Новое правительство Ирана. Критерии оценки, национальные фонды и экономические контуры
21 августа в Иране произошло довольно весомое событие – утверждение кабинета министров нового президента республики Масуда Пезешкиана.
Казалось бы, вот список кабинета, который был утвержден парламентом, можно идти прямо по персоналиям и оценивать будущий политический вектор исполнительной власти в целом.
Такой подход привычен, но он будет совершенно недостаточен для полноценных выводов, если не учитывать экономическую базу иранской политики. Без этой специфики знание о том, что один министр «реформатор», а другой «консерватор», даст немногим более, чем ничего.
Часто говорят, что поскольку в Иране «все решает» Верховный лидер – А. Хаменеи, то и нет особой разницы, кто будет там президентом, вице-президентом или отраслевым министром. При этом такой тезис зачастую разделяют даже те, кто искренне считает себя «крепким антизападником».
Но вот как раз западных либеральных спикеров просто хлебом не корми, но дай порассуждать об Иране как «одной из главных мировых автократий». Термин «диктатура» современным либералам уже несколько поднадоел, теперь в ходу «автократия» и «автократ».
Иран не является ни автократией, ни диктатурой, если придерживаться даже западного либерального словаря. Однако с типологией государственного устройства Ирана всегда были проблемы.
Самое простое было бы назвать иранскую государственную систему «теократией», тем более что в иранской конституции закреплен принцип «государство богослова». «Законы и установления» должны опираться на исламские нормы, а определять соответствие им как раз и должен «факих», т. е. богослов-правовед. Получается, что раз источник права – религиозные нормы, то и в самом деле Иран теократия.
Однако не единолично Верховный лидер как верховный представитель жреческого сословия определяет, что нормам соответствует, а что нет. Это, как и записано в ст. 4 конституции Ирана, делает «Совет по охране Конституции», орган коллегиальный, т. е. это явно не столь любимая западными либералами автократия.
Народ в Иране источником власти, как это уже повсеместно современными демократиями записывается в основной закон (у нас в том числе), не является. Зато в Иране конституционно закреплен ни много ни мало, а именно советский принцип управления. Иран можно совершенно обоснованно назвать «Исламская советская республика» (ст. 6–7 Конституции ИРИ).
Законы, нормы и установления, политику внутреннюю и политику внешнюю иранские факихи не разрабатывают – они выносят вердикты на эти нормы, законы и установления.
Вообще, пожалуй, главная экспертная ошибка, ставшая традиционной – это тезис о прямом и непосредственном управлении Ираном богословской элитой или, если брать шире, богословской элитой и приближенной военной элитой из т. н. КСИР (Корпуса стражей исламской революции).
Система управления в Иране – это консенсус многоуровневых советов, где действительно конкурируют представители гражданского экономического контура и представители военного экономического контура, двух экономических подсистем.
При этом отношение к религиозной и богословской сфере имеют как представители гражданского контура, так и военного. Это очень важный фактор, что иранское т. н. жреческое управление – это не что-то третье и отдельное, надстройка, а снова сплав-консенсус из гражданского сектора и военного.
Понятно, что пока живы те, кто либо прямо участвовал в управлении во время Революции 1979 года, либо те, кто вышли на первые роли в последующей кровавой Ирано-иракской войне, будут в политике доминировать.
Но не стоит забывать, что там есть корни, опять-таки, как военного экономического контура Ирана, так и гражданского. И факихи, как близкие к военному контуру, так и к гражданскому – это две части одного целого.
В силу сложности такой конструкции для восприятия, ее анализ обычно остается уделом академического правоведения, которое практически не пересекается с экспертизой и освещением в информационном пространстве, где все упрощается до «автократии» или «все равно главный аятолла все решает».
Позже, как это обычно бывает, выясняется, что «в действительности все не так, как на самом деле», а многие прогнозы в отношении Ирана уходят «в молоко». Далеко ходить не надо – выборы иранского президента прошли всего два месяца назад.
Впадать в прельщение простыми формулировками мы не будем и попробуем на новый кабинет министров М. Пезешкиана посмотреть через призму двух иранских экономических контуров. Для этого рассмотрим такую значимую часть иранской системы, как национальные фонды.
