Чужая беда рядом с тобой

Юлия Косякова, 26 лет, переводчик

5 лет в Париже

— Новости о Шарли Эбдо застали меня дома, а живу я в ближайшем к Парижу городке. Через два часа после теракта в нашей спокойной деревушке замелькали полицейские и начали оцеплять школы и парковки около административных зданий красными лентами.

Франция — многонациональная страна, что бы там ни говорили про арабско-африканские гетто, а французы давно привыкли к мусульманам. У каждого есть друзья из Марокко, Алжира и других стран африканского континента.

Мне кажется, что никто из адекватных людей не думает, что проблема в религии. Страха у людей нет, но, как и у меня, есть желание разозлить радикальных исламистов еще больше, доказывая, что не на их варварской стороне сила. Хотелось выйти и кричать, что Бога, может быть, и вовсе не существует, а даже если это и не так, то он достаточно силен, чтобы защитить себя сам и достаточно умен, чтобы не обращать внимания на такие мелочи.

Отсутствие образования, культуры и мозгов — вот причины появления таких, как братья Куаши. Я каждый день вижу таких мальчиков около школы: родителям они не особенно нужны, денег нет, желания учиться тоже. Поэтому они приторговывают гашишем и курят его с утра до вечера, слушая рэп о гетто, наркотиках и легких деньгах. С самого детства они чувствуют, что никому до них нет дела, что институт им не закончить (тут не платят за сессии), что всю жизнь придется маяться. Так в их жизни появляются люди, которые забивают их ничем не занятый мозг псевдовысшими идеями. Грустно, что дураков, готовых поверить в собственную исключительность, так много, и что у них есть Калашников.

Я никогда не читала Шарли Эбдо до теракта, видела лишь их карикатуры на тему защиты животных. Никто из моих знакомых, как оказывается, тоже не был их подписчиком и вообще он не считался высокоинтеллектуальным журналом. Есть еще одно подобное издание, гораздо более популярное и с более продуманными и завуалированными текстами, где работали те же карикатуристы — Канар Аншене (Утка в Цепях). Этот сатирический еженедельник был причиной многих политических скандалов, но никогда особенно не интересовался религией.

Чтобы понять, почему во Франции возможны карикатуры на религиозные темы, а в России нет, нужно знать, что французы вообще любят «острые» темы, а религия запретной темой не считается: парижане и вовсе забыли про церковь и даже детей больше не крестят. Здесь принято смеяться надо всем и над всеми — это настоящий народный сарказм. В телевизионных передачах кости промывают и правым, и левым, и националистам, точно так же как и папе Римскому.

Я вижу еще одну проблему в том, что многие «новые» соотечественники еще недостаточно офранцузились, чтобы понимать такие шутки. На мой взгляд, французские либертарианцы и другие интеллектуалы-атеисты просто не понимают, что иногда смешно только им. Именно это и произошло с журналом — его могли правильно воспринимать только люди таких же открытых, свободных от предрассудков взглядов.

Я не видела смысла ходить на митинг, при условии, что там не намечалось проблем с количеством митингующих. Имея российский опыт похода на подобные мероприятия, мы с мужем решили остаться дома и наблюдать издалека.

Сергей Черняков, 26 лет, программист

5 лет в Париже

— Я был на работе, когда узнал о произошедшем теракте. Меня ужасно расстроило это событие, а вдвойне обидно оттого, что террористы выбрали именно день празднования православного Рождества. Первой мыслью было то, что этим людям наплевать на все, кроме их самих, что они вообще не понимают, зачем и для чего человеку нужна религия, и что убивать во имя Бога — это самая большая глупость.

Не скажу, что я высоко оцениваю интеллектуальный уровень журнала Шарли Эбдо, даже напротив, я в корне не согласен с их редакционной линией. После просмотра примеров их работ мне показалось, что у этих людей что-то произошло с моралью, и они, несомненно, далеко зашли за грань возможного. Да, они были вправе публиковать любые карикатуры, находясь в свободной стране, но нужно было понимать, что какие-то вещи действительно могут быть неприятны очень большой части населения. И это не только высмеивание религиозных деятелей, но и публикации пошлых картинок с участием всех возможных лиц. Этот журнал всегда лежал на прилавках в открытом доступе, и мне неприятна была мысль, что дети тоже могли его купить или просто увидеть обложку.

