Описать микронезийскую Венецию: истории европейских пар — исследователей Океании
Очарованный Полинезией шотландец Роберт Льюис Стивенсон много писал здесь, создал с женой Фанни что-то вроде коммуны, а после смерти они обрели последний покой там, где раньше его обретали только самоанские вожди. Спасавшийся от царских жандармов поляк Ян Станислав Кубари стал первым исследователем микронезийской татуировки и породнился с королевской династией, а британские этнографы супруги Рутледж вместе заняли почетное место в истории науки как одни из первых серьезных исследователей культуры острова Пасхи. Рассказывает Станислав Флинт.
Слагатель историй и художница на вилле у пяти ручьев
Тот, кто когда-то намеревался пиратствовать в тропических морях или же сражаться с пиратами, мог быть вдохновлен на это приключенческими историями Роберта Льюиса Стивенсона. Таверны, черные метки, подзорные трубы, каравеллы, кораблекрушения и сундуки, набитые гульденами, уже полтораста лет остаются атрибутами игр детей со всех румбов и широт планеты.
Младшего Стивенсона родные звали Лу. Он был единственным ребенком в семье благочестивых эдинбургских кальвинистов, и этого гиперопекаемого домашнего мальчика с хронически больными легкими и бронхами, которому врачи предписывали жить на курортах, обязательно должно было рано или поздно занести на малообжитые экзотические острова, пусть во второй половине XIX века таких оставалось уже немного. Немалую часть детства Лу провел хворым в постели, где учился писать, и очень рано понял, что мастерство приходит к тому, кто непрерывно упражняется. Сидя под кокосовыми пальмами ботанического сада в Эдинбурге, мальчик уносился в воображении из бессолнечной Шотландии к тропическим коралловым островам. Детская мечта о «стране золотых яблок» где-то в Южных морях переросла у Стивенсона во взрослую уверенность: в Океании он найдет самый подходящий для своего здоровья климат.
Ко времени обретения пристанища на полинезийском архипелаге Самоа (другое название — острова Мореплавателей), недалеко от города Апиа (остров Уполу), Стивенсон — уже прославленный на весь мир писатель-неоромантик и сам успел стать мужем и отцом, пусть приемным. Детей по крови у него так и не появилось, но с пасынком Ллойдом они подружились сразу и на всю жизнь и даже немало написали в соавторстве.
Североамериканская художница Фрэнсис Матильда Осборн (Фанни) была старше писателя на десять лет, воспитывала дочь и сына, добивалась развода с мужем. Стивенсон познакомился с Фанни в окрестностях Фонтенбло (Франция), в колонии знаменитых художников-барбизонцев, и, преодолевая сопротивление родителей, твердо вознамерился быть с ней вместе. В 1879 году они отправились в Сан-Франциско (в литературе есть сведения, что Фанни уехала годом ранее, а Стивенсон долго искал деньги на трансатлантический вояж), закончили трудный бракоразводный процесс (муж Фанни и отец ее детей жил в США) и сразу поженились. Их медовый месяц (точнее, два месяца) представлял собой сквоттинг покинутого барака на заброшенном серебряном прииске в калифорнийских горах. Это приключение дало много для сеттинга и «Острова сокровищ», и других произведений Стивенсона, а само оно описано им в соавторстве с Фанни в книге «Сквоттеры Сильверадо».
Как пишет Даниил Тумаркин в предисловии к дневникам Фанни и Роберта Стивенсон «Четыре года на Самоа», жена писателя отличалась крайней эмансипированностью: презирала общественные установления для женщин, курила сигары-самокрутки и, пожив в юности среди старателей Северной Калифорнии, носила при себе тяжелый револьвер, но она же вращалась в среде литераторов, музыкантов и художников, сама писала и прозу, и картины.
В 1888 году Стивенсон с матерью (отец писателя к тому времени умер) и Фанни с сыном из Сан-Франциско отправились в Южные моря. Полгода они прожили на Гавайях (бывали на приемах у гавайского короля: здесь укрепились антиколониальные взгляды Стивенсона и случилась его дружба с гавайской принцессой), посетили Маркизские острова, Туамоту, Таити, а в декабре следующего года прибыли на самоанский остров Уполу, где и решили осесть, купив 127 гектаров заросшего пальмами и лианами горного склона. Местное население приняло их сначала за группу бродячих актеров.
