Вспоминая симонова

Константин Михайлович Симонов (1915–1979) давно и близко дружил с Азербайджаном, со многими деятелями нашей литературы. Ещё очень молодым человеком приехал он в Баку в составе бригады поэтов под руководством Владимира Луговского (1901–1957) для работы над переводами первой антологии азербайджанской поэзии на русский язык (Москва, «Художественная литература», 1939). К. Симонов блестяще перевёл вершинные образцы азербайджанской классической лирики – стихи Насими (1369–1417), Видади (1709–1809), Вагифа (1717–1797) и неизменно включал эти переводы в свои книги избранных стихов.

В меня вместятся оба мира,
но в этот мир я не вмещусь.

Я суть, я не имею места,
и в бытие я не вмещусь.

Перевод этого бессмертного стихотворения Насими можно считать конгениальным тексту оригинала.

Помнится, во время одного из своих последних выступлений по телевидению Симонов наряду с собственными стихами вдохновенно прочёл и перевод мусаддаса из Видади:

Не думай о нашем страданье –
всему наступит конец

В груди удержи рыданья –
слезам наступит конец.

Придёт пора увяданья –
цветам наступит конец.

В душе не храни ожиданья –
душе наступит конец.

Мне чашу подай, виночерпий, –
всему наступит конец.

Нас гложут могильные черви –
всему наступит конец.

Сам Константин Михайлович, воспоминая свою переводческую деятельность в молодые годы, объяснял успех этой работы так: «Наверное, большую роль в этом сыграло и наше знакомство, перешедшее потом в дружбу, с нашими замечательными современниками, такими как Самед Вургун, как Расул Рза, то ощущение дыхания современной азербайджанской поэзии, которое нам помогло переводить и азербайджанскую классику» (К. Симонов. «В памяти нашей, тогда ещё молодой...», «Литературный Азербайджан», 1975, № 8).

Узы крепкой мужской дружбы связывали Константина Симонова с Самедом Вургуном (1906–1956). Одно из лучших стихотворений Симонова «Речь моего друга Самеда Вургуна на обеде в Лондоне» навеяно совместной поездкой поэтов в Англию. А дружеское общение с Симоновым, эпизод, связанный с пребыванием у него в гостях на подмосковной даче, вдохновил Самеда Вургуна на создание проникновенных стихов «Телогрейка», которые, кстати, как и два других замечательных образца позднейшей лирики Вургуна «Поэт, как рано постарел ты» и «Я не спешу», блистательно переведены Константином Михайловичем.

Симонов участвовал в юбилейных торжествах, посвящённых 50-летию С. Вургуна, трагически совпавших с последними днями азербайджанского поэта. После смерти Самеда Вургуна Константин Симонов свято хранил память о нём, неоднократно выступал в телевизионных передачах, посвящённых другу, передавая с киноэкрана свои воспоминания.

Симонов умел дружить прочно и навсегда. Такой же верной была и его дружба с Назымом Хикметом (1902–1963).

Вспоминая о встрече с Симоновым, уже после его кончины народный поэт Азербайджана, мой отец Расул Рза (1910–1981) писал: «Я познакомился с Константином Симоновым более чем сорок лет тому назад... Его и моя дружба с Назымом Хикметом ещё более укрепила наши взаимосвязи. Я никогда не забуду, как истинно по-братски горевал Симонов в дни похорон Назыма. Потом мы неоднократно встречались, вместе работали в комиссии по литературному наследию Назыма».

В архиве Расула Рзы сохранилось несколько писем К. Симонова.

«Дорогой Расул! Очень жалко, что Вы не были на открытии доски Назыма. Ведь Вы один из тех, кому не на словах, а на самом деле близка его поэзия, – писал К. Симонов Р. Рза 29 июля 1976 года. – Над переводом буду думать, – как, получится ли у меня. «Путь жизни» – по первому впечатлению – получится».

Перевод стихотворения Расула Рза «Путь жизни» действительно получился отлично, и он был опубликован в «Правде» в декабре 1976 года.

Тёплые дружеские отношения связывали К. Симонова с народным поэтом Азербайджана Сулейманом Рустамом (1906–1989), народным писателем Азербайджана Мирзой Ибрагимовым (1911–1993) и другими азербайджанскими литераторами старшего поколения. К. Симонов внимательно следил и за творчеством наших композиторов, художников. Посвятил специальную статью работам «монгольского» цикла азербайджанского живописца Джаида Джамаля (1928–2011).

