Лишние люди. Как живут обитатели ночлежки сегодня
Приюты для бедных, юродивых, больных и брошенных описывали еще Горький и Достоевский. Что изменилось в жизни этих людей в начале двадцать первого века.
Здание социального центра для лиц без определенного места жительства находится и не на окраине Челябинска, но вдали от людных улиц. Табличка, предупреждающая о злой собаке на территории, металлические синие ворота - практически, как на режимном объекте да пустырь окружают обитателей сегодняшней ночлежки. Здесь могут скоротать время те, кому некуда идти. Максимально в центре держат четыре месяца. Дальше - или назад, на улицу и в подвал, или в дом-интернат для инвалидов, или в спецприемник.
«Отсидевшие? Есть ли у нас зэки? - директор центра Михаил Гах умирает со смеху от моей наивности. - Конечно, если мы с вами пару-тройку дней будем листать записи всех наших постояльцев за десять лет, то найдем кого-то и несидевшего. Каждый первый наш обитатель - освободившийся из мест лишения, причем у всех большие сроки. Как они здесь оказываются? Теряют связь с родными, становятся лишними и ненужными за десятилетия отсидок. Им некуда идти, не на что жить. Они ничего не умеют, болеют, зачастую живут без документов. А когда-то у всех всё было».
Самая страшная история
Мы идем с Михаилом Станиславовичем по чистым длинным коридорам. «Вот, самостоятельно выложили кафель, - рассказывает мимоходом директор, - теперь никакие проверки нас не мучают». Становится понятно, что мало финансирования, куча нерешенных вопросов, спецконтингент тот еще и прочие проблемы... Но мы разговариваем о другом - о том, как люди оказываются на дне, и можно ли выбраться отсюда в нормальную жизнь.
Гах показывает столовую, она же место собраний постояльцев. Сейчас, говорит, день, народу мало, в центре только те, кто по состоянию здоровья работать не может. Молодежь, а ее очень много, львиная доля, на работе. Конечно, они работают, а как же? Мы помогаем, заставляем, устраиваем, делаем документы. Вечером приходят, как домой, поесть и переночевать. Все они, молодые и старые, бомжи. Прописки нет ни у кого, либо же их жилища сгорели, заняты, проданы. У каждого - своя трагедия.
Прошу директора рассказать самую страшную, на его взгляд, историю. Ожидаю послушать про черных риелторов или маньяков-убийц. Ан нет. В прошлом году полицейские привезли в центр старушку 85 лет. Сказали, вот, забирайте, дочь выгнала из дома. Дочке 62, взрослый сын. А на днях женился внук, родился ребенок - всем жить стало тесно. Бабушка вообще-то и подарила эту свою квартиру потомкам - и сразу оказалась лишней. Собственная дочь, сама уже пенсионерка, посоветовала ей пойти в полицию, может, ей какое-то жилье дадут. Нашли, дали - центр для бомжей. На четыре месяца. Дальше - в лучшем случае, дом престарелых. В худшем... Впрочем, Гах не думает о худшем. Бабушку перевели отсюда в какое-то госучреждение. Тихую бедненькую немощную старушку. Она тоже лишняя в этой жизни.
Рецидивисты, умалишенные, малограмотные
Комнаты похожи на больничные палаты, только кровати сооружены в два яруса. Чистота, почти стерильность, как в пионерском лагере, на спинках висят полотенца. У входа обувь. Стол, микроволновка, холодильник. Раз в день постояльцам положен горячий обед, говорят сотрудники, и они его получают. Те, что немощны, не могут купить себе грамма еды, подкармливаются еще лапшой быстрого приготовления. Работающие, молодые, докупают еду сами.
Врач центра ведет под руку богообразную бабушку. Последняя едва передвигает ноги, даже опираясь на палку. Навстречу, прикрывая глаза темными очками, а волосы упрятав под платок, идет еще одна немолодая женщина. Как оказались эти с виду больные, но не опустившиеся дамы в столь странном для них месте? Екатерина, рассказывают работники центра, страдает шизофренией. Пишет письма о своей проблеме всем - начиная от мэра и заканчивая марсианами. У нее жилье есть, а еще муж и дочь. Но женщина, тронувшись умом, стала требовать отдельную квартиру. Жалуется на всех и вся. Ей кажется, что ее преследуют. Раздвоение личности. Лечилась, обследовалась, - пока не помогло. Отравляет жизнь родным, бродяжничает. Приняли вот сюда.