Именно поэтому я не пошел на митинг, мне показалось, что люди незаслуженно преувеличивают несуществующие достоинства журнала, делая его единственной темой разговора, забывая и о расстрелянной свободе, и о погибших полицейских, заложниках и других жертвах, у которых жизнь так же нелепо оборвалась. Подобные события каждый день происходят в Сирии, но им люди не уделяют практически никакого интереса. Я за свободу прессы, за личную свободу каждого, но мне кажется, что у всего должны быть свои адекватные рамки.

Диана Сакаева, 29 лет, журналист

5 лет в Париже

— Трудно поверить в то, что случилось с «Шарли Эбдо». Ведь во Франции убийство журналиста немыслимо. А тут расстрел целой редакции, полицейских и захват заложников.

Мне, как россиянке, выросшей во второй половине девяностых-двухтысячных, на минуту стало страшно. Вспомнились взрывы жилых домов в Волгодонске, в московском метро и «Норд-Ост». Вспомнилась атмосфера ужаса и безысходности и само слово «теракт», которым в России принято оправдывать любые непопулярные меры.

Но мои опасения развеялись на площади Республики, куда вышли тысячи парижан в первый же вечер после атаки на «Шарли Эбдо». На этом странном митинге не звучали заранее заготовленные лозунги и требования. Но это не было и просто траурной акцией. Да, мы вышли почтить память карикатуристов и защитить свободу слова. Но мы вышли и для того, чтобы националисты во главе с Марин Ле Пен не воспользовались трагедией для очередных гонений против мусульман, чернокожих и арабов.

Несмотря на локальные атаки, которым вышеперечисленные подверглись во многих регионах Франции, ситуация не так критична, как, скажем, в случае с чеченцами в России, где ксенофобия насаждалась сверху.

Буду ли лично я опасаться бородатых мусульман и женщин в хиджабах? Я живу в городе Аржантёй (пригород Парижа) с самой большой мечетью во всей Европе, где добрососедствуют французы и выходцы из арабских стран, Черной Африки, Польши и Португалии. По личному опыту знаю, что происхождение, цвет кожи и религия не имеют значения, если люди остаются людьми.

Нет ни страха, ни ощущения безысходности. Французы выстояли против удара и стали еще солидарнее, чем прежде. А как отреагировали мы на убийства журналистки Анны Политковской, правозащитницы Натальи Эстемировой и другие политические убийства? И сколько россиян выйдет на улицу 19 января 2015 года, в годовщину расстрела журналистки Анастасии Бабуровой и адвоката Стаса Маркелова, чтобы вместе справиться с ультраправым террором в нашей стране?

Я — Шарли. Я — Настя Бабурова. Я — Стас Маркелов.

Сергей, 27 лет, адвокат

6 лет в Париже

— Я узнал о терактах примерно через час после того, как появились первые сообщения. В офис позвонил один из лондонских клиентов и спросил, все ли у нас хорошо. Я работаю в восьмом округе, это довольно далеко от редакции Charlie Hebdo. Потом я просматривал новостные ленты, и когда появилась информация о количестве жертв, стало очень неуютно — в голове я не привык ассоциировать Париж с местом, где может произойти массовая бойня. Конечно, был и шок от случившегося, и сочувствие к погибшим и пострадавшим.

За все 6 лет жизни здесь я не помню такой массовой стрельбы. Какие-то мелкие перестрелки, убийства были, многие из них попадали в СМИ. Но такого расстрела людей не припомню. То же с кошерным супермаркетом — драма с заложниками для Парижа что-то совершенно атипичное.

Я не пошел на парижский «Республиканский марш». Если честно, было страшно — проведя детство и юношество в России, я прекрасно помню сводки новостей по телевидению про смертников, взрывающихся в толпе. После такого теракта мне было не по себе идти в места массового скопления людей.