Судьба одарила и меня личным знакомством с Константином Михайловичем. В мае 1975 года наша небольшая группа в составе четырёх человек – К.М. Симонова, его супруги Л.А. Жадовой, тюрколога В.Б. Феоновой и меня – была в творческой командировке в Турции. В течение двух недель мы побывали в Стамбуле и Анкаре, в Измире, Бурсе, Трое, Конье, ездили в край причудливых песчаных холмов – Кападокию, встречались с самыми разными людьми, и мне доставляло истинную радость тесное общение с Константином Михайловичем, человеком редкостного душевного обаяния, простым и мудрым, доброжелательным и контактным. В Турции, как, собственно говоря, и во множестве других стран, имя Симонова пользуется огромной популярностью. Переведены и неоднократно изданы почти все его основные книги. С особым интересом читается его военная проза. Ко времени нашего приезда издательством «Джем» была опубликована его последняя книга на турецком языке «Двадцать дней без войны», и во всех встречах с турецкой интеллигенцией разговор заходил об этом произведении писателя.

Представители прогрессивной интеллигенции с живым интересом расспрашивали Константина Михайловича о принципах и методах его творческой работы, о фактах его писательской и человеческой биографии. Симонов отвечал с присущей ему основательностью, не уходя и от острых вопросов. Как-то в гостях у одного из турецких литераторов, где, кроме нашей небольшой группы, присутствовали и несколько турецких писателей, журналистов, речь зашла о знаменитом стихотворении «Жди меня», давно переведённом на турецкий язык. Лариса Алексеевна, жена Симонова, вспомнила, что сейчас это стихотворение так же популярно во Вьетнаме, как в нашей стране в годы Великой Отечественной войны. И это понятно: ведь в то время во Вьетнаме шла война, и чувства, которые с такой подкупающей искренностью выразил Симонов в своём стихотворении, находили живой отклик в сердцах вьетнамских солдат, оставивших дома своих любимых. – Но это стихотворение близко и нам, – вставил известный турецкий публицист, – мы тоже ждём, ждём Свободу, и эта сама Свобода как бы говорит каждому из нас: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди».

Симонова засыпали вопросами и на пресс-конференции. Отвечая на эти вопросы, он говорил о многонациональной советской литературе, в частности вспоминал и своих друзей, азербайджанских поэтов. На пресс-конференции присутствовали и журналисты, норовившие задать вопросы позаковыристей. Помню такой вопрос: «Как вы думаете, могла бы быть написана, скажем, «Анна Каренина» методом социалистического реализма»?

Симонов отвечал спокойно и вдумчиво: «Нет, конечно, так же, как она не могла бы быть написана методом сюрреализма, неореализма, символизма и т.д. Ну и что из этого? Это не умоляет ни достоинства метода социалистического реализма, ни достоинств гениального толстовского романа».

В частных беседах Симонов рассказывал о своих встречах с видными советскими военачальниками, с Назымом Хикметом, Самедом Вургуном, живо интересовался сегодняшним состоянием азербайджанской литературы, обещал непременно приехать к нам в Баку.

Свои впечатления от встречи с людьми, от поездок по стране он диктовал сразу, так сказать по свежим следам событий, в небольшой карманный диктофон.

– Каким способом вы пишете? – спрашивал он меня, и когда я ответил, что сперва от руки, затем на машинке, Константин Михайлович посоветовал: – Научитесь пользоваться диктофоном, очень удобная вещь.

– Хорошо тебе советовать, – шутливо вмешалась Лариса Алексеевна, – имея личного секретаря, стенографистку и машинистку, которая расшифровывает твои кассеты! У Анара их нет. (Не кассет, разумеется, а секретаря, стенографистки и машинистки.).

Турецкие литераторы всячески старались выразить Симонову свои искренние симпатии, дарили ему книги, альбомы, а один приволок в гостиничный номер целый тюк – это был ковёр. Симонов поморщился, а после ухода дарителя сказал нам:

– Каким же чутьём надо обладать, чтобы дарить мне то, что я ненавижу. – И добавил: – Терпеть не могу ковры.

