Журналист Евгений Баранцев: о вреде правды, выгорании и том, как в Рязани борются за уличные фонари

Журналист-профи Евгений Баранцев, рыбка, что плавает в море рязанских инфоповодов уже более 20-и лет, рассказал о наиболее трагичных и значимых историях из личного опыта работы, поделился мыслями о специфике региональных СМИ и раскрыл парочку секретов своей деятельности.

Евгений, был ли в вашей практике случай, когда вы узнавали и публиковали правду, которая в итоге принесла не пользу, а вред? Как вы с этим справляетесь морально?

– Да, один случай вспомнился. Сначала скажу вот что… Есть же выражение «всё к лучшему». Конечно, человеку, будь то я или герой материала, в тот момент тяжело, но, наверное, так и должно было случиться. Относишься к этому философски, хотя видеть чужие негативные эмоции – всегда непросто.

Было это в середине 2000-х. В Рязани строили новый храм, и я с самого начала общался с молодым батюшкой, который занимался этим приходом. У нас сложились хорошие отношения. Храм построили, но продолжался сбор денег на капитальную каменную постройку. И вот исчезает человек, отвечавший за бухгалтерию, – и вместе с ним около 11,5 миллионов рублей.

Батюшка рассказал мне об этой беде. Я предложил написать материал: ну может люди откликнутся и помогут снова собрать сумму. Ситуация была срочная –через месяц должна была зайти техника. Мы договорились встретиться, но по какой-то причине у него не получилось, на звонки он тоже не отвечал. А у меня материал уже был в плане, согласован с редакцией. В общем, написал я статью без его комментариев, но на основе проверенных данных, и опубликовал.

Статью увидел митрополит. Он, видимо, узнал о ситуации только из публикации, возмутился и отстранил батюшку от службы. Того так и не вернули на приход.

После этого он перестал со мной общаться. Наверное, посчитал статью причиной своих бед. Хотя мы же вместе договаривались обратиться за помощью.

– Журналистика сегодня – это гонка за кликами и вниманием. Как вы находите баланс между тем, что интересно аудитории (по статистике), и тем, что, по вашему профессиональному мнению, ей нужно знать?

– Хороший вопрос. Самые читаемые у нас, конечно, трагические новости –происшествия, ДТП. Но писать о них нужно не просто для кликов, а чтобы в будущем подобного избежать. Вот, например, наезд на пешехода. Мало кто из пешеходов понимает, как тяжело водителю в темноте его заметить, особенно если нет освещения или светоотражателей. А водитель, даже трезвый, на скорости 60 км/ч может просто не успеть среагировать. Поэтому в материале важно показать конкретные обстоятельства: отсутствие освещения, был ли пьян водитель за рулем.

Кстати, с новостями про пьяных водителей мы, журналисты, обычно солидарны – тут гонка за просмотрами даже во благо. Когда все пишут, что нетрезвого чиновника взяли под стражу, это работает как предупреждение: кто-то, может, и задумается, не сядет пьяным за руль.

С убийствами сложнее. Но и там можно донести полезное. Если орудует маньяк – предупредить людей быть осторожнее. У нас в области большинство убийств – бытовуха, «пили и поссорились». Сложно призвать не пить, но хотя бы кто-то задумается, с какой компанией стоит сидеть за одним столом.

Короче, даже в самой негативной новости можно найти ту крупицу, которая заставит людей задуматься: как не надо делать.

– Хотел следом спросить про историю, которая стала для вас самой эмоционально тяжелой.

– В нашей работе мы часто знакомимся с людьми. Большую часть моей журналистской работы занимала тема ВОВ на территории Рязанской области. Я много встречался с очевидцами тех событий и, к счастью, с некоторыми из них очень хорошо подружился. Бывало, познакомишься, допустим, в 2010 году, и поддерживаешь отношения вплоть до 2021 года, до момента смерти этого человека. И вот потеря человека… Ты общаешься с человеком, впускаешь его в круг близкого общения, а потом, в силу обстоятельств, он уходит из жизни. Вот, наверное, это на самом деле самое тяжелое в журналистской работе – терять тех людей, которые стали тебе дороги за годы работы.