«Не боитесь? Или она не буйная?»
«Так что ее бояться? Если уж опасаться, так других, - с усмешкой рассказывает работница центра в синем халате. - Вон тот милый гражданин, что, глядите, натягивает носок практически не слушающейся рукой, отсидел восемнадцать лет за тройное убийство. А его сосед, который без инвалидной коляски с кровати слезть не может, - пятнадцать за два изнасилования. Но мы и этих уже не боимся, привыкли. Я раньше пыталась с такими разговаривать о смысле жизни, их проступках, они на все вопросы отвечали что-то типа: «Были причины». А сейчас они сами всего боятся, немощные и никому не нужные. Лишние они оказались».
Умирающий лебедь
Несколько лет назад в центре появилась балерина. То есть, оговариваются сотрудники, мы верим (или не верим?) профессиям постояльцев только с их слов, документов, как правило, нет. Но эта дама, молодая, лет сорока пяти, производила именно такое впечатление. Говорила, что служила в пермском балете. Была стройна, воздушна. Как-то провинилась, директор наругал ее, а она как раз пол мыла в палате. Она хрясь - и на пол, на шпагат, а потом села в позу умирающего лебедя, мол, кается. Гах обомлел. С тех пор необычная постоялица приветствовала проходящих мимо сотрудников центра балетными па: то на цыпочки встанет, то на месте закружится, то мелодию симфонии напоет. Талантливую женщину даже полюбили все. Но приобщала к искусству она ночлежку не долго: спившаяся балерина ушла и не вернулась в один из дней. Так часто бывает, вздыхают работники. Уйдут к друзьям, выпьют пятьдесят грамм, - и понеслось, остановиться они уже не в силах.
Почему же, недоумевала я, центр, рассчитанный всего на сто мест, именно столько людей и содержит? Где многотысячная очередь бомжей, которые желают пожить, пусть четыре месяца, в чистоте и тепле? Или просто переночевать не в вонючем подвале, а на своей постели? Неужели о центре никто не знает?
Все оказалось просто: в центре нельзя пить! Как бы ни жаловались на холод, голод и лишения все эти люди, в нормальные условия жизни стремятся единицы. Здесь жесткая дисциплина: употребление спиртного недопустимо. Все, как говорится, могут простить, но не это. Потому бомжи предпочитают оставаться бомжами, спать в колодцах теплотрасс, отмораживать ноги, быть битыми, зато пить, сколько влезет и на сколько хватит денег.
Попасть в ночлежку, а значит и получить тарелку теплого супа, может любой желающий. Условий два: он должен быть бомжом и не иметь опасных для общества болезней. Страшнее всего, конечно, открытая форма туберкулеза. Врач центра говорит, сначала постояльцы попадают в так называемый изолятор, пока готовятся анализы на несколько опасных для общества болезней. Если таковые выявляются, больного сначала отправляют на лечение в больницы.
Медики есть и в центре, причем среди постояльцев. Немолодая женщина в вытянутой светлой кофте носит медицинскую маску, почти не снимая. В центр попала вместе с товарищем, которого называет мужем, с вокзала. Говорит, работала медсестрой в Казахстане. Так ли это, доподлинно вряд ли кто-то узнает. Женщина не инвалид, а вот ее спутник, как говорят в центре, слаб. А это значит, что, скорее всего, после центра они будут отправлены в разные госучреджения.
А еще здесь умирают. А что вы хотите - возраст, образ жизни, тюрьмы не проходят даром, говорят сотрудники центра. Лишние люди. Несбывшиеся надежды. Одна постоялица всю жизнь мечтала сыграть в театре. Пока, говорит, в ее репертуаре только одна роль - Бабы Яги в пионерском лагере 40 лет назад. Но все здесь уверены: пьеса для Екатерины уже написана, сценарий утвержден жизнью. Четвертый месяц пребывания заканчивается - впереди сценическая площадка в подворотнях, коллекторах, свалках и подвалах.