Выгоревший

Сейчас нередко приходится читать и слышать о пастырском выгорании священников. Об этом нынче многие рассуждают и пишут. Даже, вон, у Святейшего Патриарха есть различные высказывания по этому поводу. Но как же классически и быстро «выжигается» молодой священник?

 

Позади пять лет, и вот он, как говорили раньше, ­– бурсак-богослов, молодой идеалист, студент выпускного курса семинарии, полный знаний, решимости и надежд. В регентском классе присмотрел себе молодую красивую девушку, у которой особая любовь к церковному пению, утонув в её больших черных глазах. Она ж по стать ему,­ – не без собственного достоинства собирала ноты древних церковных распевов, а с ними и редкие авторские произведения, мечтая когда-либо продирижировать своим воображаемым и желанным хором.

Решение о служении было принято давно, наверное тогда, когда поступал, и вот в тихом кабинете епархиальной канцелярии, под образом Иверской иконы, словно по судьбе ложились на белый лист аккуратным почерком чернильные строки: «Имея горячее желание послужить Русской Православной Церкви в священном сане, прошу благословения Вашего…» Ему вспомнилось лесковское «жизнь кончилась, началось житие» в волнующем предвкушении, как всё изменится, когда он впервые войдет в Царские врата.

…И вот он священник! На груди беленький крестик, словно лейтенантские погоны, позади сорокоуст, впереди только счастье, а рядом молодая супруга.

Епархии нужна статистика, и, в общем, посылают его, молодого, открывать приход в деревню N-овка! Ну что ж, ничего! Терпение и труд, как говорится!

Авторитет – оно дело такое, по крупицам собирается, да теряется быстро. Прежний священник был стареньким, видимо, поэтому совсем не занимался приходом, да и Владыка долго не мог найти ему замену. Пару лет храм пустовал, люди отвыкли от службы. Приходилось начинать всё сначала.

Но какие могут быть трудности, когда в грудь дышит молодостью весна! Полный вздох, и кажется, что вся жизнь впереди, а на душе ширь, словно поля, уходящие перелесками в бескрайнюю даль.

Троица! Любимый праздник семинаристов! Потому что скоро каникулы, отдых. Но это в прошлой жизни. А сейчас заканчивается пение Цветной триоди и начинается Октоих. Молодая черноглазая матушка на клиросе, ей знакомы все гласы, даже монастырские подобны. Но вот одной как-то не поётся. А какой красивый напев «Приидите, людие»! Как его торжественно величаво исполнял семинарский хор на лаврский манер! Ну что ж, тут приходится с трудом вытягивать «осьмой» глас со старостой Никитичной да Пелагеей. Молодой батюшка дирижирует с народом «Царю Небесный». Большая, потёртая, видавшая святительство патриарха Пимена желтая фелонь постоянно съезжает с плеч. В храме нет другого облачения, кроме этого, любезно пожертвованного с семинарской ризницы. Но что значат эти трудности, когда ты молодой настоятель, красивая супруга с тобой! Все ведь преодолеется! 

К тому же впереди такое длинное лето! Сельское лето, которое раньше знал только по каникулам у бабушки. Лето, пахнущее парным молоком и свежескошенной травой. Но смутное чувство при взгляде на селян говорило о том, что хорошо бы чем-то заняться. Может, кур хотя бы завести, но как – я ж священник, НАСТОЯТЕЛЬ! А сколько работы предстоит по храму! Кровлю давно не чинили, да и крест, обернутый выцветшей фольгой, хорошо бы заменить! Столько дел впереди, а потом и посмотрим.

Неделя Всех Святых, июнь. В храме семь бабулек, на клирос пришла только Пелагея, Алевтина Никитична третий день как слегла с давлением. Молодая матушка с грустью сложила в чемодан своё сокровище: ноты, что собирала три года, копировала, переписывала, оказались невостребованными. Она поняла, что никто не сможет тут спеть ни Бортнянского с Трубачёвым, и даже «Старосимоновская» Херувимская оказалась слишком сложной для её нехитрого хора.

– Ничего, с Божьей помощью проживем! Родители, вот, перевод на днях выслали!

– Да, у меня тоже хорошая новость!

– Неужели?! Правда?!

– Да, уже третий месяц!

Лето в заботах службы пролетело незаметно. Прихода как такового не было, не сложилось. Скромная пенсия немногочисленных прихожанок не позволяла даже сводить с концами нужды прихода. Стареющие родители тоже не могли ежемесячно отправлять деньги. Супруга на шестом месяце уехала к родителям. Теперь приходилось и петь самому. Но кровля! Она ж течет! Что же делать? Может, позвонить благочинному, спросить у него?

– Отец, приветствую, Христос посреди нас! Да, священник из N-овки! Новый! Самому находить? Ну, а как? Ннн-нет, не говорили. Понял… Спаси Господи, отче.