Была одна женщина, Лидия Михайловна Орехова, 1931 года рождения. Она пережила всю войну, и мы с ней в 2009-м записывали интервью. А потом общались: я часто бывал у неё в гостях, звонил. Она помогала мне выпускать книги. В общем, много сделала для того, чтобы через меня сохранить военную историю Рязани.

В 2021 году она ушла от последствий ковида. Это была очень личная, ощутимая утрата. Уходили, конечно, и другие, и это тоже оставляло тяжёлый след.

– Бывали ли такие ситуации, что ваше личное мнение по какому-то вопросу вступало в острый конфликт с профессиональным долгом. Как вы поступили?

– Пожалуй, да. Я, уже будучи главредом, иногда знал о чём-то, но молчал. Например, у моего непосредственного начальника по «Книге памяти» – а это структура при правительстве – умер отец. Я не стал передавать эту информацию своим журналистам. Человек был крупным чиновником, на этом можно было «хайпануть». Но я не хотел быть тем самым спусковым крючком. Потом, конечно, другие издания эту новость опубликовали, и сюжет образовался.

Останавливать своих я бы не имел права – они справедливо спросили бы: «А почему другим можно, а нам нет?» Но должны же быть какие-то моральные устои. Иначе, если ставить во главу угла только просмотры, очень скоро лишишься всего человеческого.

– Если общемировой тренд – это укрупнение и глобализация, то в чем вы видите силу и будущее именно местной журналистики?

– В связях с местной властью и с местными же проблемами. Федеральные издания никогда не сообщат рязанцам, что у них перекопан Первомайский проспект и надо искать объезд. А ведь это для людей – самая актуальная информация. Поэтому местная пресса нужна, власти даже содержат районные газеты, хотя те особой прибыли не приносят.

Но сила не только в информировании. Когда все местные СМИ начинают бить в одну точку, властям просто некуда деваться. Например, в Рязани в 2014-2015 годах была беда с уличным освещением. Света на проезжей части и тротуарах было минимум. И вот мы, другие СМИ, подключили телекомпании к этой актуальной повестке. Присоединилась и гордума. Я помню, как мы, представители СМИ, и тут же рядом депутаты – все начали на эту тему акцентировать внимание. В конце концов ситуация с освещением стала меняться в лучшую сторону.

– Что в вашем городе/регионе вас больше всего раздражает как жителя, но при этом является бесценным материалом для вас, как для журналиста, и наоборот?  

– Бесценным материалом для меня как журналиста было то, что темой ВОВ на территории Рязанской области никогда всерьёз не занимались. Наверное, потому что никому это не было интересно. Слишком короткая оккупация, мало масштабных боёв, не так много бомбардировок.

Когда я в 2009 году начал копать эту тему, мне открылось огромное количество архивных материалов. Благодаря им мы подписали множество безымянных воинских захоронений, а их у нас здесь оказалось достаточно. Опубликовали десятки очерков, выпустили несколько книг регионального содержания, потом сняли фильм. Очень интересно вот так вот сидеть, читать архивный документ 80-летней давности и понимать, что ты первый, кто донесёт это до людей.

То, что меня раздражает… Это отношение жителей и властей города к памятникам истории и культуры, а даже, наверное, не к официальным памятникам, а к тем домам, которые пережили многие годы, но сейчас умирают на наших глазах.

Есть города, например, Суздаль, где из исторической застройки сделали конфетку, настоящий торт. Там классно гулять, очень красиво. У нас в Рязани всего этого было в достатке, в том числе деревянной архитектуры. К сожалению, мы всё это разбазарили. При этом мы выступаем инициатором проведения форума древних городов. Но наполнение нашего города историчностью оставляет желать лучшего. Потому что либо это что-то разрушающееся, в лучшем случае, либо уже пустыри на месте снесённых домов, либо построенные на их месте каменные непонятные строения – даже не реплики, а пародии. 

– Какой ваш коронный, нестандартный вопрос, который вы задаете почти всем собеседникам во время интервью, чтобы «раскрыть» человека?