Полинезийский воздух благотворно воздействовал на больные легкие Стивенсона. Пока на Уполу для них строилась усадьба, Льюис и Фанни отправились в Австралию (здесь у писателя начались сильные кровотечения, и, как сообщает Тумаркин, врачи сказали ему: «Океания или смерть!»), побывали на островах Гилберта, Кука, Эллис, Токелау, в Новой Каледонии и Новой Зеландии.
Стивенсоновская вилла «Ваилима» (то есть «Дом у пяти ручьев») стала одновременно и местом для активной литературной работы Лу, и хозяйственным центром плантации и сада, которыми занималась Фанни. Очень быстро Стивенсоны стали приглашать самоанцев на различные должности в своем хозяйстве — для выходцев из Европы и США на Самоа такой рекрутинг в то время выглядел крайне оригинально. Работали у них также полинезийцы с других островов и меланезийцы. Аборигены называли Стивенсона Туситала, по-самоански это значит «слагатель историй» или «пишущий истории». Первым в истории литературы художественным произведением, которое было напечатано на самоанском, стала «Сатанинская бутылка» Стивенсона, при этом на английском и других языках новелла появилась позже. Самоанцы верили, что у Туситалы действительно в сейфе хранится исполняющая желания бутылка.
Время на Самоа для автора «Острова сокровищ» стало едва ли не самым плодотворным, хотя прожить в «Ваилиме» ему довелось всего четыре года, прежде чем, приготовляя домашний майонез, он внезапно потерял сознание и почти сразу умер от кровоизлияния в мозг. На его столе в этот момент лежали рукописи, с которыми он работал, регулярно превозмогая болезни (недописанным остался, например, роман «Уир Гермистон»). В том, что Стивенсон мог здесь работать в покое, — немалая заслуга Фанни: она отказалась от собственных творческих амбиций, много экспериментировала в аграрном деле и кулинарии и сосредоточилась на управлении усадьбой, высвобождая мужу часы для творчества и оберегая его от переутомления.
Впрочем, писательский покой был очень относителен. К 1890-м годам на Самоа было сфокусировано колониальное внимание Германии, США и Британии, а по резолюции Берлинской конференции 1889 года над архипелагом установили что-то вроде тройственного протектората. К тому же на Самоа продолжительное время тлела, регулярно разгораясь, гражданская война между кланами местных вождей, и периодически аборигены угрожали всем белым резней.
В гаванях Уполу появлялись то немецкие, то британские военные корабли, а островные земли превращались в латифундии европейцев, на которых много работали и часто умирали законтрактованные обманом гастарбайтеры-меланезийцы. Антиколониальные взгляды Стивенсона в это время резко обострились: он выступает с обличениями чиновников в периодике (в Лондоне его корреспонденции печатает Times), пишет историко-публицистический трактат «Примечания к истории: восемь лет волнений на Самоа», в котором обсуждает генезис гражданского противостояния на островах и роль в нем колониальных стран и за который писателя чуть было не депортировали. Тираж немецкого перевода «Примечаний…» был сожжен по распоряжению германских властей, а «Предписание о поддержании мира и спокойствия на Самоа» 1892 года, по которому аресту и высылке подлежали некоторые британские подданные, было направлено специально против писателя.
Стивенсон выступал за самоуправление народов Океании, смеялся над расовыми предрассудками, писал о потрясающем многообразии океанийских культур и резко критиковал европейских «цивилизаторов», отравляющих и уничтожающих эти культуры.
Очевидно, Стивенсон видел параллели между судьбами шотландских горцев и первожителей коралловых островов. Очарованный самоанцами, в «Примечаниях…» Лу писал о них как о людях, всегда готовых радоваться, слагать стихи и сочинять музыку по любому, ничтожному на взгляд европейца, поводу:
«Как и вообще у жителей тихоокеанских островов, песня здесь живет бок о бок с танцем, причем то и другое перерастает в театр… Рыбная ловля, купание, флирт, ухаживание через посредников, беседы, преимущественно о политике, и радости ораторского искусства — вот что заполняет здесь время».
Фанни оказывала аборигенам первичную медицинскую помощь, давала приют гонимым, а нанимавшиеся работать с проживанием на вилле люди часто приводили сюда своих родственников. Вместе Стивенсоны пытались наладить переговоры между самоанскими лидерами, а когда последних арестовывали колониальные власти, возили в тюрьму каву и фрукты.
