«Сам себе завидую!» Ветеран вышел живым из рощи смерти, где трупов было больше, чем деревьев

Михаил Елфимов равнодушен к наградам, а вот то, что живет уже 70 лет после Победы – считает по-настоящему ценным.- Любую награду теперь можно купить – хоть Звезду Героя, хоть медаль «За Отвагу»! - подталкивает меня дедушка сухим кулачком. – Я после того, как про это узнал, свои награды сложил в коробку и убрал подальше. Получается, это бижутерия какая-то, а не награды!Нам с трудом удалось уговорить его нацепить на лацкан  хотя бы одну медаль. Для ордена Красной Звезды - за участие в боях под Прагой – пришлось бы ковырять дырочку, Михаил Семенович рукой  махнул – не стоит. «Самая дорогая награда - что я остался жив, - чеканит  дедушка. - Из такого ада выскочил. По роще смерти ходил, где трупов было больше, чем деревьев…». Его друзей-ровесников совсем не осталось.  Жена умерла 20 лет назад. На встречи ветеранов по случаю Дня Победы или освобождения Воронежа он ходит в обязательном порядке. «Такого  развлечения я не пропускаю, - посмеивается Михаил Семенович, - могу и рюмочку пропустить. Только вот по пальцам нас уже можно пересчитать и с каждым годом нас все меньше».Всегда в строюНе смотря на почтенный возраст (летом стукнет 93), на «печи» Михаилу Семеновичу не сидится. К примеру, посмотрит он поутру в окно (оно у него на водохранилище выходит), если там снежок: берет под мышку лыжи и – вперед.  Пять лет назад он даже занял втрое место на соревнованиях среди ветеранов –  быстрее почти всех пробежал пятикилометровый кросс, это в его-то годы! А если на водохранилище мерцает лед, Елфимов обычно берет коньки. Правда, вот беда – коньки недавно распаялись, и один ботинок порвался. Теперь он ищет новую обувку, «но чтоб беговые, а не какие-нибудь фигурные» - дотошно уточняет ветеран. Коньки выходят из строя, а Елфимов - и не думает.- Каждое утро начинаю с гимнастики, минут по 20 делаю свой спортивный комплекс, - серьезно делится с нами секретами  долголетия учитель физкультуры с 51-летним (!) стажем. - Летом я немного бегаю, особенно в лесу это приятно. Холодную воду не очень люблю –  в прорубь не полезу. Михаил Семенович на пенсии всего пять лет, хотя в 16-й школе, где он проработал больше полувека, он до сих пор числится в штате. «Я без дела маюсь, не знаю, куда себя приткнуть. Внуку, когда он был маленьким (теперь ему уже  почти 40 лет), отправляясь на работу, говорил:  иду телегу катать. Так я ее и катал 70 лет (у меня такой общий трудовой стаж), а теперь вот без этой «телеги»  скучно. Ведь у меня даже отпуска почти не было: зимой – школа, летом – пионерские лагеря, да еще экскурсии всякие с ребятами. Какую я интересную жизнь прожил! Сам себе завидую. А ведь так все скверно начиналось…»Роща смерти- Беда в наш дом пришла за три года до начала войны, - рассказывает Елфимов. – В 38-м году мой отец, работавший метрдотелем  в  ресторане «Бристоль», ушел на работу и больше не вернулся. Мама ходила в «органы», все пороги там оббила, а ее оттуда отправили со словами:  «у вас трое детей, идите домой  и воспитывайте их, а сюда больше  не суйтесь!». Еще добавили: «не ищите его, так  нужно». Мама смирилась, а что ей было делать? Я к тому времени был подростком 13-летним, у меня две сестры. Мы так и не узнали, что случилось с отцом, где он похоронен…В день, когда я закончил десятилетку и получил аттестат, началась война. 12 июля мне пришла повестка. Отправили сначала учиться в Курск на трехмесячные курсы в артиллерийское  училище. Оттуда направили  в Тоцк, куда передислоцировалось училище. В марте 1942-го нас погрузили в эшелоны и направили в действующую 60-ю армию – она к тому времени находилась в моем родном Воронеже.Я был  назначен начальником отдела поста предупреждения.  Часть стояла в районе сельскохозяйственного института. Было там такое местечко – фигурная роща, а мы ее называли рощей смерти. Эта роща много раз переходила из рук в руки – там ступить было нельзя, чтобы не споткнуться о чей-нибудь труп –  тела наших и фашистов лежали вперемежку…Как-то я отпросился у своего командира, чтобы посмотреть на родной город. Мой дом находился возле площади Заставы. Мама, сестры и бабушка были эвакуированы, и я полтора года понятия не имел, что с ними. Оказалось, все это время они были совсем неподалеку – в Аннинском районе.  Я шел по Воронежу и не узнавал его.  Когда подошел к Плехановской, увидел город насквозь – он просматривался вплоть до Митрофаньевского монастыря. Торчали скелеты домов, камни и руины. Запомнилось, как по этой пустыне ковыляла  лошаденка и две женщины за ней – они занимались разминированием.  Дома моего не было. Может, уцелели во всем городе дома два-три и те стояли  с выбитыми стеклами и покореженными стенами. Ни людей, ни животных, ни птиц – лунный пейзаж. Перевернутый трамвай  лежал у театра драмы и в районе СХИ – такой же трамвай. Я плакал. Разбитый Воронеж мне и теперь иногда снится…В 18 лет смерть кажется такой далекой, что к себе ее примерить никак не получалось. На моих глазах были убиты десятки ровесников, но мне почему-то не верилось, что и со мной может произойти подобное. И бог миловал. Там, где сейчас областная больница, на моих глазах   разорвалась мина и убила сразу троих.  