– Коронного вопроса, чтобы расположить человека, наверное, нет. Но есть тот, который мне самому интересен. Если это человек в возрасте, то я обычно спрашиваю: «Где вы были во время войны?», «Как ваши родственники пережили войну?»

Если судьба свела меня с человеком, мне интересно получить от него информацию, которая мне полезна. Даже если мы встречаемся по какой-нибудь коммунальной теме, я так или иначе затрагиваю тему ВОВ и пытаюсь узнать, может ли он помочь в моих изысканиях.

А чтобы расположить человека, я обычно ищу с ним какие-то точки соприкосновения. Часто это бывают общие знакомые, ведь город – это большая деревня. Возможно также мы пересекались на каком-то мероприятии, которое можем обсудить.

То есть, зацепившись за что-то общее, ты можешь вызвать больше доверия у собеседника. Ну и, соответственно, с ним становится проще общаться.

– Есть ли тема или подход к подаче информации, которые вы для себя лично считаете табу и никогда не будете использовать в работе, даже если это может поспособствовать высоким просмотрам?

– Я не люблю поднимать в материалах что-то сугубо личное или осуждающее других людей. Есть у нас в рамках региона некоторые новостные телеграм-каналы, где постоянно «гнобили» тех или иных чиновников и руководителей, уличали их якобы в изменах, в каких-то сомнительных связях. Мне кажется, что это просто грязь, которую не стоит выносить на публику. Причем писалось это в осуждающей, разоблачительной манере.

У каждого есть личная жизнь, и у каждого, если покопаться, найдётся что-то, о чём лучше не знать другим. Я считаю, что это то, что не стоит выносить в свет.

– Любая работа способна привести к выгоранию, и журналистика не исключение. Как вы справляетесь в такие моменты?

– Мне кажется, у журналиста должно быть внутрипрофессиональное хобби. Чтобы не просто «строчить» в ленту, но и заниматься тем, что по-настоящему греет душу. У меня таких увлечения было два.

Первое – автоспорт. Я снимал, писал, и получались порой прям крутые фото и тексты. Но на региональном сайте просмотров было мало. Тогда директор подсказал, что публиковать можно в тематических группах в соцсетях. Стал размещать – и пошли хорошие отклики. Спортсменам из других регионов было интересно читать про свои выступления, смотреть фото с авариями, заносами.

Второе – Великая Отечественная война и её краеведческий аспект. Эти материалы потом и в книги выливались.

Такое хобби помогает чувствовать, что журналистика – не просто работа, а часть жизни. Иначе быстро выгоришь: пишешь в ленту новости, которые, по сути, ничего не значат для тебя самого, хотя внутри них бывают и боль, и трагедии, и успехи. Аудитория, увы, чаще всего жаждет именно негатива. Чтобы не терять человеческое, нужно находить внутри профессии что-то светлое и конструктивное, куда можно отдавать душу. Смена деятельности – вот в этом, наверное, секрет.

– Расскажите о самом необычном источнике информации, который когда-либо помог вам при подготовке материала.

– Вспоминается один интересный опыт. В своё время мы считали героев ВОВ по регионам и как-то раз выяснили, что на тот момент (2019 – 2020 года) в живых остался последний фронтовик, Павел Андреевич Галкин, герой Советского Союза. Он проживал уже не в Рязанской области, а в городе Ейске в Краснодарском крае. И у меня как у журналиста возникло законное желание встретиться с этим человеком. Я достал телефон этого фронтовика. Предложил ему провести интервью, на что он согласился, но при условии, что его рязанская племянница будет не против.

Связался я с ней, начинаю объяснять, а она говорит: Жень, это я, Люда Трухина из «Рязанских ведомостей». Я тогда прям удивился. Она была первым человеком, который сопровождал меня в журналистику.

Она, само собой, знала о моей любви к теме ВОВ, поэтому поняла моё желание съездить к Павлу Андреевичу (так звали фронтовика). И встреча состоялась.

Так, знакомство 2002 года с тогда ещё молодой журналисткой сыграло большую роль почти через 20 лет в подготовке интервью с последним героем-фронтовиком.

Беседовал Егор Павленко