Самоанцы похоронили Туситалу на горе Ваэи, там, где веками последний покой обретали их вожди и где табу запрещало рубить лес, шуметь и что-либо строить. Фанни жила еще какое-то время в «Ваилиме», а затем скиталась по США и Европе, чтобы в 1914 году отправиться «в страну предков» тем же самым путем, что и Лу, — через кровоизлияние в мозг. Через год урна с ее прахом была доставлена на Самоа.
Фамильная усадьба «Ваилима» была продана русскому купцу из Владивостока, который верил слухам о том, что Стивенсон спрятал в ее окрестностях сокровища. Затем вилла служила колониальным администрациям Германии и Новой Зеландии, а когда Западное Самоа первым из всех в Океании стало независимым государством (в 1962 году), в «Ваилиме» параллельно существовали литературный музей и правительственное учреждение.
Этнограф-самоучка и микронезийская принцесса, а также другие этнографы с супругами и без
Архипелаг Самоа стал первым местом в Океании, которое посетил польский путешественник Ян Станислав Кубари. Естественник-автодидакт, геолог, орнитолог, лингвист и этнограф, Кубари первым научно описал обычаи, культ, быт и нравы жителей Маршалловых островов и Каролинского архипелага, составил множество словарей и карт Океании. Этнографы-микронезисты (специалисты по культуре Микронезии) всего мира благодарны сегодня за это Российской империи и эпопее с усмирением польских мятежей. Будучи варшавским студентом-медиком, Кубари принял участие в Январском восстании 1863 года и, спасаясь от преследований (а возможно, дезертировав еще раньше из повстанческого отряда), был вынужден уехать, а вероятнее всего — даже уйти пешком, в Германию, оттуда отбыл в качестве торгового агента и собирателя коллекций для этнографического Музея Годефруа в Гамбурге (в разгаре была эра музейного накопления в этнографии и антропологии, и это был один из первых в мире музеев такого профиля) и 27 лет вояжировал по Микронезии, Меланезии и Полинезии, изучив сотни островов. На некоторых он жил несколько дней, на других задерживался на несколько лет.
В жизни будущего исследователя-океаниста есть не до конца проясненный историками нюанс: некоторые из них считают, что в юности Кубари мог какое-то время и в какой-то форме сотрудничать с царской охранкой.
В литературе встречаются сведения о том, что Кубари покинул Польшу, осознав свою неблаговидную роль в создании квазинационального польского правительства (оно контролировалось полицией самодержавия и арестовало многих вчерашних соратников Кубари), а также избегая ссылки в Сибирь за самораскрытие себя как агента.
Проводником в культуру и язык полинезийцев стала для Яна Станислава молодая островитянка с Савайи (остров в архипелаге Самоа) по имени Нола. Позднее она отправилась с путешественником на атолл Эбон (южная часть Микронезии), где и было написано первое в истории этнографии микронезийское исследование «Атолл Эбон Маршалловых островов» и где следы Нолы теряются.
В 1875 году Кубари искал возможность поселиться в Австралии, но по какой-то причине так и не смог этого сделать (вероятно, всё же он получил британское подданство). Корабль «Альфред», на котором транспортировались в Европу более 100 ящиков собранных Кубари этнографических коллекций для немецкого музея, налетел на рифы лагуны атолла Джалуит, и исследователь несколько дней вплавь спасал хотя бы часть из них. В Гамбурге он продлил контракт с Музеем Годефруа и вскоре осел на Понапе (Каролины), где стал возделывать плантацию и продолжил исследования. Вскоре он женился на Анне Джеллиот — дочери англиканского миссионера и местной жительницы из аристократического рода (она приходилась внучкой королю Понапе).
Очередной контракт с немецким музеем закончился досрочно — торговый дом J.C. Godeffroy & Sohn, глава которого был этнографом-любителем и музейщиком, разорился и перестал выплачивать Яну Станиславу зарплату. Микронезийские коллекции в Гамбурге, включая те, которые исследователь спасал со дна, рискуя здоровьем, были распроданы за бесценок в счет долгов обанкротившегося финансового магната. Началась полоса невезения в жизни супругов Кубари: бедность, которая вынудила продать личные коллекции птиц и бабочек, унылая мелкочиновничья работа в колониальной администрации, которая почти не оставляла времени и сил на исследовательское творчество, попытка найти работу в музеях Японии, сердечный приступ и малярия, разрушение плантации кокосов и ананасов тихоокеанским тайфуном.
Жена ушла от поляка-микронезийца к испанскому офицеру (любопытно, что как раз в этот период жители Понапе подняли антииспанское восстание), а среди причин смерти Кубари рассматривают и версию его убийства братом бывшей жены, причем по ее просьбе.