Многочисленные санкции, которые Запад наложил на Иран, неизбежно потребовали концентрации ограниченных ресурсов. Формой такой концентрации стали иранские национальные фонды-баньяды.
Все национальные фонды прямо или опосредованно связаны с высшим духовным управлением Ирана, по крайней мере, главы их назначаются с согласия или по представлению А. Хаменеи. Но суть и задачи у них различаются.
Два базовых национальных фонда – это Фонд «Исполнительный штаб приказа Имама» (ЭЙКО или по первому слову «Сетад») и Фонд имама Резы («Астан Кудс Резави»). По масштабу они не очень совместимы, однако только по масштабу, а не по влиянию.
«Сетад», как и фонд Мустазафан, был создан по итогам Революции 1979 года на основе шахского фонда, для управления реквизированным шахским имуществом, впрочем, не только шахским, но разных прочих «пособников и угнетателей».
Туда была сведена значительная часть активов шахского Ирана, в том числе и нефтяные, земельные, здания и сооружения. Позже из этой гигантской структуры выделялись активы в другие фонды. Как раз на обеспечение двух экономических контуров, но сам фонд остался осевой структурой.
Фонд имама Резы – это исторический благотворительный фонд, связанный с городом Мешхед. Сейчас этот фонд осуществляет функцию культурно-просветительского характера, а по сути является основой культурной и образовательной политики страны, которая сейчас в Иране неотделима от исламской истории и богословия.
Тут следует отметить, что отношение к культуре и образованию в Иране, поскольку оно имеет религиозную основу, совершенно иное, чем в России. Если у нас это все работает «по остаточному принципу», то в Иране фонд имама Резы, к примеру, возглавлял бывший президент Ирана Э. Раиси.
Статус руководителя этого фонда и его голос примерно у нас был бы чем-то средним между премьер-министром и патриархом. Понятно, что это все в неформальной табели о рангах, но неформально не значит, что не фактически.
Следующий мощный фонд-баньяд – Фонд по делам мучеников и ветеранов. Несложно догадаться по названию, что это активы, которые работают на военное крыло экономики Ирана. К нему примыкают также Фонд сотрудничества НАДЖА (МВД), Фонд сотрудничества КСИР (армия).
Четвертый крупнейший фонд – Фонд помощи нуждающимся и угнетенным (Фонд Мустазафан). Он также был создан на основе одного из дореволюционных фондов, и в него складывались активы как раз «пособников и угнетателей», которые после революции благоразумно предпочли переехать в Великобританию. Данный фонд как раз больше ориентирован на помощь работающим в гражданском экономическом контуре.
Позже для усиления был выделен из ЭЙКО отдельный Фонд Благословения («Баракат»), также скорее ориентированный на гражданский контур и субсидии бедным провинциям вроде Систан и Белуждистан.
Нет ничего удивительного, что обычно руководство национальных фондов Ирана становится объектом западных санкций. Наследники имущества, которое туда попало после революции 1979 года, на Западе влиятельны, за гипотетический возврат активов готовы с западными финансовыми кругами делиться, плюс они же финансируют разные информационные площадки, которые мониторят разные «права человека», «уровень демократии», «степень автократичности» и проч.
В России национальные фонды формируются за счет налогов и акцизов. В Иране ситуация принципиально иная – там национальные фонды имеют свои активы и свою доходную базу.
Соответственно нет такой отдельной сферы, где образуются доходы фонда А, а в другой отрасли – доходы фонда Б. «Военные фонды» имеют свою базу в сельском хозяйстве, промышленности, легкой, тяжелой, в том числе в углеводородных проектах.
Там и судовое хозяйство, судовой парк, даже курорты и объекты туризма. Но и «гражданские фонды» имеют аналогичную доходную базу. Именно поэтому можно говорить о двухконтурной экономике.
Регулирование отношений между двумя контурами происходит через рынок обмена валюты, распределение между углеводородными проектами, а также регулированием каналов внешней торговли. Поскольку внешний приток долларов традиционно контролировали военные, то и многие финансовые шишки сыплются обычно на их головы.
