Побег на рывок

Никто же, записывая в 1994 году домашний альбом, продавая в 2001-м гитару, умирая от отравления водкой в 2005-м, не предвидел, что в 2014-м кто-то из знакомых отыщет старую осыпающуюся аудиокассету, оцифрует и выложит в Интернет. Свои биографы должны появиться у группы «Мёртвый ты» из Тюмени, у «Хуго-Уго» из Тольятти, томских «Передвижных Хиросим», пермяка Евгения Чичерина... Но многим ли это нужно здесь? Даже их землякам – нужно ли?

Веня Д`ркин в воронежском кинотеатре «Юность», 1997 год. Фото Игоря Филонова

Это как же сильно нужно было оторваться от коллектива, от подавляющего большинства, чтобы любить Love, MC5, Bauhaus или Sonic Youth там, где живут по пацанским понятиям и называют их «семейными ценностями», где и «музыку» любят соответствующую! Но, по крайней мере, рупорами госидеологии в той России не выступали жёлтые газетёнки, как в 2014-м, а их нынешние потребители не смели претендовать на звание духовного мерила для людей с высшим гуманитарным образованием. Гопники 1990-х, газет читать не умевшие, не обученные словосочетаниям «георгиевская ленточка» и «пятая колонна», с теми, кто выглядел и думал иначе, поступали просто. «Чё, пидор?» - погыгыкивая, интересовались у длинноволосого очкарика с гитарой за плечами выползшие из подворотни существа, слегка похожие на людей, прежде, чем втоптать чужака в родимый чернозём. Средь бела дня, на улице, при молчаливом соучастии прохожих.

В 2015 году какой-нибудь «консервативный публицист» назвал бы это «борьбой с чуждой нам толерантностью». Родившийся цветным в краю вечно торжествующей серости рок-музыкант вместо того, чтобы выпускать синглы на созданном друзьями независимом лейбле по примеру своих далёких единомышленников в Манчестере, Рейкьявике и Сиэтле, оказывался вынужден противостоять окружающему скотству – самим фактом своего существования. Занятие крайне вредное для здоровья.

Герои книги Александра Горбачёва и Ильи Зинина – из того поколения, что сформировалось в перестройку. Не все, так большинство смотрели «Взгляд», чтобы услышать новые песни наконец-то разрешённых советских рокеров, искали их самопальные альбомы. Потом и свои стали рождаться. На одной из первых записей Александра Литвинова, будущего Вени Д’ркина, сделанной с группой «Ая» в 1990 году, есть песня «Автовокзал», в своём роде эталонная: слушая её, явственно ощущаешь, насколько внимательно передовая молодёжь Мироновки, глухого посёлка между Луганском и Донецком, слушала попавшие туда первые пластинки «Аквариума», «Кино», «Телевизора».

Я не хочу этот город –
                         город чужой,
Я не хочу этот город –
                         он стал слишком злой,
Я не хочу этот город –
                          мне нужен свой,
В котором есть дом, где хотя бы
портретом на голой стене
                         Цой.

Позже сквозь заимствованные интонацию, образы, мелодические ходы прорастёт своё. Музыкант Владимир Кожекин говорит о Д’ркине: «Он поначалу ведь дико вторичен был, до смешного. Как нечто такое великое сложился уже к самым последним записям, перед смертью: «Тае Зори» и все эти страшные песни типа «Дня Победы»... Но это всё не главное. Он был сильно больше материала, было видно, что это вырастет во что-то страшно грандиозное».

Но толпе это оказалось не очень-то нужно. Ей было достаточно уже имеющихся кумиров. Хотя бы и мёртвых. А умереть здесь проще, чем записать альбом.