Примерно в то же время, когда Кубари еще только связал жизнь с принцессой Понапе, супругов посетил немецкий путешественник-натуралист Отто Финш — исторический персонаж, сыгравший неблаговидную роль в колонизации Германией Новой Гвинеи, Новой Британии и Новой Ирландии, но при этом продвигавший и антирасистские идеи в немецкой академической среде (не очень, впрочем, успешно). Он тоже был орнитологом и этнографом и тоже талантливым самоучкой. Автору не удалось найти сведений о том, что Финш исследовал Океанию вместе с женой (вероятнее всего, нет, поскольку на немецком пароходе «Самоа» он путешествовал в 1884–1885 годах, а брак с Элизабет Хоффман был заключен в 1886-м, однако это был уже не первый брак и не первое путешествие Финша в Южно-Тихоокеанский регион).
Международная энциклопедия истории антропологии сообщает, что, будучи художницей, Элизабет Финш помогала мужу иллюстрировать его научные работы. Коллекции Финша, собиравшиеся на разных островах Океании, разбросаны сегодня по многим известным музеям мира, в Кунсткамере хранится, например, более пятисот собранных им предметов.
При жизни Ян Станислав много печатался в немецкой и польской научной и популярной периодике, выходили его монографии (например, первое в мире исследование микронезийской татуировки), но многое до сих пор остается в рукописях. Музей Этписона на Палау реализует проект по сбору информации об артефактах, письмах и фотографиях в мировых музейных пространствах, связанных с Кубари, а также по переводам и оцифровке его творчества.
Кубари сделал едва ли не больше, чем кто-либо из европейцев, для сохранения культурного наследия океанийцев, его исследования велись параллельно с колониальным разделом и переделом островов, и многое из зафиксированного им уже совсем скоро ушло в небытие. Как и Стивенсон, ученый грустно отмечал деморализующее воздействие «цивилизаторов» на первожителей Океании: появление болезней, ранее неведомых местным, алкоголизация и тотальная коммерциализация всех отношений.
Помимо прочего, Кубари первым в исторической науке описал расчерченный каналами мегалитический город на искусственных островках Нан-Мадол — тихоокеанскую Венецию.
Уже после смерти исследователя базальтовые блоки этих древних построек использовались туземным населением при сооружении памятника поляку-микронезийцу на Понапе (он был выполнен в виде усеченной пирамиды на манер усыпальниц каролинских королей).
Когда в 1910 году на Понапе вспыхнуло антиколониальное восстание (уже против немецкого гарнизона и кайзеровской администрации), аборигенов возглавил бывший управляющий плантацией Кубари, взявший себе в качестве революционного криптонима имя польского ученого-самоучки. Любопытно, что немцы не только направили для расправы над восставшими весь свой находившийся в Тихом океане флот, но и завезли меланезийских солдат для обороны от микронезийцев своей колонии.
Видимо, западнославянские и океанийские боги (пожалуй, еще и скандинавские!) заключили какой-то пакт, поскольку довольно много польских и чешских исследователей (а также шведских и норвежских) оставили видимый след в культуре «райских» островов и атоллов. В среде историков-океанистов и этнографов высоко оцениваются работы Милослава Стингла, Яна Вольневича, Эрика Лундквиста (они предпочитали путешествовать по региону без жен, и Стингл, например, как-то сказал, что за возможность совершить 40 кругосветных путешествий и 21 раз побывать в Океании он заплатил тем, что не видел, как взрослели трое его детей).
Информативна книга «Архипелаг Мореплавателей» пани Евы Воляк — жены польского архитектора, приглашенного на работу в только-только получившее независимость Западное Самоа (Самоа-и-Сисифо). Будучи врачом, а не этнографом, в течение трех лет она внимательно фиксировала уклад и привычки аборигенного населения первого независимого государства в Полинезии и сумела интересно и с уважением к местным жителям рассказать о своих наблюдениях.
В середине ХХ веке широко известна была история Мирослава Зикмунда и Иржи Ганзелки, которые вместе с женами путешествовали по пяти континентам, побывав также и в Океании. Задумка совершить такой вояж родилась у очарованных приключенческими романами друзей еще в колледже. Их многочисленные травелоги в форме фотоочерков, радиовыступлений, статей, книг и фильмов печатались и транслировались в разных странах мира. Автомобиль Tatra 87, на котором была совершена часть этих поездок, в Чехии внесен в список национального культурного наследия и выставлен в Пражском музее техники.