При этом митинг я, конечно же, поддерживаю. Как можно не поддерживать акцию, на которую люди собираются, чтобы отдать дань погибшим, и показать — как потенциальным последователям этих троих, так и самим себе — что они едины?

Я думал, что на митинге будет около 500-700 тысяч человек. Но было в несколько раз больше. Французы сделали то, что у них лучше и естественней всего получается — вышли на улицы.  Потому что этот теракт был посягательством на то неосязаемое, чем все французы так дорожат — их ценности, свободу, в том числе свободу слова и свободу прессы. И то же неосязаемое появилось, по словам моих друзей, которые были на République, и на этом митинге — чувство единства, братства.

Сейчас в городе введен наивысший режим антитеррористической готовности.  Народа на улицах меньше не стало, но полиции и солдат в метро, на улицах и в местах массовых скоплений больше. Страха у людей я не заметил.

Говорить о том, что в редакции Charlie «сами виноваты» — это как считать, что «юбка у нее была короткая, сама спровоцировала». Карикатуры в журнале были на всех и вся. И, простите, это как «Московский Комсомолец» какой-нибудь публикует под кроссвордами на последней полосе пару анекдотов, и среди них один, скажем, еврейский. Ну, или про американцев. Да про кого угодно. В чем разница?  

Это журнал, который с самого начала позиционировал себя как издание, где печатаются карикатуры на всех. Во Франции это нормально. И 10% французского населения, мусульмане, не выходили на массовые митинги, а принимали правила игры — это страна, где свобода слова и свобода прессы даже не просто важный принцип, а основа этого государства.

Сейчас все конфессии во Франции показали, что они едины. Не стоит забывать, что и в Париже, и в целом во Франции немало районов, где все как-то мирно сосуществуют.  Конечно, конфликты всегда возможны, ведь были же некоторые сообщения об атаках на мечети и так далее, но я думаю, это шоковая реакция. А в перспективе, мне кажется, все будет мирно.

Юлия Кравченко, 28 лет, стажер в страховой компании

1,5 года в Париже

— То, что случилось с Charlie Hebdo, — трагедия. Этому ужасному преступлению нет и не может быть никакого оправдания. Я глубоко уверена, что у террористов нет ни национальности, ни религиозной принадлежности. Поэтому крайне важно, чтобы после случившегося не поднялась волна стигматизации, не начались гонения на мусульман. Среди моих друзей, знакомых и коллег много мусульман — и все они достойные люди! Никакого страха от вида людей в религиозных одеждах на улице я не испытываю.

Когда случилось нападение, я была на работе. Я работаю стажером юриста в страховой компании Авива Франс, на La Defance — это деловой квартал Парижа. Конечно, мне было страшно. Родственники и знакомые из России начали звонить только ближе к вечеру, и в их голосах слышалась паника. Но вспомнив, какое спокойствие и уверенность сохраняли мои французские коллеги и друзья несколькими часами ранее, я смогла быстро успокоить родных. Глядя на смелость парижан, мне самой стало стыдно бояться.

Считаю, что в современном мире свобода слова — это, в том числе, и возможность публиковать карикатуры на любую тему. Ведь помимо вышеупомянутой свободы слова есть и свобода выбора — что читать, смотреть, где бывать. К тому же, если проследить за публикациями Charlie Hebdo, поймешь, что они делают карикатуры на любую тему. В крайнем случае, если кто-то считает себя чем-то оскорбленным — пожалуйста, есть суд!

Многие говорят, что теракты могут повториться. Я надеюсь, что этого не произойдет. По крайней мере, профессиональные действия французской полиции и других служб, принятые меры позволяют чувствовать себя защищенной.

Александра Лавренова, 22 года студентка, фрилансер

4 месяца в Париже

— Когда произошло нападение на Charlie Hebdo, я была в салоне связи Orange, рядом со станцией метро «Odéon». Я туда зашла, чтобы оплатить связь, но увидела, что никто не работает — все стояли возле огромной плазмы и смотрели прямую трансляцию новостей. Не скажу, что сразу придала этому значение — толком еще не было никакой информации, по телевизору показывали полицейские машины, говорили о каком-то нападении. К тому же у меня были свои дела.