При всей насыщенности программы пребывания Симонов успевал и читать, и писать во время поездки. Я подарил ему свою книгу и поразился, когда буквально через день он высказал мне свои впечатления и даже цитировал какие-то показавшиеся ему любопытными мысли. Даже когда он не писал, не читал и не диктовал, его мысль постоянно работала. Помню, когда однажды ему сказали, что он один из самых талантливых современных писателей, Константин Михайлович в характерной полушутливой манере ответил: «Не знаю, насколько я талантлив, но то, что я самый трудолюбивый писатель – это на самом деле так».

Завтракая, обедая, ужиная в ресторане, переезжая в автомобиле, прогуливаясь по улице, Симонов постоянно сочинял поэтические экспромты и тут же читал нам. Вот один из этих экспромтов:

Был здоровым, стал недужным,

Из тележки табельной

Выпал никому не нужный

Не коммуникабельный.

Или вот ещё такой экспромт:

Выпьем. Выпьем, выпьем тут.

Там нам выпить не дадут.

Ну а если там дадут,

Выпьем там и выпьем тут.

При слове «там» он поднимал палец к небесам.

Он вводил в свои экспромты и только что услышанные турецкие слова. «Кадын» – по-турецки женщина, и вот Симонов рифмует это слово в одном шутливом экспромте:

Скажи, Адам,

За что страдам?

Зачем кадын

прошли, как дым?

Кадын, кадын

прошли, как дым.

По моей просьбе Константин Михайлович записывает эти экспромты в мою записную книжку и приписывает: «К сему руку приложил К. Симонов».

Этот автограф Симонова, как и две его книги с дарственными надписями, я бережно храню в память о дорогом Константине Михайловиче.

После поездки в Турцию мы несколько раз встретились в Москве. В его московской студии писали совместный отчёт о нашей командировке, в котором было несколько пунктов предложений, в том числе и предложения о том, чтобы назвать именем Назыма Хикмета одну из улиц в Баку. Было и несколько случайных встреч в Союзе писателей, в Доме литераторов. Неизменно приветливый и доброжелательный Симонов приглашал в гости, на дачу и повторял это приглашение через нашего тогдашнего литконсультанта Азера Мустафазаде. Но зная его большую занятость, мне не хотелось воспользоваться его любезностью, отнимать его время. Сейчас я всё же сожалею об этом. Так же, как и о том, что ему не довелось исполнить своё обещание – приехать к нам в Баку, город, который он любил, город, с которым у него было связано много прекрасных воспоминаний молодости, где у него были искренние друзья и несметное число почитателей.

Горькой болью отозвалась в моей душе весть о безвременной кончине Константина Симонова.

В последний раз я видел его в Москве на съезде кинематографистов. Симонов одобрительно отозвался о моей рецензии на повесть Ю. Трифонова «Другая жизнь», опубликованной в «Дружбе народов».

Другая жизнь... Прошло много лет со времени нашей поездки в Турцию, а кажется, что всё это было в какой-то другой жизни, будто прошла целая эпоха. Сколько потерь за эти годы. Нет Константина Михайловича, нет Ларисы Алексеевны, Веры Феоновой. Умер издатель книг Симонова в Турции Огуз Аккан – глубоко симпатичный человек, бескорыстный друг советской литературы. Я вспоминаю далёкий день на Принцевых островах, неописуемую красоту Мраморного моря, залитого майским солнцем. Справа – берег, где кончается или начинается – в зависимости от точки отсчёта – Европа, слева – начинается или кончается Азия. Мы все – Константин Михайлович, Лариса Алексеевна, Вера Феонова, Огуз Аккан и я сидим в живописном ресторане в районе порта, обедаем, затем нам подают кофе средней крепости – по-турецки – орта, Константин Михайлович с неизменной трубкой во рту, с чуть усталой и грустной улыбкой читает только что сочинённый экспромт:

На отдыхе, не на трибуне я

На Принцевых, в районе порта.

Я пью вино, я ем барбунию

И запиваю кофе орта...

Таким живым, улыбающимся, простым запомнился мне Константин Михайлович Симонов – прекрасный писатель, мудрый, добрый, чуткий человек.

Анар,
народный писатель Азербайджана,
председатель Союза писателей Азербайджана