Еще более известна история Тура Хейердала и его жены Лив (детально она описана ими в книге «В поисках рая»): в 1936 году, на следующий день после свадьбы, они пересекли Атлантику, прошли через Панамский канал, пожили несколько недель у вождя на Таити и решили продлить медовый месяц на неопределенный срок, поселившись на острове Фату-Хива (Маркизские острова), где, как им казалось, не пришлось бы думать о жилище, питании и одежде.
В сущности, молодожены задумали что-то вроде археологического эксперимента (хотя Хейердал в тот момент занимался зоологией): посуду они делали из скорлупы кокосов, жилье, вдали от аборигенов, у заброшенного и заросшего бассейна королевы острова, построили из бамбука, питались тем, что добывали сами.
Будильником им служила фатухивская кукушка на хлебном дереве. Однако искомого рая Тур и Лив не обрели: комары, пауки, непогодь, однообразная фруктовая диета, враждебность островитян, а главное — язвы слоновой болезни заставили их по-иному взглянуть на первобытную жизнь.
Всё же именно это приключение на Маркизах дало первые зерна будущей гипотезы норвежца о заселении Полинезии и контактах между океанийцами и южноамериканцами задолго до эпохи Великих географических открытий. Кроме того, найденные на Фату-Хива и Хива-Оа статуи и петроглифы окончательно переквалифицировали зоолога Хейердала в археолога и этнографа. Лив помогала Туру со знаменитой экспедицией «Кон-Тики», но вскоре они развелись, и она посвятила себя воспитанию их сыновей.
Кэтрин и Уильям Рутледж, рапануисты
И Милослав Стингл, и Тур Хейердал так или иначе обращались к истории острова Пасхи (Рапа-Нуи). Первый на склоне лет стремился внести вклад в расшифровку рапануйской письменности кохау ронго-ронго, а второй провел в 1958 году на острове археологические исследования и реконструировал метод транспортировки каменных истуканов моаи (в популярной форме об этом можно прочесть в книге норвежца «Аку-Аку»).
Однако одна из первых комплексных научных экспедиций европейцев на Рапа-Нуи состоялась еще в 1914 году. Ее возглавила британская супружеская пара этнографов и археологов Кэтрин и Уильямом Рутледж. Экспедиции на клипере «Мана» (другое его название — «Великий дух») предстояло если и не ответить, то хотя бы подступиться к ответам на следующие вопросы: кто были те люди, которые открыли и заселили столь отдаленный от морских трасс остров? Откуда они пришли? Какой смысл и какое предназначение статуй моаи виделись их создателям? Как истуканы вписаны в мировосприятие и повседневность современных рапануйцев?
Для уровня археологии начала ХХ века это были довольно сложные вопросы, тем не менее общественный интерес к ним был огромен и активно воспроизводился европейскими газетами. «Пасхальная» тема мистифицировалась: уже тогда появились заявления, что остров может быть осколком некогда существовавшего в Тихом океане континента. Видимо, по этим причинам Британский музей и предложил Рутледжам исследовать моаи и культуру рапануйцев. Они поженились, когда обоим шел уже пятый десяток, пользовались репутацией серьезных исследователей и прославились совместным изучением восточноафриканского племени кикуйю (Кэтрин Рутледж стала, вероятно, первой белой женщиной-этнографом, которая наблюдала ритуал инициации — мужского и женского обрезания; об этом и других африканских исследованиях супругами в соавторстве была написана книга «С доисторическим народом кикуйю в Британской Восточной Африке»). Немаловажно и то, что Рутледжи были небедны и имели возможность снарядить экспедицию в Полинезию за свой счет.
Вероятно, поладить с супругами — руководителями экспедиции удавалось не всем. Во всяком случае, географ и начинающий археолог Осберт Гай Кроуфорд, который в будущем стал одним из первых в мире воздушных археологов и создателем методологии аэроархеологического поиска и который был включен в состав экспедиционеров, по причине ссоры с Рутледжами не дошел до острова Пасхи и не принял участия в его изучении.
Экспедиция каталогизировала статуи моаи и постаменты, исследовала Оронго (поселение с богатейшей настенной и наскальной живописью, имевшее для рапануйцев крайне важное культовое значение) и Анакену (святилище, в котором проходил фестиваль певцов — декламаторов текстов с дощечек ронго-ронго).