Здесь мы можем оценить и разницу в политическом устройстве, а также посмотреть на политические рычаги. Для нас должность министра культуры – это, будем откровенны, должность проходная, а вот в Иране она далеко не такая.
Смотря на министерские портфели, надо прежде всего обращать внимание, на какие крупные фонды-баньяды ориентирован тот или иной политик, а также реальный статус ведомства, исходя из отношения к этим фондам.
Вот кто возглавляет Фонд Мустазафан? Хоссейн Дехган – бывший министр обороны, но при этом умеренный реформист. Вряд ли можно сказать про него «бывший министр, который сегодня находится в тени». Тень довольно велика.
А кто возглавлял фонд до него? Парвиз Фаттах, который еще ранее руководил «чисто КСИРовскми» фондами. А сейчас он руководит уже ЭЙКО.
Это же очень знаковое перемещение между персоналиями. А когда оно было? Еще в конце 2023 года. Это к тому, что гражданскому конуру решили «дать подышать» не в нынешнем июне, когда А. Хаменеи согласовал кандидатуру М. Пезешкиана, к общему удивлению.
Удивляться можно было начинать раньше. Просто это не либерализация в привычном нам понимании, а перераспределение активов. ЭЙКО руководил ранее и бывший вице-президент М. Мохбер – вроде в тени Э. Раиси человек, но тень тут тоже не простая.
Что-то отдаленно похожее происходит и у нас, когда политологи начинают размышлять, к какой властной «башне» относится тот или иной носитель министерского портфеля. В Иране для этого надо смотреть на национальные фонды.
Высшее руководство уже администрирует отношения между ними, регулируя два экономических контура. Критика этой системы тоже понятна – отношения в вопросах фондирования далеко не прозрачны, хотя это отчасти (но только отчасти) вызвано требованиями национальной безопасности.
Таким образом, мы в оценках вначале должны вычленить военный и гражданский экономический контуры, точки опоры по доходам и активам и личному участию в них. Только потом уже смотреть на то, к какой политической группе или политической официальной фракции, «консервативной» или «реформистской», принадлежит тот или иной администратор.
Вот с этих позиций мы уже приступим к анализу по персоналиям и оценке политического вектора нового иранского кабинета.
Казалось бы, вот список кабинета, который был утвержден парламентом, можно идти прямо по персоналиям и оценивать будущий политический вектор исполнительной власти в целом.
Такой подход привычен, но он будет совершенно недостаточен для полноценных выводов, если не учитывать экономическую базу иранской политики. Без этой специфики знание о том, что один министр «реформатор», а другой «консерватор», даст немногим более, чем ничего.
Политическая модель Ирана и слабость привычных определений
Часто говорят, что поскольку в Иране «все решает» Верховный лидер – А. Хаменеи, то и нет особой разницы, кто будет там президентом, вице-президентом или отраслевым министром. При этом такой тезис зачастую разделяют даже те, кто искренне считает себя «крепким антизападником».
Но вот как раз западных либеральных спикеров просто хлебом не корми, но дай порассуждать об Иране как «одной из главных мировых автократий». Термин «диктатура» современным либералам уже несколько поднадоел, теперь в ходу «автократия» и «автократ».
Иран не является ни автократией, ни диктатурой, если придерживаться даже западного либерального словаря. Однако с типологией государственного устройства Ирана всегда были проблемы.
Самое простое было бы назвать иранскую государственную систему «теократией», тем более что в иранской конституции закреплен принцип «государство богослова». «Законы и установления» должны опираться на исламские нормы, а определять соответствие им как раз и должен «факих», т. е. богослов-правовед. Получается, что раз источник права – религиозные нормы, то и в самом деле Иран теократия.
Однако не единолично Верховный лидер как верховный представитель жреческого сословия определяет, что нормам соответствует, а что нет. Это, как и записано в ст. 4 конституции Ирана, делает «Совет по охране Конституции», орган коллегиальный, т. е. это явно не столь любимая западными либералами автократия.
Народ в Иране источником власти, как это уже повсеместно современными демократиями записывается в основной закон (у нас в том числе), не является. Зато в Иране конституционно закреплен ни много ни мало, а именно советский принцип управления. Иран можно совершенно обоснованно назвать «Исламская советская республика» (ст. 6–7 Конституции ИРИ).
