Александр Прошкин отметил 75-летие работой над двумя фильмами
В его картинах никакого гламура, но и никакой безнадеги. Прошкин по натуре оптимист, хотя и грустный. За плечами школа питерского Театра комедии его лучших времен, когда он был еще ленинградским.
Прошкин режиссер максимально добротный. Подробный, внимательный к деталям, чуткий к любой неправде, чуждый любой конъюнктурщине, не приспособленный ни к какой фальши - ему веришь изначально, с первого кадра. Иногда кажется, что он наивен в своей упрямой вере в людей, в своей надежде достучаться, в своих проектах донести наше кино до каждого зрителя. Но вскоре понимаешь: он прав - иначе вообще нельзя.
Он работает только с хорошей литературой - у него опыт знаменитой редакции литдрамы ЦТ и телеобъединения "Экран", где он снял один из первых наших сериалов "Ольга Сергеевна" с Татьяной Дорониной; событием стал фильм "Живи и помни" по Распутину. А в 2006 году экранизировал "Доктора Живаго" по сценарию Юрия Арабова, с которым сотрудничает постоянно. "Доктора Живаго" ждали с таким нетерпением, что украли еще до премьеры...
При кажущейся угрюмости он постоянно генерирует позитивные идеи. Едва придя в кино, начал осуществлять серию ЖЗЛ - снял картины о Ломоносове и Вавилове. Когда рухнули плотины и наши экраны затопила иностранная продукция, долго пытался пробить идею "Народного экрана" - доставку фильмов с помощью спутников в любое село, стан или аул. "Большая часть населения страны от кино отлучена, - сокрушался он. - Мы потеряли контакт со зрителем. Наше кино стало семейной радостью, фестивальным развлечением, народ привыкает обходиться без него. А ведь через кино воспитывается чувство родины. Это есть в любой стране, но уже не в нашей..."
Самый знаменитый его фильм прозвучал когда-то взрывом мозга - "Холодное лето пятьдесят третьего...". Он о незаживающей ране: когда после смерти тирана по амнистии выпустили на волю толпы уголовников, страна уподобилась огромной "малине", и было уже непонятно, кто у нас власть, а кто бандиты. По нынешним временам впечатляет тщательность отделки картины от сценария Эдуарда Дубровского до невероятной музыки Владимира Мартынова. А главное, впечатляет точность предвидения.
В сутолоке ранних 90-х затерялась другая лучшая картина Прошкина - "Увидеть Париж и умереть" с незабываемой Татьяной Васильевой в роли матери талантливого пианиста, которому из-за сомнительного происхождения родителей не дают ходу в большое искусство. И он был первым российским режиссером, который в постсоветскую пору участвовал в конкурсе Берлинского фестиваля - это была экранизация "Капитанской дочки", эпическая драма "Русский бунт". Вслед за Пушкиным автора картины волновала природа самозванства на Руси, и он предлагал иной в сравнении со школьными учебниками взгляд на фигуру Пугачева: как и в пушкинской "Истории Пугачева", этот "народный герой" в фильме трактовался как бандит, мистификатор и жулик. "Самозванство сугубо наше национальное явление в политике, ему нет аналогов в европейских хрониках, - говорил он мне в интервью. - Это желание нацепить на себя чужую судьбу и таким образом сыграть роль в истории - подобно фантомной эпидемии, которая сопутствовала всей истории России. Бушует она и по сей день". Интересно, что в поисках достаточно неискушенных и наивных лиц для молодых героев с развитым чувством собственного достоинства режиссер был вынужден обратиться к польским актерам - в современной России таких найти не удалось.
Прошкин - художник, которому не повезло со временем. Выйди его недавний фильм "Искупление" в 60-х, по общественному резонансу он бы стал в один ряд с "Чистым небом". Но публика для таких фильмов давно исчезла - ее сменили девочки с ведерками попкорна. Работая челюстями, сочувствовать трудно и совсем нельзя погрузиться в атмосферу народной беды. В зрительных залах недовольны: грузят! А на экране послевоенное время: война с фашизмом, радость встречи с фронтовиками и надежды на мирную жизнь - все позади. Идет война с собственным народом, он трактуется как стадо и управляется хлыстом. Доносительство всех на всех - закон и дамоклов меч, зависший над почти тюремным бытом. Человек в форме, который еще вчера был героем-избавителем, теперь несет в себе опасность, его надо бояться. Нищета этой жизни запредельна, выживание становится ее единственным смыслом и целью, не оставляя места нормальной человеческой морали, а безотчетная, безадресная и бессильная ненависть ко всему сразу пронизывает ее насквозь. Иррациональная, иссушающая душу и сердце, "бессмысленная и беспощадная" ненависть добрых и отзывчивых по природе людей - качество общественной жизни, которое объединяет почти все эпохи нашей трагической истории. Это загадочная для мира, но непреложная принадлежность национального сознания. Вот такое кино, такое зеркало, поставленное перед нами и отразившее сразу и вчерашний день, и сегодня, и завтра - если мы не захотим в него вглядеться.
"Охрана", новая картина, с которой я начал эти заметки, из такого ряда выбивается принципиально. Ее лица - надежда и безнадега в одном флаконе. Эту историю девушек в упрямых поисках счастья я тут же для себя обозвал как "Семь мушкетериц": там есть некий кодекс чести. Там есть "одна за всех, и все за одну". Там есть человеческое. То, за что воюет Александр Прошкин в каждой новой картине и во что, несмотря ни на что, верит. Семь мушкетериц - как призрак надежды...