю картографии. Земля буквально превратилась в технологическую поверхность, которая окутана картами и сетями картографических данных. Они собираются бесконечно. Это одна из задач геофилософии — осмыслить эту паутину, понять, чем она может быть полезна философии. Можно ли представить Землю не в технологическом отражении снимков из космоса или виртуальных моделей, как писал об этом эколог Джеймс Лавлок, а в концептуальной паутине подвижных концептов, столь важных для навигации в мышлении и реальном пространстве? Если бы картографы были философами, а философы — картографами…