Помощи от благочинного ждать не приходилось. У него у самого приход и проблемы. Недавно, кстати, звонил секретарь, спрашивал про взносы. Но какие взносы, если сам перебиваешься с картошки на тыкву... В основном эти овощи и приносят на панихиду добрые бабушки. «Вроде, вошёл в положение, сказал, что Владыка подождёт. Так,.. Владыка! Может помощи попросить? Ну нет, пока рано еще».

Начало Нового года принесло радостную весть. В городе родился сынок! Правда, навестить его получится только после Рождественских праздников, на Святках. Матушка возвращаться отказалась, да и куда? Храм топится на одно крыло – угля много не купили, да и тот, что есть, пожертвовали мужики с тракторной. В N-овке теперь распутица, а с врачами не очень, есть, конечно, фельдшер, но что он сделает, если вдруг захворает малой? В общем, наверное, так и к лучшему.

День доминошной косточкой прикладывался ко дню, и вот вновь Троица, лето! Позвонил матушке, но любимая сказала, что в N-овку приехать не сможет, да и мама не отпускает. Да правда, чего ехать, если даже комплект памперсов не сможешь взять своему ребенку…

Был у Владыки. Тот напомнил про священническую присягу, рассказал, как трудно было ему при каком-то архиерее, насколько он был суров и как его постоянно ругал, а то, бывало, и пристукнет по лбу костяным посохом. Рассказ епископа слился в один безнадежный шум.

Она не приехала и через месяц, не приедет и через полгода. Кажется, не приедет больше никогда.

[…] На Покров, как правило, мужики снимали первак – так здесь называли самогон. Самогон был крепкий, точно выше шестидесяти. Он пробовал пить уже третью неделю. Иногда Никитична выручала, читала акафист либо обедницу. Сильно болела голова, но эта боль хоть немного затмевала другую. Ту, от которой совсем ничего уже не помогало. Её карие цепкие глаза снились ему уже несколько месяцев: большие, как черные камушки в родниковой воде. Воображение сновидений рисовало картины, как в припухлых, капризно вычерченных губах играет её усмешка. Ямочки на пунцовых щеках напоминали о былом счастье. Снился малыш, который делает свои первые шаги за нашей калиткой, как бежит вдаль, в самую глубь синего горизонта, своими пухлыми ножками по мягкой зеленой траве.

Молитвослов давно лежал в углу. Лишь Служебник своей потертостью выдавал свою нужность. Требник? Несколько отпеваний совершил. Венчаться как-то не очень принято было, да и просто жениться отчего-то тоже. Кофейная гуща безысходности, кажется, проникла во все сферы деревенской жизни.

Тот вечер на Покров был особенно долог. Вечер, переходящий в ночь. Облака сплылись в обнимку, и по выцветшей соломе полей ложилась первая пороша; первый заморозок заставлял трещать под ногами льдинки, блестящие в коровьих следах. «Во сколько же я вышел? Вроде, третий час ночи! Уже слышны первые петухи. Боже, как же мне плохо! Зачем столько было… А где-то сыночек мой, даже не знаю, какой он там, скоро уже начнёт ходить, давно уже моя не звонила. Но как кружится голова! Только бы дойти, и больше никогда, никогда столько не…»

До небольшого домика возле храма напрямик надо было пройти через поле. Изъезженное бороздами больших тракторных колес, пораненное гусеницами, словно окопами, с накинутыми над кромкой частой шалью наледью первого мороза, под лунным светом, поле отдавало насыщенной синевой. Несмотря на торжествующую красоту, идти было трудно: ноги проламывали неокрепшую наледь, уходя по щиколотку в черную землю. В одной из таких ям, что тут же затянулась в тракторном следе, остался ботинок с носком. Холод пронизывал изнутри. «Только бы дойти, только дойти. Господи! Больше никогда!..» Тошнотный ком подкатывал под горло. Ему то казалось, что он видит небольшую колоколенку на своем храме с крестом, обтянутым фольгой, то приближается к перелеску. Босая нога съехала по глине, и он со всей силы рухнул оземь, ударившись головой о звено тракторной гусеницы, оставленной здесь после уборки соломы. Кровь застилала глаза, боль удара затмила чувство хмеля.

Он лежал лицом на Восток, наполовину скрытый грязной коричневой лужей. Слёзы обиды и боли смешались с грязью. От холода дико ломило лодыжку. Насколько возможно долго старался удерживать голову, которая непослушно норовила сорваться в осеннюю жижу. Там, вдали, на Востоке, занималась темно-оранжевыми всполохами заря, а может быть, выгорала дотла Надежда.

А первый осенний снег ажурными снежинками, словно узорами на зеленой фелони, которую так хотел он на Троицу, искрясь светом нового дня, слой за слоем прятал от посторонних глаз его спортивную куртку изумрудного цвета…

Протоиерей Александр СУВОРОВ