Обитаемый (пока ещё) остров Украина
Секретарь Совета национальной безопасности и обороны Украины Александр Турчинов протестировал систему, которая должна препятствовать вещанию российских телеканалов и радиостанций на юго-востоке страны.
Обитаемый остров…
– Будет исполнено! – прокричал Гай, охваченный неописуемым восторгом. Волна радости, гордости, счастья, горячая волна упоения преданностью захлестнула его, подхватила, понесла к небу. О, эти сладостные минуты восторга, незабываемые минуты, сотрясающие все существо, минуты, когда вырастают крылья, минуты ласкового презрения ко всему грубому, материальному, телесному… минуты, когда хочешь огня и приказа, когда жаждешь, чтобы приказ соединил тебя с огнем, швырнул тебя в огонь, на тысячи врагов, на разверстые жерла, навстречу миллионам пуль… и это еще не все, будет еще слаще, восторг ослепит и сожжет… О огонь! О слава! Приказ, приказ! И вот оно, вот оно!.. Он встает, этот рослый сильный красавец, гордость бригады, наш капрал Гаврилюк, как огненный факел, как статуя славы и верности, и он запевает, а мы все подхватим, все как один:
– Щеня вмерло, у кровини…
И все пели. Пел блестящий господин хорунжий Чуб, образец нацгвардейского офицера, образец среди образцов, за которого так хочется сейчас же, под этот марш, отдать жизнь, душу, все… И господин штаб-врач Супрун, образец брата милосердия, грубый, как настоящий солдат, и ласковый как руки матери… И наш капрал Гаврилюк, до мозга костей наш, старый вояка, ветеран, поседевший в схватках… О как сверкают боевые медали на его потертом заслуженном мундире, для него нет ничего, кроме службы, ничего, кроме служения… Знаешь ли ты нас, батько Порошенко, подними усталое лицо и взгляни на нас, ведь ты все видишь, так неужели ты не видишь, что мы здесь, на далекой жестокой окраине нашей страны с восторгом умрем в муках за счастье родины!..
– Ни славы, ни воли.
***
Максим слушал Гая, его бесхитростные рассказы о строительстве башен противобаллистической защиты на восточной границе, как по ночам москали подкрадываются к строительным площадкам и похищают воспитуемых-рабочих и сторожевых нацгвардейцев; как в темноте неслышными призраками нападают беспощадные упыри, полу-люди, полу-медведи; слушал его восторженную хвалу забору Яценюка, который создавался ценой невероятных лишений в последние годы войны, который по сути и прекратил военные действия, защитив страну с воздуха, который и теперь является единственной гарантией безопасности от агрессии с севера…
А эти мерзавцы-сепаратисты устраивают нападения на отражательные башни, продажная сволочь, убийцы женщин и детей, купленные на грязные деньги Мордора и Китая, выродки… Нервное лицо Гая искажалось ненавистью. Здесь самое главное, говорил он, постукивая кулаком по столу, и поэтому я пошел в нацгвардию, не на завод, не в поле, не в контору – в быдлобаты, которые сейчас отвечают за все…
***
Книги были старые, с пожелтевшими страницами. Некоторые немного обгорели, а некоторые, к удивлению Максима, оказались ощутимо радиоактивными. Не было времени как следует рассмотреть их. Максим торопливо складывал аккуратные пачки на расстеленное одеяло и читал только заголовки. Да, здесь не было «Козак Дурко, или Безумно храбрый характерник, совершающий подвиги в тылу врага», не было романа «Любовь и преданность патриота», не было пухлой поэмы «Пылающее сердце Фарион», не было даже «Кобзаря».