Был создан большой фотоархив памятников. Были проинтервьюированы старейшие рапануйцы, зафиксирована их генеалогия (в Полинезии очень серьезно относятся к своим родословным, и это довольно существенное подспорье для историков-океанистов), записаны местные легенды и данные, связанные с культом Человека-Птицы и с памятью о Хоту Матуа, который считался первопоселенцем острова.
В Оронго Кэтрин Рутледж насчитала на скалах 111 фигур Человека-Птицы (этим полужрецом-полувождем с серьезными властными полномочиями становился для островитян ровно на год победитель весьма экстремального спортивного состязания). Кэтрин считала, что в прошлом на Рапа-Нуи сосуществовали две разные культуры (меланезийская и полинезийская). Глубоких раскопок Рутледжи не провели, а выводы о заселении острова делали без опоры на естественнонаучные методы хронологии, которые в арсенал археологов вошли позже.
Постепенно одну из главных своих целей Рутледжи стали видеть в том, чтобы максимально сохранить предметы и информацию, относящиеся к культурным традициям Полинезии, что следовало из их общих представлений об опасностях, грозящих неевропейским культурам. Они стремились опередить миссионеров, которые часто были повинны в утрате океанийскими первожителями культурной памяти (религиозники, например, начали успешно искоренять еще в середине XIX века традицию татуирования тела у рапануйцев и сожгли почти все дощечки ронго-ронго).
Милослав Стингл в популярной книге «Последний рай» сообщает, что Кэтрин Рутледж была близка к дешифровке письменности ронго-ронго, поскольку, каким бы это ни казалось невероятным для начала ХХ века, она напала на след человека, писавшего по-рапануйски. Однако тот находился в лепрозории и умер вскоре после того, как исследовательница его разыскала.
Экспедиционные планы сильно скорректировала Первая мировая война. К Рапа-Нуи подошел крейсер германских ВМФ, а Уильяму Рутледжу приходилось лавировать между военными и представителями чилийской администрации (остров Пасхи по сей день является территорией Чили) и часто бывать в отъезде. Фактически Кэтрин одна руководила экспедицией. В 1919 году она опубликовала книгу «Тайна острова Пасхи», в которой популярно изложила всю исследовательскую эпопею «Маны» и работы у рапануйцев. Эта книга с фотографиями и рисунками, немало поэтизировавшая статуи острова Пасхи, потрясла воображение маленького норвежца Хейердала, которому мать читала много книг по географии и истории.
Спустя несколько лет после рапануйской экспедиции Рутледжи отправились на остров Мангарева (Туамоту, современная Французская Полинезия), где искали новые данные о заселении Рапа-Нуи. Здесь их отношения разладились, и в 1923 году в Австралии они приняли решение расстаться, хотя эпизодически еще жили вместе в течение нескольких лет. Кэтрин закончила свои дни в психиатрической больнице, так и не успев написать второй, уже строго научный том, посвященный изысканиям на острове Пасхи. Уильям еще пять лет прожил в доме на Кипре, а перед смертью вернулся в Лондон. Эти двое искателей приключений похоронены рядом.
Взаимопроникновение человеческих культур — это источник их обогащения, усложнения, переизобретения и переобретения себя, но сначала европейцы не изучали Океанию и пренебрегали культурой океанийцев, хотя исключения изредка случались. Южнотихоокеанский «рай» созерцали, поверхностно рассуждая о «золотом веке» или примитивных обществах, но чаще — безжалостно разграбляли. Колониальное господство почти никогда не утверждало себя иначе, и сапог колонизатора чаще всего оказывался мужским сапогом.
На Фату-Хива Хейердал с удивлением узнал, что аборигены острова долго считали, что в Европе вообще нет женщин, поскольку видели всегда только белых мужчин.
Однако и появление «цивилизованных» женщин в Южных морях вовсе не означало какого-то гуманного поворота, и, к примеру, жена испанского мореплавателя Альваро Менданьи де Нейры — открывателя полинезийских и меланезийских земель — донна Изабель де Баррето, вероятно, лично отдавала приказы о карательных действиях в отношении аборигенов Океании. А среди плантаторов XIX века известны обширные европейские династии, в которых женщины иногда играли первые роли, а труд на плантациях в то время — труд рабский. И тем ценнее исторические сюжеты, в которых европейцы (и одиночки, и семейные пары) принимали жизненный уклад и мировидение океанийцев как свои, умели дружить, переступив через стереотипы, а инокультурное наследие стремились достойно встроить в пестрый, и этим восхитительный, общий храм человеческой культуры.