Александром Третьим будешь. Почему император ценил идеалы допетровской Руси

130 лет назад, 1 ноября 1894 года, отошёл в мир иной человек. Незадолго до смерти он обратился к своему сыну и наследнику со словами, важность которых трудно переоценить.

«Я передаю тебе царство, Богом мне вручённое, я принял его 13 лет тому назад от истекавшего кровью отца... В тот трагический день встал передо мною вопрос: какой дорогой идти? По той ли, на которую меня толкало так называемое передовое общество, заражённое либеральными идеалами Запада, или по той, которую мне подсказывало моё собственное убеждение, мой высший священный долг Государя и моя совесть. Я избрал мой путь».

Человека, которому принадлежат эти слова, звали Александром III. Для многих именно он был и остаётся образцом «правильного» государя — не в последнюю очередь из-за того самого пути. Другое дело, что путь предпоследнего русского императора понимают как-то однобоко, по сути, сводя всё к афоризмам Александра: «У России есть два союзника — армия и флот», «Когда русский царь удит рыбу, Европа может подождать». На выходе получается своего рода «крепкий хозяйственник», который озабочен только и исключительно накачиванием мускулов империи — вооружённых сил, промышленности, экономики, финансов, транспортной связности, международного престижа...

Руководство к действию от Достоевского

В общем, так оно и есть. Глупо отрицать, что именно при Александре III и его стараниями Россия завершила первый индустриальный рывок: во время его правления выплавка чугуна увеличилась на 159%, выплавка стали — на 217%, а добыча нефти — на 1745%. Или что именно он стал инициатором перевода всех железных дорог из частных рук в ведение государства и приступил к строительству Транссибирской магистрали, которая окончательно укрепила Россию на берегах Тихого океана. Или что к моменту его восшествия на престол общая сумма вкладов в сберегательных кассах едва достигала 10 млн рублей, а к моменту его смерти превышала 330 млн. Ну а насчёт международного престижа — его описывает прозвище Александра, с которым тот вошёл в историю, — Миротворец. И настроение, которое транслировали европейские газеты, пишущие о смерти императора: «Мы теряем арбитра, который всегда руководился идеей справедливости».

Повторим: всё так. Но ограничить фигуру Александра III всем перечисленным — значит не заметить главного, не понять ценности того пути, который проложил он и по которому страна идёт с тех самых пор. Парадокс, но ни революции, ни смены политического строя, никак не повлияли на суть этой магистрали, хоть порой и бывали «виляния в сторону».

Часто пишут, что он, ещё будучи наследником престола, высоко ценил писателя Фёдора Достоевского. Это тоже правда и тоже не вся. Выше, чем литератора, Александр ценил другого Достоевского — мыслителя и аналитика. Каждый выпуск «Дневника писателя», ежемесячного журнала, единственным сотрудником которого был Достоевский, неизменно доставляли Александру, который принимал многие выкладки Достоевского как руководство к действию.

«Когда народ признает верхних людей с ним заодно, рождается национальная сила, — вот чем живут нации, а не одной лишь биржевой спекуляцией и заботой о цене рубля. Чем богаче духовно нация, тем она и материально богаче» — так писал Достоевский. И так поступал Александр.

«Покушение» на Петра I

Собственно, его правление ознаменовало собой резкий отход от курса, на который так или иначе держали равнение предшественники. Философ Константин Леонтьев отмечал: «Это были как будто две различные страны. В эпоху Александра II весь прогресс, всё благо в представлении русского общества неразрывно соединялись с разрушением исторических основ страны. При Александре III вспыхнуло национальное чувство, которое указывало прогресс и благо в укреплении и развитии этих исторических основ».

Вспышка не была стихийной. Александр готовил её медленно и методично, основываясь на своём глубочайшем знании отечественной истории. Здесь ему равных не было, о чём говорил самый видный авторитет в этой области — историк Василий Ключевский: «Государь умел находить досуг для учёной работы, особенно по изучению отечественной истории и древностей, и был глубоким знатоком в некоторых отделах русской археологии...»

Обычно политику Александра III изображают как пересмотр реформ его отца Александра II. Публицист Михаил Катков так и писал: «Реформы предыдущего царствования не все должным образом и с достаточной зрелостью продуманы, а во многом сфабрикованы по чужим лекалам». Но в действительности это был гораздо более крутой разворот. Александр III покусился на главную святыню империи. Он поставил под сомнение итоги деятельности самого результативного, самого славного и самого почитаемого монарха — Петра Великого.

Не все, разумеется. А лишь те, которые внесли раскол в русское общество. Со времён Петра I европеизированное дворянство жило как бы отдельно от русского крестьянства. У нас было две культуры — одна «барская», а другая «лапотная», которая и за культуру-то не признавалась. И трещина между защитником страны, которым был служилый дворянин, и кормильцем страны, то есть русским мужиком, с каждым годом росла.

Мода на всё русское

Эту трещину, почти превратившуюся в пропасть, и намеревался ликвидировать Александр III. Свой идеал государя он видел не в Петре, а в царях допетровской эпохи. Это проявилось прежде всего в смене стиля. Царь отпустил бороду, оделся в кафтан с шароварами и высокие сапоги. В том же стиле была одета и русская армия. Стремительно возникла мода на всё русское, допетровское. Москва украсилась зданиями в неорусском стиле — Верхние торговые ряды, будущий ГУМ, Императорский исторический музей, будущий ГИМ, здание Московской городской думы. Круто изменилась музыка. «При нём народные песни вышли из забвения, перенеслись даже за границу, где и привлекли общее внимание», — зафиксировали современники. Не менее круто изменилась и живопись — царь сделал ставку на вчерашних бунтарей — передвижников: «Передвижники с их интересом к российской природе, истории были симпатичны Александру III и своей национальной проблематикой, и понятной ему реалистической манерой».

Да и в плане позиционирования России на международной арене образцом для подражания было выбрано Московское царство. Вот что писал об этом сам император в годовщину коронации своей супруге: «Этот священный день доказал всей изумлённой и испорченной нравственно Европе, что Россия — та же самая святая, православная Россия, каковой она была и при царях московских и каковой, дай Бог, ей остаться вечно!»

Вместо послесловия

Никакого парламентаризма!

Итак, император ориентировался на дела царей московских. И тут следует вспомнить, что система управления, созданная ими, включала в себя такой важный элемент, как Земские соборы.

То есть сословно-представительское учреждение. Не парламент, конечно, но всё-таки. Разворот Александра давал надежду на то, что традиция принимать решения только после совета со «Всей Землёй» будет возрождена. Но тщетно. Любая идея парламентаризма была императору отвратительна: «Я слишком глубоко убеждён в безобразии представительного начала, чтобы когда-либо допустить его в России». А ведь это было тем правильным решением, о котором говорил тогдашний аналитик Анатоль Леруа-Больё, уважавший Россию и сумевший посеять русофильские настроения во Франции: «Сколь химеричным ни казалось бы нам такое сочетание свободы и абсолютизма, но это последний шанс аристократии, единственный способ продлить её существование, сообразуясь с нуждами страны».