После распада СССР у людей, населявших иную, как казалось тогда, страну, появилась возможность перепридумать себя заново. Когда старые правила перестали действовать в прошлый раз – в 1917-м, сквозь прогнившую мостовую прежних «эстетических норм» начали пробиваться новые, диковинные цветы. Жизнь тех юношей и девушек, богоискателей и богоборцев, заместителей председателя земного шара и открывателей новых измерений, была порой коротка и почти неизменно трагична. Кто не умер в изгнании, кого не шлёпнули в подвале НКВД после пыток, тот умер в нищете и забвении, или того хуже: лауреатом Сталинской премии за лакейский роман про «великие стройки». Какие там новые горизонты, воскресение мёртвых, вселенский Интернационал, о чём вы вообще? Но и молодёжной революции, сравнимой с той, что охватила весь цивилизованный мир в 1960-е, ни в рассыпавшемся СССР, ни в Российской Федерации не случилось.

Интересно, что иным из групп, что возникли на перестроечной волне, повезло годы спустя («Мумий Тролль», «Би-2»). А рождённые между 1991-м и, допустим, 1998 годом, кажется, не добились такого успеха, даже если записывали альбомы и мелькали по телевизору. Потом появился «радиоформат» и порождённый им отечественный недобрит-поп.

Сформировалась музиндустрия. В ней не было места ни для хардкора «Машнинбэнда», ни для светлой дркинской акустики. Прежде эта их ненужность не была заметна столь явно. В областных центрах в начале 1990-х молодые музыканты самоорганизовывались, находили места для концертов, создавали рок-магазинчики, с помощью друзей попадали на местное телевидение, другие друзья-журналисты освещали их концертную жизнь в областной молодёжной газете… Казалось, всё только начинается.

«В 1990-е начальство осознало, что молодежь, которая слушает «русский рок», опасна для начальства, ибо может потребовать его отставки…, - писал где-то Михаил Вербицкий, математик и создатель лейбла Ur-Realist, что издал на дисках нескольких крайне интересных альбомов того периода. – И тогда начальство ввело жесточайшую цензуру, коммерческого характера вещать в микрофон нечто отличное от «зайка моя, я твой теннис, киска моя, я твой пенис» стало коммерчески невыгодно, а значит, и невозможно.

Независимая музыка начала 1990-х ощутила себя неожиданно в полном вакууме; и в этом вакууме развила у себя стальные руки-крылья, а также щупальца, челюсти и хелицеры. Это было натурально нечеловеческое, и к тому же чрезвычайно депрессивное искусство. Иногда возникает чувство, что 3/4 русских независимых групп в начале 1990-х клонировали Joy Division. На самом деле граждане разнообразно упражнялись в депрессивности, а похоже на Joy Division оно становилось уже само».

Понятно, что модели жизнетворчества, выбранные героями «Песен в пустоту», были не про «выживание». Условия, в которых творили эти люди, выглядят, однако, вполне для них органичными. Группы вроде «Собак табака» и вовсе старательно избегали мест, где случайно можно наткнуться на продюсера: «Когда Ministry и Nine Inch Nails собирали стадионы в Европе, российский индастриал оставался историей сугубо для своих. Традиционная в таких случаях метафора секты здесь и вправду как нельзя более уместна. Музыканты… сознательно держали дистанцию не только от любых проявлений мейнстрима (что ещё можно было объяснить), но зачастую и от своих собственных соратников».

Ни самоубийца Эдуард Старков из «Химеры», ни умерший от рака Д'ркин не особо мечтали о «миллионных контрактах», но делали то, что должно: сочиняли песни, делились ими с залом. Их музыка не попала в телевизор – но и их предшественники записали десятки альбомов в подполье, ни на что не надеясь. Так в России всё устроено: нужно жить долго. «Гребенщикову 33 ныне», - сообщала аннотация к первой пластинке «Аквариума».

Можно вспомнить, что и у «молодых и сердитых», осознанно бежавших от любой популярности, «коммерческой перспективы», были предшественники, хотя и непоследовательные. «Не хочу быть лауреатом» называлась песня возникшей в начале 1980-х группы «Гарин и Гиперболоиды». Вскоре та стала называться короче – «Кино» и лауреатства не избежала. Виолончелист Всеволод Гаккель основал в 1991 году клуб «Там-там», покинув «Аквариум»: группа, по его мнению, утратила свою магию, когда её пластинки стали расходиться миллионными тиражами. Лидер её, правда, в годы, когда вообразить саму возможность появления тех пластинок было невозможно, многолетнее варение в собственном соку ощущал несколько иначе – и можно ли сказать, что как творец был не прав?