У меня есть приложения на телефоне, с помощью которых я читаю французскую прессу. И когда там начали постоянно появляться сообщения о том, что действительно случилось, тогда ко мне и пришло осознание, что произошел теракт.

Я долго не раздумывала, идти ли на марш в поддержку погибших. Я живу рядом — грех не сходить. Хотя все соседи меня отговаривали: мол, опасно, много людей, не рискуй.

Я вышла за полчаса до официального начала марша (в 3 часа дня), в полной уверенности, что успею: до площади Республики мне идти буквально 15 минут. В итоге до самой площади я дошла только часа через три. Людей было невероятно много, и двигалась эта огромная масса настолько медленно, что в толпе шутили: это не «Республиканский марш», а «Республиканское ожидание». В итоге как такового марша не было: может быть, официальные лица и президент и прошли, но фактически ничего не двигалось. Никто не ожидал, что придет столько людей. Жители прилегающих домов высовывались из окон и пытались хоть как-то информировать толпу: говорили, начался марш или нет, что происходит на площади. В целом все были настроены очень позитивно и патриотично. Постоянно выкрикивали лозунги «Да здравствует Франция!», «Мы все Шарли», «Да здравствует Республика!». С окон и балконов свисали французские флаги, у многих булавками были прикреплены самодельные листы А4 и картонки с надписями «Я Шарли»,  либо «Я Ахмед» (имя полицейского, застреленного террористами), были иностранцы с листовками с распечатками тех же фраз на своем языке. Кто-то писал «я есть мусульманин», «я не террорист». Все самодельное. Люди прикрепляли к шапкам карандаши, ручки в знак памяти погибших каррикатуристов.

За все это время я не видела ни одного полицейского — уж не знаю, где они все стояли. Я была шокирована — конечно, в хорошем смысле — когда запели «Марсельезу». Когда слаженно, дружно поют полтора миллиона человек... Сказать, что это впечатляет — ничего не сказать! Есть у французов чувство сплоченности, единства, а произошедшее их объединило еще больше. Ведь для них эта трагедия национального масштаба, они сравнивают произошедшее с терактом 11 сентября в США.

Сегодня еще сохраняется повышенный уровень террористической угрозы, в прессе появляются самые разные сообщения о возможных терактах. Но лично мне не страшно. Я каждый день вижу проявления необходимых мер безопасности: при входе в магазин, офисное здание или государственное учреждение начали проверять сумки, по улицам и метро ходят полицейские. Есть чувство защищенности.

Алексей Кузьменок, 35 лет, сомелье

приехал в Париж как турист

— «Республиканский марш» проходил на моих глазах, но сам я в шествии не участвовал. Вообще это не было похоже на какой то спланированный митинг или организованное шествие. Люди вышли на улицу, потому что их сплотила общая беда. Было ощущение, что почувствовав угрозу, они просто пошли друг к другу. Меня поразило то, насколько это шествие было разношерстным. Там были люди всех возрастов и всех национальностей — французы, китайцы, алжирцы и так далее. У людей были таблички с надписями «Je suis Charlie», майки, карандаши. Люди просто шли и разговаривали друг с другом, у них не было в глазах какой-то идеи. Шли инвалиды, их катили либо родственики, либо сиделки. Я видел двух слепых, которые шли в толпе с поводырями. На площади Республики была огромная толпа, и туда я уже не пошел. Это было больше похоже на организованную акцию. Но в какой бы точке города ты ни был — везде шли люди. Кто- то шел в сторону площади, кто-то просто прогуливался.

Мне кажется, для французов их девиз «свобода, равенство, братство» — не просто слова. Их сплотила общая угроза, и они вышли на улицы. Я был под впечатлением от этого марша, и мне было немного жаль, что у нас такой сплоченности нет. 