Ощущение трудно передаваемое… А меня ранило всего  раз и то незначительно – чиркнуло осколком. На Задонском шоссе, куда мы ездили в сторону Чертовицка, разорвалась мина, осколок задел меня в области грудной клетки. Зашили и все. А потом ни царапины, как заговоренный.После освобождения Воронежа наша армия была направлена в район Касторного, в сторону Курска. Потом мы дошли до Киева, там влились в состав 38-й армии,  оттуда – в Винницу, Каменец-Подольский, Польшу, Чехословакию, прошли часть Румынии, Германии и дотопали  почти до Берлина.  Оттуда повернули к Праге, и в этом городе я встретил День Победы. Никаких особо подвигов я не совершил, воевал, как все - начинал  войну младшим лейтенантом, а закончил - старшим.Чудеса- На войне у всех чудеса какие-то происходили, и у меня  было, – покашливает Елфимов. - Меня будто все время опекал ангел-хранитель, и я несколько раз нос к носу столкнулся с тем, что рационально объяснить нельзя. Под Киевом мы тогда находились. Моя работа заключалась в том, чтобы  давать координаты стрельб для мощных  орудий. У нас закончилась лента, на которой записывались эти координаты.  За ней надо было ехать в местечко Бровары. Сели мы в полуторку и покатили, а назад возвращались ночью. Фары включать нельзя было, чтобы фашистам на глаза не попасться.  Едем мы, едем, и вдруг у меня такое чувство странное возникло…«Тормози!», - кричу Володе Лепешкину, водителю. Он удивился, но дал по тормозам и мы вышли. Слышим, буквально под нашими ногами  рев: в пяти метрах от нас грохочет  вода, и мы стоим у разрушенного моста над  самой пропастью…  Высота метров десять. Отдышались, покурили и поехали назад. Узнали потом, что дорогу  на этот мост перегораживало бревно и рядом с ним дежурили девушки, которые всех предупреждали, что мост разрушен. Проезжала повозка и зацепила бревно, которое укатилось в сторону, дежурная на минуту отлучилась, а тут - мы. Она успела увидеть  только наш «хвост», а толку?..  Вот и не верь после этого в Бога.Второй случай произошел тоже под Киевом. Ехали мы на своей полуторке с только что полученным оборудованием. Переправа уже была наведена, и командовал ею какой-то генерал, поднимал флажок, когда можно ехать через Днепр, опускал, когда нет.  Дорога там была очень узкая, разъехаться на ней нельзя и шел целый поток машин. И вдруг на середине моста наша машина заглохла. Шофер ничего не может сделать, а за нами целая колонна. Он лихорадочно жмет на педали, дергает рычаги - без толку. И тут я вижу, к нам бегут солдаты, им отдали приказ нашу машину сбросить в воду. Сзади нас стоял «студебеккер»,  водитель которого, поняв, что сейчас произойдет, стал осторожно толкать нашу машину вперед. И дотолкал ее до самого берега! А там мы смогли скатить свой автомобиль в сторону.  А если бы солдаты успели до нас добежать и мы потеряли бы машину, штрафбат нам светил - это в лучшем случае.

Труба зовет- На войне меня спасала музыка. Когда становилось совсем муторно, я играл на своей трубе. Играть научился в школе, у нас там был кружок духовых инструментов.  Руководитель у нас был очень хорошим. Трубу я нашел в Чертовицке в 42-м, она там валялась брошенной, я ее взял и не расставался до конца войны.  И «Катюшу» играл, и «Платочек», словом, все, что хотели слушать однополчане. И людям кругом на сердце лучше становилось, да и мне тоже… Я ведь после войны хотел в музыканты пойти. Но Жданов тогда сказал, что джаз нам не  нужен - все джаз бэнды  были под запретом. А в духовые оркестры не пробиться.  Я оставил мечту о музыке и пошел  физруком в школу. Но и там организовал музыкальный кружок, который возглавлял лет 20.  У меня и жена была музыкантом – певицей филармонии.  Дочь тоже пошла по ее стопам, стала певицей. Лет пять пела в филармонии, но потом ушла в медицину – сын у нее появился,  не до гастролей стало.Северное сияние- Хорошая жизнь – это когда на душе покой и есть чувство, что все получилось.  У меня такая жизнь. Все, что я делал, приносило мне радость. И в школе с ребятами занимался, и в пионерских лагерях все лето «загорал». Я вообще очень благодарен своей профессии, тому, что всю жизнь с детьми. С ними я объездил пол-Союза. Где мы только не были: и всю Прибалтику обошли, и на  моря ездили – от Батуми до Мурманска. Представляете, до Мурманска добрались! Там видели северное сияние. Не успел я только ребят на Байкал свозить. Я ведь  очень люблю путешествовать, а жизнь дала мне такой шанс. Всерьез занимался  спортсмен, дошел до мастера спорта по гимнастике. Я и ребятам  старался привить любовь к спорту. А сколько через мои руки прошло учеников за 51-то год!  Есть очень много тех, кем я горжусь – профессора, известные спортсмены.  Они меня не забывают, поздравляют с Днем учителя и с Днем Победы тоже.