Ружье и лира в умелых руках

Русские классики — от Пушкина до Вампилова — были к охоте как минимум неравнодушны. Охотничьим страстям в отечественной литературе и посвящена выставка «С ружьем и лирой».

Мир русской «литературной» охоты обосновался в так называемых «Залах под сводами» Государственного музея А. С. Пушкина не случайно — вместе с Государственным литературным музеем тот выступил организатором масштабного проекта, объединившего более 20 крупнейших музеев России, включая «Ясную поляну», «Спасское-Лутовиново», «Абрамцево», «Щелыково». Идея сотворить нечто грандиозное общими усилиями принадлежала Андрею Ивушкину — директору музея-заповедника Н.А. Некрасова «Карабиха». Но какая тема могла бы объединить русских писателей разных эпох и творческих кредо: «Литература и государство»? «Литература и цензура»? От пафосных тем решили отказаться в пользу искусства, которое многих из них действительно увлекало — охоты. С ружьем или с удочкой — не столь важно.

Наши далекие предки называли это занятие ловом — от уловления добычи зависело благополучие ловца и его семейства. В своем «Поучении» Владимир Мономах ставил лов вровень с военной службой, поскольку оба они суть «мужское дело». С конца XV века, когда добыча пропитания все чаще уступает место ритуалу и развлечению, меняется и название. Человеком начинает двигать не голод, а охота — страстное желание гнаться за добычей, доказывая себе и всему миру свою ловкость, выносливость и удачливость. «Вы произносите это волшебное слово — и все становится ясно», — писал родоначальник русской охотничье-исследовательской литературы С.Т. Аксаков.

На подготовку проекта ушло больше года. Свою весомую лепту внесли в него и музеи, к литературе прямого отношения рода бы не имеющие — Государственный исторический и Дарвиновский. Выставка «С ружьем и лирой. Русская литература и охота» открылась в преддверии целой вереницы юбилеев — И.С. Тургенева, Н.А. Некрасова, К.Г. Паустовского, А.Н. Островского и Л.Н. Толстого. Эпиграфом к ней вполне могли бы стать строки Пушкина, присутствующие в первом, поглавном, издании «Евгения Онегина»:

У каждого своя охота,
Своя любимая забота:
Кто целит в уток из ружья,
Кто бредит рифмами, как я...

Пушкин заядлым охотником не был, хоть и в седле держался недурно, и стрелял метко. Охота в его произведениях, что в «Барышне-крестьянке», что в «Графе Нулине» показана с изрядной долей юмора, а порой и иронии, которую так точно чувствовал Николай Кузьмин — один из лучших иллюстраторов Пушкина.

Некрасов пристрастился к охоте в раннем детстве. Лет в десять он подстрелил на озере утку и поплыл за ней сам, поплатившись за добычу жестокой простудой, но не растеряв охотничьего пыла. Знаменитые некрасовские ружья, представленные на выставке, покинули родные стены впервые за все время существования музея-усадьбы «Карабиха».

Маленького Ваню Тургенева к тайнам конной псовой охоты приобщила матушка — Варвара Петровна. Повзрослев, Иван Сергеевич предпочитал бродить по лесу только вдвоем с легавой. Любимым местом охоты для него навсегда остался Бежин луг. Именно Тургенев стал основоположником жанра охотничьего рассказа в русской литературе, хотя собственно охота служит у него лишь рамой для человеческих судеб и характеров.

Толстой, до того как сделаться вегетарианцем, и сам азартно охотился, и сыновей к охоте сызмала приучал, чтобы неженками не выросли. Отголоски этой страсти можно найти на страницах «Войны и мира» и «Анны Карениной».

Русская охота, как, впрочем, и русская душа, в глазах иностранцев была чем-то совершенно необъяснимым. Луи Виардо, приятель Тургенева и супруг знаменитой певицы, по собственным впечатлениям написал серию очерков «Охота в России» — яркий и дольно точный портрет нашего национального характера: «... в русском языке есть слово, не переводимое ни на какой другой язык... выражающее лучше длинных фраз и объяснений то странное состояние, которое пробуждается в русском человеке при приближении опасности... Это слово — авось, с ним для русского человека нет ничего невозможного».

Островский, не пренебрегавший охотой, все же предпочитал ей рыбалку, благо в окрестностях Щелыково рыбных мест хватало. Александр Николаевич заказал местному кузнецу легкое кресло — и устраивался на бережке с полным комфортом. Чехов, уроженец азовских берегов, тоже был заядлым рыболовом: «Писать фельетон, в то время когда можно ловить рыбу ... ужасно тяжело», — жаловался он в письме своему издателю. Однако центральную коллизию едва ли не самой знаменитой его пьесы — «Чайки» — драматургу подарила именно охота. Впрочем, с не меньшим азартом он предавался и «тихой» — грибной — охоте. За грибами Антон Павлович ходил не с лукошком, а со специальной наволочкой, которую ему подарили девушки-поклонницы.

Жанр охотничьего рассказа, столь популярный в русской литературе с 40-х годов XIX столетия, к концу века практически угас. Герои Аксакова, Лескова, Тургенева, раннего Толстого ощущали единство человека с природой, верили в правильность мироустройства, где охотник был не губителем живых существ, а участником пусть жестокого, но необходимого природного круговорота. Когда вера эта оказалась поколебленной, и умами писателей и читателей завладели другие идеалы, жанр, давший миру столько незабываемых страниц, иссяк. А вскоре исчез и мир дворянских усадеб, неотъемлемой частью которого была охота. Реквиемом ему стали «Антоновские яблоки» Бунина и «Вальдшнепы» Куприна.

В советской литературе и охота, и охотничьи рассказы предстали в ином обличье. Михаил Шолохов и Константин Федин, Юрий Нагибин и Борис Васильев, Юрий Казаков, Новиков-Прибой, Волков, Бианки разными средствами и на разные лады снова и снова пытались напомнить читателю о том, как раним и хрупок мир, в котором мы живем. Древний охотничий промысел по-прежнему остается для писателя способом философского осмысления бытия.