Мне сложно сравнивать это с маршами, которые были у нас в 2011 году — все-таки это политические мероприятия, а от политических акций я далек. Почему ничего подобного не было после взрывов в метро и в Домодедово? Дело, наверное, в людском менталитете. Я узнал о том, что случилось, накануне поездки. И первая моя мысль была: «Доигрались. Вы рисуете карикатуры на религиозные символы, и вот к чему это приводит». Это был мой русский менталитет. Здесь же думают по-другому. Здесь допускают свободу и толерантность во всех ее проявлениях. Что бы ни делали авторы карикатур, это не дает никому права так с ними поступать.

Обстановка в городе сейчас довольно будничная, но во всех музеях и торговых центрах стоят люди с повязками «секьюрити». Они очень вежливо просят тебя показать сумку, извиняются и благодарят за понимание ситуации. На улице люди живут абсолютно спокойной, будничной и беззаботной жизнью. Повсюду таблички «Je suis Charlie».

Анна Чернышова, 28 лет, работник сферы туризма

4 года в Париже

— Во время нападения на редакцию Charlie Hebdo я была в России. Мой молодой человек — француз — написал мне, что был по делам недалеко от центрального отделения полиции. Cначала он не понял, почему оттуда раздавался такой оглушительный вой сирен, пока не узнал из сводок новостей, что происходило в тот момент. Тогда я тоже стала судорожно просматривать последние новости, и увидела статью о теракте. Я была шокирована. Первый вопрос, который возник у меня в голове: «Как подобное могло произойти в Париже?»

Несмотря на частые угрозы со стороны Аль-Каиды, неоднократно заявлявшей о возможности терактов в Париже, я никогда до конца не верила, что нечто подобное произойдет на самом деле. Да, всего лишь три года назад Мохаммед Мера совершил нападение на еврейскую школу в Тулузе. Но мне казалось, что после этого случая должны были усилить меры безопасности и начать более активно искать потенциальных террористов. Уровень безопасности в столице, как мне казалось, должен был быть на более высоком уровне. И, наверно, дело еще в этом обычном человеческом наивном ощущении, что подобное не может произойти рядом со мной, в городе, в котором я живу.

О том, чтобы остаться в России на время и переждать опасность, я не думала. Что бы это изменило? Террористическая угроза по-прежнему существует. Вопрос только в том, когда это повторится снова. А мне кажется, это повторится. Я думаю, что во Франции довольно широкая сеть джихадистов, которые в любой момент могут перейти к действию.

Сейчас я стараюсь не думать о случившемся. Первая волна эмоций прошла. Невозможно постоянно жить в страхе. Думаю, это касается и других людей. Сейчас в городе еще усилены меры безопасности. Слышала от одной француженки, что перед школой ее ребенка расхаживали люди с автоматами.

Мне кажется, сейчас люди стали более внимательны к тому, что происходит вокруг. Например, на днях в электричке, когда в поезд заходил слишком шумный человек, все начинали с опаской оглядываться. Обычно парижане равнодушны к таким проявлениям.

Сейчас все говорят о том, что нужно усиленно защищать еврейскую часть французского населения. Но в то же время СМИ замалчивают ситуацию с мусульманским населением, против которого еще больше усилилась дискриминация, и которое тоже нужно защищать. За последние дни произошли десятки нападений на мечети, и об этом почти никто не говорит. Хотя подавляющее большинство мусульман Франции высказалось против произошедших терактов, и не считают карикатуру на пророка Мухаммеда поводом к убийству. Многие мусульмане пришли на марш. Вот пример таблички, которую я видела на марше: «Я араб мусульманин против терроризма».

До истории с Шарли лично я не наблюдала примеров дискриминации, хотя живу в районе с большим процентом мусульманского населения. Или просто до сих пор не задавалась этим вопросом. Но после расстрела редакции конкретные факты (опять же, атаки на мечети и отдельных граждан) показывают, что дискриминация существует.

«Республиканский марш» был первой  манифестацией, в которой я участвовала во Франции. Мне было очень важно быть там, ощутить чувство сплоченности, сопереживания со всем народом. Было очень волнительно видеть всех этих людей, взрослых и детей, всех возрастов и конфессий, которые собрались все вместе, потому что им не все равно. Потому что они не принимают возможность совершения такого дикого варварства в своей стране.