Дойдя до конца, вы перечитаете еще раз

1

Про роман Джона Уильямса «Стоунер» мне впервые рассказала подруга, итальянская журналистка Сильвия Малнати. Пару лет назад прислала короткий имейл, смысл которого сводился к одной фразе: «Ты должен это прочесть». До этого я ни разу не слышал о писателе Джоне Уильямсе, знал только композитора с точно таким же именем — автора музыки к «Списку Шиндлера» и фильмам о Гарри Поттере.

Через какое-то время Сильвия переспросила: «Ну что, прочел?» И, не получив утвердительного ответа, пообещала: «Если не сможешь найти книгу в России, я пришлю ее тебе на Рождество». С тех пор прошло два Рождества, книгу в подарок я так и не получил. Она несколько раз попадалась мне в книжных в Европе и Америке, но я проходил мимо, говоря себе, мол, как-нибудь в другой раз.

И вот «Стоунер» выходит на русском, а я по-прежнему ничего толком не знаю — ни о романе, ни об авторе. Откладывать больше нельзя. «Сильвия, поговоришь со мной потом о книжке?» «Certo! Только я сейчас за рулем, давай завтра?» Конечно, говорю, давай. Я как раз успею дочитать.

2

В коротком предисловии Уильямс пишет: «Посвящаю эту книгу своим друзьям и бывшим коллегам по кафедре английского языка университета Миссури. Они сразу поймут, что она — плод художественного вымысла: ни один из персонажей не имеет реального прототипа», — но если хотя бы бегло изучить биографию писателя, уже на первой странице романа становится понятно, что это, мягко говоря, не совсем так.

Уильям Стоунер — не кто иной, как альтер эго Джона Уильямса. Перекликаются не только фамилия писателя и имя главного героя, но сами их судьбы выглядят даже не зарифмованными, а скопированными одна с другой. И что здесь первично — судьба автора или судьба персонажа — так и останется загадкой. Если сорокалетний Уильямс, создавая роман, повторял на бумаге собственную судьбу, то страницы, рассказывающие о постаревшем Стоунере, стали своего рода подстрочником, с которым будет сверяться жизнь, подводя писателя к неизбежному финалу.

Уильям Стоунер — университетский преподаватель, литературовед, написавший одну-единственную книгу. Человек не самой сложной и не самой счастливой судьбы. Вскоре после смерти был забыт. Джон Уильямс — университетский преподаватель, прозаик и поэт, опубликовавший четыре романа и два поэтических сборника. Человек не самой сложной и не самой счастливой судьбы. Вскоре после смерти был забыт (Уильямс умер в 1994-м).

Спустя сорок лет после выхода романа в США автор и его персонаж обрели новую жизнь. И кто кого на самом деле воскресил, опять же, с точностью определить невозможно. Один человек очень любил литературу и написал книгу о своем несуществующем двойнике. Несуществующий двойник сорок лет спустя вышел на свет и вывел за собой своего создателя.

В начале нулевых роман был переиздан, и вскоре о книге, которую долгие годы никто не вспоминал, заговорили как о шедевре и литературной сенсации. Впрочем, без всяких «как» — действительно шедевр, действительно сенсация. Только поняли это все, к сожалению, после смерти автора. А уж он-то наверняка отдавал себе отчет в том, какое произведение создал, и не мог не переживать, зная, что его книга заслуживает куда большего внимания, чем ей в свое время было уделено.

В 2011 году книгу «прочла, полюбила и перевела Анна Гавальда» — эти слова были вынесены на обложку французского издания «Стоунера». В 2012-м роман вышел в Италии в переводе Стефано Туммолини. И вот уже по всему глобусу тянется шлейф из доброжелательных рецензий и восторженных отзывов. Среди высказавшихся о романе был, например, голливудский актер Том Хэнкс — он назвал «Стоунера» «одной из самых удивительных книг, которые вы когда-либо читали».

3

Мне не понравился «Стоунер». Возможно, это несколько самонадеянно, если вообще не глупо — говорить так о книге, которую за последние несколько лет только ленивый не назвал шедевром. Дескать, а я вот думаю иначе. Но, поверьте, говорю это не из чувства противоречия. Мне казалось, что я читаю не роман, а пересказ романа. «Потом было то-то, потом они поехали туда-то, потом прошло семь лет». Эпизоды не разворачиваются внутри книги, а, схематично обрисованные, просто сменяют друг друга, как в конспекте, в кратком изложении. Мне рассказывают о героях, рассказывают о событиях, а я хочу, чтобы герои говорили сами, чтобы события происходили сами собой, хочу быть свидетелем, а не слушателем. Роман, которого не было, который мне так и не дали прочитать.