Законы, нормы и установления, политику внутреннюю и политику внешнюю иранские факихи не разрабатывают – они выносят вердикты на эти нормы, законы и установления.
Вообще, пожалуй, главная экспертная ошибка, ставшая традиционной – это тезис о прямом и непосредственном управлении Ираном богословской элитой или, если брать шире, богословской элитой и приближенной военной элитой из т. н. КСИР (Корпуса стражей исламской революции).
Система управления в Иране – это консенсус многоуровневых советов, где действительно конкурируют представители гражданского экономического контура и представители военного экономического контура, двух экономических подсистем.
При этом отношение к религиозной и богословской сфере имеют как представители гражданского контура, так и военного. Это очень важный фактор, что иранское т. н. жреческое управление – это не что-то третье и отдельное, надстройка, а снова сплав-консенсус из гражданского сектора и военного.
Понятно, что пока живы те, кто либо прямо участвовал в управлении во время Революции 1979 года, либо те, кто вышли на первые роли в последующей кровавой Ирано-иракской войне, будут в политике доминировать.
Но не стоит забывать, что там есть корни, опять-таки, как военного экономического контура Ирана, так и гражданского. И факихи, как близкие к военному контуру, так и к гражданскому – это две части одного целого.
Роль и особенности национальных фондов в Иране
В силу сложности такой конструкции для восприятия, ее анализ обычно остается уделом академического правоведения, которое практически не пересекается с экспертизой и освещением в информационном пространстве, где все упрощается до «автократии» или «все равно главный аятолла все решает».
Позже, как это обычно бывает, выясняется, что «в действительности все не так, как на самом деле», а многие прогнозы в отношении Ирана уходят «в молоко». Далеко ходить не надо – выборы иранского президента прошли всего два месяца назад.
Впадать в прельщение простыми формулировками мы не будем и попробуем на новый кабинет министров М. Пезешкиана посмотреть через призму двух иранских экономических контуров. Для этого рассмотрим такую значимую часть иранской системы, как национальные фонды.
Многочисленные санкции, которые Запад наложил на Иран, неизбежно потребовали концентрации ограниченных ресурсов. Формой такой концентрации стали иранские национальные фонды-баньяды.
Все национальные фонды прямо или опосредованно связаны с высшим духовным управлением Ирана, по крайней мере, главы их назначаются с согласия или по представлению А. Хаменеи. Но суть и задачи у них различаются.
Два базовых национальных фонда – это Фонд «Исполнительный штаб приказа Имама» (ЭЙКО или по первому слову «Сетад») и Фонд имама Резы («Астан Кудс Резави»). По масштабу они не очень совместимы, однако только по масштабу, а не по влиянию.
«Сетад», как и фонд Мустазафан, был создан по итогам Революции 1979 года на основе шахского фонда, для управления реквизированным шахским имуществом, впрочем, не только шахским, но разных прочих «пособников и угнетателей».
Туда была сведена значительная часть активов шахского Ирана, в том числе и нефтяные, земельные, здания и сооружения. Позже из этой гигантской структуры выделялись активы в другие фонды. Как раз на обеспечение двух экономических контуров, но сам фонд остался осевой структурой.
Фонд имама Резы – это исторический благотворительный фонд, связанный с городом Мешхед. Сейчас этот фонд осуществляет функцию культурно-просветительского характера, а по сути является основой культурной и образовательной политики страны, которая сейчас в Иране неотделима от исламской истории и богословия.
Тут следует отметить, что отношение к культуре и образованию в Иране, поскольку оно имеет религиозную основу, совершенно иное, чем в России. Если у нас это все работает «по остаточному принципу», то в Иране фонд имама Резы, к примеру, возглавлял бывший президент Ирана Э. Раиси.
Статус руководителя этого фонда и его голос примерно у нас был бы чем-то средним между премьер-министром и патриархом. Понятно, что это все в неформальной табели о рангах, но неформально не значит, что не фактически.
Следующий мощный фонд-баньяд – Фонд по делам мучеников и ветеранов. Несложно догадаться по названию, что это активы, которые работают на военное крыло экономики Ирана. К нему примыкают также Фонд сотрудничества НАДЖА (МВД), Фонд сотрудничества КСИР (армия).