Зато Максим увидел толстые тома серьезных сочинений: «Теория эволюции», «Проблемы рабочего движения», «Финансовая политика и экономически здоровое государство»… Здесь были сборники средневековой российской поэзии, сказки и баллады неизвестных Максиму народов, четырехтомное собрание сочинений некоего К. Маркса и много беллетристики: «Как закалялась сталь», «Белая гвардия», «Тарас Бульба»… и еще много книг на незнакомых языках, и опять книги по математике, физике, биологии, и снова беллетристика…
***
С детства воспитанный в правилах сдержанно-иронического отношения к себе, в неприязни к громким словам вообще и к торжественному хоровому пению в частности, Максим почти злился на своих товарищей по строю, на ребят добрых, простодушных, отличных в общем ребят, когда они вдруг после зачтения приказа о наказании кого-то тремя сутками карцера разевали рты, теряли присущее им добродушие и чувство юмора и принимались восторженно реветь «Ура!», а потом запевали со слезами на глазах «Щеня вмерло» и повторяли его дважды, трижды, а иногда и четырежды. Памятуя, что в этом мире надо быть как все, Максим тоже пел и тоже старался утратить чувство юмора, и это ему удавалось, но было противно, потому что сам он никакого энтузиазма не испытывал, а испытывал одну лишь неловкость.
***
– Почему решили заняться антигосударственной деятельностью?
– Потому что в истории мира не было более отвратительного государства, – сказал Цветков. – Потому что любил свою жену и своего ребенка. Потому что вы убили моих друзей и растлили мой народ. Потому что всегда ненавидел вас. Достаточно?
– Достаточно, – сказал сбушник. – Более, чем достаточно. Скажите нам лучше, сколько вам платят русские? Или вам платит Китай?
Задержанный засмеялся.
– Кончайте эту комедию, майор. Зачем это вам?
***
– ДБ! – сказал, наконец, однорукий, вытирая слезы плечом. – Ну и угроза!.. Впрочем, вы еще молодой человек… Все архивы после переворота сожгли, и вы даже не знаете, до чего вы все измельчали… Это была большая ошибка – уничтожать старые кадры: они бы научили вас относиться к своим обязанностям спокойно. Вы слишком эмоциональны. Вы слишком ненавидите. А вашу работу нужно делать по возможности сухо, казенно – за деньги. Это производит на подследственного огромное впечатление. Ужасно, когда тебя пытает не враг, а чиновник. Вот посмотрите на мою левую руку. Мне ее отпилили в доброй довоенной охранке, в три приема, и каждый акт сопровождался обширной перепиской… Палачи выполняли тяжелую, неблагодарную работу, им было скучно, они пилили мою руку и ругали нищенские оклады. И мне было страшно. Только очень большим усилием воли я удержался тогда от болтовни. А сейчас… Я же вижу, как вы меня ненавидите. Вы – меня, я – вас. Прекрасно!.. Но вы меня ненавидите меньше четырёх лет, а я вас – уже двадцать пять. Вы тогда еще пешком под стол ходили и мучили кошек, молодой человек…
– Ясно, – сказал штатский. – Советский человек. Лучший друг рабочих. Я думал, вас уже всех перебили.
– И не надейтесь, – возразил однорукий. – Надо все-таки разбираться в мире, где вы живете… а то вы все воображаете, будто старую историю отменили и начали новую… Ужасное невежество, разговаривать с вами не о чем…
***
– Вы все оболваненные болваны. Убийцы. Вы все умрете. Ты, капитан, умрешь скверной смертью. Не от моей руки, к сожалению, но очень, очень скверной смертью. И ты, сволочь из охранки. Двоих таких как ты я прикончила сама. Я бы сейчас убила тебя, я бы до тебя добралась, если бы не эти холуи у меня за спиной… — Она перевела дыхание. — И ты, черномордый, пушечное мясо, палач, ты еще попадешься к нам в руки. Но ты умрешь просто. Гэл промахнулся, но я знаю людей, которые не промахнутся. Вы все здесь сдохнете еще задолго до того, как мы сшибем ваши проклятые башни, и это хорошо, я молю бога, чтобы вы не пережили своих башен, а то ведь вы поумнеете и перекраситесь, и тем, кто будет после, будет жалко убивать вас.