Не увидел я, честно говоря, и особой любви главного героя к литературе: автор, на мой взгляд, просто обозначил, что любовь была, и предложил всем на этом успокоиться. То, что Стоунер постоянно говорит о средневековой поэзии, лично для меня не означает, что он действительно ее любит. Потому что говорит он сухим языком замкнувшегося в себе исследователя.

Я стал сомневаться, об этой ли книге рассказывала Сильвия. Может быть, я читаю какую-то сокращенную версию? Может быть, есть еще какой-нибудь «Стоунер»? Желая проверить свои ощущения, написал ей письмо, попросил, чтобы она постаралась сформулировать, почему на протяжении последних двух лет постоянно советовала прочесть именно этот роман, почему заговаривала о нем при любой возможности. В ожидании ответа я дочитал до конца.

И вот тут все изменилось.

4

Смерть (точнее будет сказать, умирание) главного героя — несколько страниц в конце — то, ради чего роман непременно стоит читать, и ради чего, вполне возможно, он и был написан. Просто заглянуть в концовку — не вариант, до нее нужно добраться.

Внезапно я понял: все, что казалось мне неубедительным, было неубедительным и для Стоунера. Он не мог взглянуть на свою жизнь иначе, не мог выделить из нее что-то по-настоящему значительное, а от чего-то наоборот отмахнуться. Просто потому что эта самая жизнь еще не закончилась. И когда становится понятно, что вот теперь действительно конец, весь роман, каждая отдельная фраза выстраиваются в удивительную последовательность абсолютно логичных и законченных эпизодов. Застывшая картина, моментальный фотоснимок, сделанный в конце жизни и запечатлевший всю жизнь. И все на этой фотографии видно с предельной ясностью и четкостью. Вот любовь к женщине, а вот любовь к литературе, не менее острая и настоящая, вот друзья и вот враги, и кто из них кто, разобраться почти невозможно, потому что, глядя на них оттуда, ты принимаешь каждого, каждому из них ты по-своему благодарен. Предсмертный бред оказывается более осмысленным, чем любая научная статья. А те, кто думает, что ты бредишь, просто не способны тебя понять, потому что твой бред — это особая информация, послание из другого мира, другой язык, который живым пока не ведом.

Полный сил, находящийся в здравом уме сорокалетний писатель рассказал о смерти семидесятилетнего старика. Роман Уильямса — это прямое доказательство того, что другой мир, другая жизнь — существуют. Потому что он там побывал задолго до того, как отправился туда снова и больше не вернулся.

Это первый на моей памяти текст, где о смерти говорится не с позиции «страшно — не страшно», не с религиозным назиданием «не надо бояться» (именно эти слова как раз обычно и пугают; так врач, собираясь ставить маленькому ребенку укол, говорит: «Больно не будет», и ребенок сразу понимает — что-то здесь не так). Смерть в «Стоунере», как и жизнь, безусловна. Бояться умереть — это все равно, что бояться намочить ноги, выходя на улицу под проливной дождь.

Закрывая книгу, ты не понимаешь, откуда Уильямс в середине своей жизни мог обо всем этом знать. Но сомнений в том, что он действительно знал, не остается. И ты теперь тоже знаешь.

Я обязательно перечитаю роман в ближайшее время. Потому что с позиции этого самого нового знания каждое слово в нем обретает совершенно иной смысл — не дополнительный, но ранее недоступный для понимания.

5

Получив ответ от Сильвии, я невольно рассмеялся — настолько схожими во многом оказались наши ощущения. Все это время мы действительно говорили об одной и той же книге. И прочитали, вне всяких сомнений, одну и ту же.

Вот что она написала:

«Поначалу мне показалось, что «Стоунер» в определенном смысле тривиален: простая история обычного человека. Первые страницы и вовсе вызвали у меня недоумение. Книга казалась скучной, плоской, лишенной деталей, неспособной увлечь. Но когда характер главного героя, медленно и робко обрастая очертаниями, все же начал раскрываться, я почувствовала, что постепенно привязываюсь к нему. Это была не вынужденная заинтересованность, когда персонаж будто бы насильно, против читательской воли притягивает к себе внимание, а нечто подлинное, глубокое, интимное.

Я оказалась по ту сторону книги, могла наблюдать за героем вблизи, в то время, как он меня не видел. Ближе к концу стала читать медленнее, желая оттянуть момент прощания со Стоунером, насколько это вообще возможно. Я цеплялась за него, мне казалось, я способна понять и разделить всю его печаль и глубокую любовь к литературе — единственное, что скрашивало его последние дни. Дойдя до конца, я перечитала книгу еще раз.

«Стоунер» — это честный роман, подлинная литература. Книга, не пытающаяся выдать обычного человека за выдающегося героя. Он вырастает в героя, изначально будучи ординарной личностью. Потому я и полюбила роман: внутри «Стоунера» есть место для каждого из нас».