И мы несём свою вахту
                   в прокуренной кухне
В шляпах из перьев
                   и трусах из свинца,
И если кто-то издох от удушья,
То отряд не заметил
                   потери бойца.

А спустя года четыре одна из первых песен юношей из «Гражданской обороны» начиналась с обращения к аудитории:

Хватит! – уходите прочь
– мы играем для себя.

А ещё спустя шесть лет лидер «Обороны», чьи песни уже пели под гитару во всех студенческих общагах страны, распустил группу и, чтобы не превратить свои песни в попс, создал новый проект, название которого мы, увы, не можем привести, потому что «роскомцензура» не спит. Но и Летов выглядел на фоне своих более юных и злых учеников не слишком последовательным.

Костяк «Соломенных енотов» - это важно – в разные годы неизменно составляли типичные русские «книжные мальчики» (и девочки).

Книжники и киноманы, остро ощущавшие: в России рефлексирующий интеллигент всегда обречён.

В зоопарке три лемура
Взвизгнули утробно,
Узнав, что книжная культура
Нежизнеспособна.

Показательно, что когда придумывалось название, вспомнился именно фильм Сэма Пекинпа «Соломенные псы», в финале которого интеллигент находит в себе силы с оружием в руках противостоять озверелому жлобью. Для российского кинематографа и худлита сюжет невозможный. У нас ведь до сих пор иные студенты филфака, поэты, музыканты хранят в себе комплекс «вины интеллигенции перед народом» и искренне мучаются из-за того, что ненароком оказались на более высокой ступени эволюционного развития, чем какой-нибудь распальцованный Колян и его сородичи-люмпены из соседней квартиры.

Чтобы выжить, интеллигент должен научиться кусаться и бить в грызло. Борис Усов и его компания всерьёз (даже слишком всерьёз – но иначе не было бы таких песен) отнеслись к задаче, поставленной эпохой. Концертов у них было немного, но большинство заканчивалось мордобоем (как порой и концерты другого очкарика, питерского: основавшего «Машнинбэнд» Андрея Машнина).

И нам остаётся одна романтика:
Падение вниз, вниз, вниз.

Модель поведения не слишком нова: похоже заканчивались вечера французских сюрреалистов и кухонные вечеринки советских шестидесятников. Где-то у метро слонялась тень автора «Чёрного человека» и «Москвы кабацкой», у которого Усов перенял трогательную, проступающую почти в каждой песне, любовь к братьям нашим меньшим: вомбатам, лемурам, тигрицам, нерпам. Они ему куда роднее, чем люди.

«Ясно было, что в этом падении нет ничего героического, но и вариантов других не остаётся», - констатируют авторы книги. Человеческому зоопарку не требуются поэты и музыканты. Однако Майк Науменко верил, что из зоопарка можно убежать. Егор Летов разработал хитрый план, как увести из него друзей. А здесь иной случай. Всем уже ясно, чем закончится «побег на рывок, наглый, глупый, дневной» из вечного «города палачей и вертухаев».

И вот я пью водку «Старка»
И стою посреди зоопарка.
Я совершенно одна.

Иные из выживших персонажей «Песен в пустоту» в нынешней России заняты вещами, максимально отдалёнными от «искусства». Один редактирует журнал для автолюбителей, другой снимается в телесериалах, третий ушёл в мелкий бизнес... Хочу верить: они не отреклись от своей юности.

Просто стали на время Штирлицами в предвкушении будущей возможности своей новой песней, книгой, спектаклем «дать в грызло» вселенскому жлобу – как раз в тот миг, когда он поверит, что победил здесь окончательно.

Источник: газета «Воронежская неделя», № 4 (2198), 28 января – 3 февраля 2015 года