***
– Но вот, кстати, о зубном враче. То, что он неподкупен, за это я головой ручаюсь. Я не могу тебе это доказать, я это чувствую. Это очень смелый и хороший человек…
– Сепар!
– Хорошо. Это смелый и хороший сепар. Я видел его библиотеку. Это очень знающий человек. Он знает в тысячу раз больше, чем ты или хорунжий… Почему он против нас? Если наше дело правое, почему он не знает этого – образованный, культурный человек? Почему он на пороге смерти говорит нам в лицо, что он за народ и против нас?
– Образованный сепар – это сепар в квадрате, – сказал Гай поучающе. – Как сепар, он нас ненавидит. А образование помогает ему эту ненависть обосновать и распространить.
***
Рада спросила вдруг дядю-профессора, чем сепары отличаются от обычных людей. Дядюшка заявил, что в Департаменте общественного просвещения воображают, будто все такие же невежды, как они сами; что вопрос о сепарах совсем не так прост и совсем не так мелок, как его пытаются изобразить для создания определенного общественного мнения; и что либо мы будем здесь как культурные люди, либо как наши бравые, но, увы!, малообразованные офицеры в казармах. Мак предложил ради разнообразия побыть как культурные люди.
Дядюшка выпил еще рюмку и принялся излагать имеющую сейчас хождение в научных кругах теорию о том, что сепары есть не что иное, как новый биологический вид, появившийся на лице земли в результате радиоактивного облучения. Сепары несомненно опасны, говорил дядюшка, подняв палец. Но они гораздо более опасны, чем это изображается в дешевых брошюрках, написанных дураками для дураков.
Сепары опасны не как социальное и политическое явление, сепары опасны биологически, ибо они борются не против какой-то одной народности, они борются против всех народов, национальностей и рас одновременно. Они борются за место в этом мире, за существование своего вида, и эта борьба не зависит ни от каких социальных условий, а кончится она только тогда, когда уйдет с арены биологической истории либо последний человек, либо последний сепар…
Смотрите на восток, господа! Вот откуда идет настоящая опасность! Вот откуда, размножившись, двинутся колонны человекоподобных чудовищ, чтобы растоптать нас и смести с лица Мира. Ты слепец, Гай. И командиры твои – слепцы. Вы не понимаете истинно великого назначения нашей страны и исторического подвига Порошенко! Спасти человечество! Спасти цивилизацию! Не один какой-нибудь народ, не просто матерей и детей наших, но все человечество целиком!...
***
– В современной войне не бывает победителей, – заметил однорукий. – Вы, конечно, правы. Войну мы проиграли. Эту войну проиграли все. Выиграл только Порошенко.
– Порошенко тоже несладко приходится, – сказал Максим, помешивая похлебку.
– Да, – серьезно сказал Зубченко. – Бессонные ночи и мучительные раздумья о судьбах своего народа… Усталый и добрый, всевидящий и всепонимающий… Зрада, давно газет не читал, забыл, как там дальше…
– Верный и добрый, – поправил однорукий. – Отдающий себя целиком прогрессу и борьбе с хаосом.
– Отвык я от таких слов, – сказал Зубченко. – У нас тут все больше «хайло» да «мурло»…
– Нетерпение потревоженной совести! – провозгласил Технолог. – Ваша совесть избалована постоянным вниманием, она принимается стенать при малейшем неудобстве, и разум ваш почтительно склоняется перед нею, вместо того, чтобы прикрикнуть на нее и поставить ее на место. Ваша совесть возмущена существующим порядком вещей, и ваш разум послушно и поспешно ищет пути изменить этот порядок. Но у порядка есть свои законы. Эти законы возникают из стремлений огромных человеческих масс, и меняться они могут тоже только с изменением этих стремлений…
Итак, с одной стороны – стремления огромных человеческих масс, с другой стороны – ваша совесть, воплощение ваших стремлений. Ваша совесть подвигает вас на изменение существующего порядка, то есть на изменение стремлений миллионных человеческих масс по образу и подобию ваших стремлений. Это смешно и антиисторично.