Четвертый крупнейший фонд – Фонд помощи нуждающимся и угнетенным (Фонд Мустазафан). Он также был создан на основе одного из дореволюционных фондов, и в него складывались активы как раз «пособников и угнетателей», которые после революции благоразумно предпочли переехать в Великобританию. Данный фонд как раз больше ориентирован на помощь работающим в гражданском экономическом контуре.
Позже для усиления был выделен из ЭЙКО отдельный Фонд Благословения («Баракат»), также скорее ориентированный на гражданский контур и субсидии бедным провинциям вроде Систан и Белуждистан.
Нет ничего удивительного, что обычно руководство национальных фондов Ирана становится объектом западных санкций. Наследники имущества, которое туда попало после революции 1979 года, на Западе влиятельны, за гипотетический возврат активов готовы с западными финансовыми кругами делиться, плюс они же финансируют разные информационные площадки, которые мониторят разные «права человека», «уровень демократии», «степень автократичности» и проч.
В России национальные фонды формируются за счет налогов и акцизов. В Иране ситуация принципиально иная – там национальные фонды имеют свои активы и свою доходную базу.
Соответственно нет такой отдельной сферы, где образуются доходы фонда А, а в другой отрасли – доходы фонда Б. «Военные фонды» имеют свою базу в сельском хозяйстве, промышленности, легкой, тяжелой, в том числе в углеводородных проектах.
Там и судовое хозяйство, судовой парк, даже курорты и объекты туризма. Но и «гражданские фонды» имеют аналогичную доходную базу. Именно поэтому можно говорить о двухконтурной экономике.
Регулирование отношений между двумя контурами происходит через рынок обмена валюты, распределение между углеводородными проектами, а также регулированием каналов внешней торговли. Поскольку внешний приток долларов традиционно контролировали военные, то и многие финансовые шишки сыплются обычно на их головы.
Фонды и персоналии
Здесь мы можем оценить и разницу в политическом устройстве, а также посмотреть на политические рычаги. Для нас должность министра культуры – это, будем откровенны, должность проходная, а вот в Иране она далеко не такая.
Смотря на министерские портфели, надо прежде всего обращать внимание, на какие крупные фонды-баньяды ориентирован тот или иной политик, а также реальный статус ведомства, исходя из отношения к этим фондам.
Вот кто возглавляет Фонд Мустазафан? Хоссейн Дехган – бывший министр обороны, но при этом умеренный реформист. Вряд ли можно сказать про него «бывший министр, который сегодня находится в тени». Тень довольно велика.
А кто возглавлял фонд до него? Парвиз Фаттах, который еще ранее руководил «чисто КСИРовскми» фондами. А сейчас он руководит уже ЭЙКО.
Это же очень знаковое перемещение между персоналиями. А когда оно было? Еще в конце 2023 года. Это к тому, что гражданскому конуру решили «дать подышать» не в нынешнем июне, когда А. Хаменеи согласовал кандидатуру М. Пезешкиана, к общему удивлению.
Удивляться можно было начинать раньше. Просто это не либерализация в привычном нам понимании, а перераспределение активов. ЭЙКО руководил ранее и бывший вице-президент М. Мохбер – вроде в тени Э. Раиси человек, но тень тут тоже не простая.
Что-то отдаленно похожее происходит и у нас, когда политологи начинают размышлять, к какой властной «башне» относится тот или иной носитель министерского портфеля. В Иране для этого надо смотреть на национальные фонды.
Высшее руководство уже администрирует отношения между ними, регулируя два экономических контура. Критика этой системы тоже понятна – отношения в вопросах фондирования далеко не прозрачны, хотя это отчасти (но только отчасти) вызвано требованиями национальной безопасности.
Таким образом, мы в оценках вначале должны вычленить военный и гражданский экономический контуры, точки опоры по доходам и активам и личному участию в них. Только потом уже смотреть на то, к какой политической группе или политической официальной фракции, «консервативной» или «реформистской», принадлежит тот или иной администратор.
Вот с этих позиций мы уже приступим к анализу по персоналиям и оценке политического вектора нового иранского кабинета.