Ваш отуманенный и оглушенный совестью разум утратил способность отличать реальное благо масс от воображаемого, – это уже не разум. Разум нужно держать в чистоте. Не хотите, не можете – что ж, тем хуже для вас. И не только для вас. Вы скажете, что в том мире, откуда вы пришли, люди не могут жить с нечистой совестью. Что ж, перестаньте жить. Это тоже неплохой выход — и для вас, и для других.
***
– Вам бы прибыть сюда лет пятьдесят назад, когда еще не было башен, когда еще не было войны, когда была еще надежда передать свои идеалы миллионам… А сейчас этой надежды нет, сейчас наступил эпоха башен… разве что вы перетаскаете все эти миллионы сюда по одному, как вы утащили этого мальчика с автоматом… Вы только не подумайте, что я вас отговариваю. Я хорошо вижу: вы – сила, Максим. И ваше появление здесь само по себе означает неизбежное крушение равновесия на поверхности нашего маленького шара.
Действуйте. Только пусть ваша совесть не мешает вам ясно мыслить, а ваш разум пусть не стесняется, когда нужно, отстранить совесть… И еще советую вам помнить: не знаю, как в вашем мире, а в нашем – никакая сила не остается долго без хозяина. Всегда находится кто-нибудь, кто старается приручить ее и подчинить себе – незаметно или под благовидным предлогом…
***
– «Мрия». Вам говорит что-нибудь это название? Нет, конечно… А вам, молодой человек? Тоже нет… Знаменитейший некогда бомбовоз, господа. Личный Его Императорского Высочества Генсека Брежнева Четырех Золотых Знамен Именной Бомбовоз «Мрия»…
***
Так что картина вторжения мыслится примерно следующим образом. На острие Стального Плацдарма выстроят три или четыре штрафных танковых бригады, подопрут их с тылу армейской корпусней, а за армейцами пустят заградотряды гвардейцев на тяжелых танках, оборудованных излучателями. Уголовщина и армейщина будет рваться вперед в приступе наведенного энтузиазма, а уклонения от такой нормы, которые неизбежно возникнут, будут уничтожаться огнем гвардейской сволочи.
***
– Солдаты!.. Я не ошибся, я обращаюсь к вам, как к солдатам, хотя все мы – и я в том числе – пока еще дерьмо, отбросы общества… Мерзавцы и сволочи! Будьте благодарны, что вам разрешают нынче выступить в бой. Через несколько часов почти все вы сдохнете, и это будет хорошо. Но те из вас, подонки, кто уцелеет, заживут на славу. Солдатский паек, водка и все такое… Сейчас мы пойдем на позиции, и вы сядете в машины. Дело пустяковое – пройти на гусеницах полтораста километров… Танкисты из вас, как из дерьма пуля, сами знаете, но зато все, до чего доберетесь, ваше. Это я вам говорю, ваш боевой товарищ Анипсу. Дороги назад нет, зато есть дорога вперед. Кто попятится – сожгу на месте. Это особенно касается водителей… Вопросов нет. Бр-р-ригада! Напра-во! Вперед… сомкнись! Дубье, сороконожки! Сомкнуться приказано! Капралы, зрада! Куда смотрите?.. Стадо! Разобраться по четыре… Капралы, разберите этих свиней по четыре! Слава Украине!
С помощью гвардейцев капралам удалось построить бригаду в колонну по четыре, после чего снова была подана команда «смирно». Максим оказался совсем недалеко от командира бригады. Полковник был вдребезги пьян. Он стоял, покачиваясь, опершись задом на трость, то и дело тряс головой и потирал ладонью свирепую сизую морду. Комбаты, тоже вдребезги пьяные, держались у него за спиной – один бессмысленно хихикал, другой с тупым упорством пытался разжечь сигарету, а третий все хватался за кобуру и шарил по рядам налитыми глазами. В рядах солдат завистливо принюхивались…
Может пора разрушить излучатели?