Переделкинские прогулки с вячеславом ивановым
Год назад в Лос-Анджелесе в возрасте 88 лет не стало выдающегося лингвиста, культуролога и литературоведа, академика РАН Вячеслава Всеволодовича Иванова (на фото). В память о нём мы решили напечатать фрагмент большого разговора с многолетним редактором отдела литературы критиком и соседкой по Переделкину Аллой Латыниной, который был опубликован в «ЛГ» в первых двух номерах 2002 года.
– Идея Горького собрать писателей вместе была наивно социалистической. Что-то от Кампанеллы есть даже в названии посёлка – «городок писателей». Но Сталин идею одобрил, очевидно, не из романтических соображений. Для чего? Чтобы удобнее было следить за всеми, держать жизнь литераторов под контролем? Или чтобы они следили друг за другом?
– Я много раз об этом думал. С одной стороны, это возможно. С другой – история Переделкина с самого начала показывает, что такое сообщество само по себе порождает возможность сборищ, которые не очень легко контролировать.
Недавно мне попались в печати какие-то очередные материалы из досье КГБ вокруг Пильняка. И там есть такой донос: состоялось чтение поэмы Сельвинского, названы имена присутствовавших, в числе которых был мой отец, и сказано: «Впервые за долгий срок Всеволод Иванов разговаривал с Пильняком». Дело в том, что они были друзьями. Потом отчасти из-за перемены семьи, когда отец женился на маме, перестали общаться.
И вот, увидевшись после большого перерыва, они заговорили. Смотрите, что происходит. Писатели, за которыми следят, встречаются, разговаривают. Это, конечно, опасно. С другой стороны, как проследишь за всеми? Ведь неизвестно, о чём они говорили.
Я вам приведу пример из гораздо более позднего времени. Солженицын готовит текст письма к съезду Союза писателей, который был важен не только для нас тогда, – помните? Все этапы создания этого текста, редактирования, обсуждения с друзьями, распространение – всё это крайне облегчалось тем, что он жил тогда в Переделкине, у Чуковских.
– То есть, с вашей точки зрения, в периоды относительно вегетарианские географическая близость писателей была плюсом?
–В художественном смысле всегда плюсом. Всегда все читали друг другу только что написанное, я много раз присутствовал при чтении стихов Пастернака, прозы Федина, моего отца, многих других авторов. Иные (например, Ахматова) специально для таких чтений к нам приезжали. И эта литературно-критическая деятельность была очень важной частью совместной жизни, которая на самом деле сильно перевешивала опасность слежки.
– А опасность слежки как исходящее извне или предполагалось, что и среди соседей по даче могут быть осведомители?
–Ну, конечно, были специально здесь поселённые осведомители, из которых главный –Павленко. Так что то, что мы живём на улице его имени, это, конечно, мрачный символ.
– Это многих озадачивает, а некоторых забавляет. Музей Пастернака расположен на улице Павленко.
– Да. Про Павленко мы достоверно знаем, что он вхож к Сталину. Напечатаны документы, из которых ясно, что он вместе с Фадеевым и Берией ночью ходил к Сталину, чтобы обсудить какие-то мрачные дела.
– Но с Фадеевым Всеволод Вячеславович всё-таки дружил, а Павленко сторонился, хотя к Сталину они ходили вместе.
– С Фадеевым отношения были очень сложные, и не только у моего отца. У Пастернака даже ещё сложнее.
Когда Фадеев сюда переселился, к нему отошла дача Зазубрина – любимца Горького. Известно, что при встрече Сталина с писателями (в доме Горького) Зазубрин заговорил о культе Сталина. Его арестовали в 1937 году. Тогда Фадеев становится главным в Союзе писателей. Фадеев в это время дружит и с Пастернаком и часто у нас бывает, порой вместе с Пастернаком.
– Разве они не были в ссоре?
– Это уже после войны, причём Пастернак раззнакомился с Фадеевым, но через каких-то детей, игравших на его участке, просил передать, что не хочет ничего общего с ним иметь.
– Я перебила, вы говорили об отношениях Всеволода Вячеславовича и Фаде-ева.
– Да. Так вот, в тридцатые годы Фадеев работает вместе с отцом в редакции «Красной нови», с ним на «ты», у нас бывает. У отца в эту пору появляется масса трудностей с публикациями – Фадеев стремится ему помочь. Но началась война, и всё изменилось. В 1942 году Фадеев выступает с какой-то речью в Союзе писателей с политическими обвинениями в адрес отца. Отец пишет ему резкое письмо, порывает с ним, подробно об этом можно прочитать в только что напечатанных дневниках Всеволода Иванова. Затем – послевоенное постановление ЦК о Зощенко и Ахматовой. И Фадеев разражается серией статей против «Серапионовых братьев». В них есть специальная главка о Всеволоде Иванове как последователе идеалистической философии Бергсона, психоанализа Фрейда – в общем, получается, что он враг марксизма или скорее сторонник других взглядов на мир (что отчасти верно и что Фадеев мог знать из их устных разговоров). Проходит время, на границе 1947–1948 года заново отстроилась эта наша дача. И сюда приезжает Ливанов, который был старым приятелем и собутыльником моего отца. Ливанов через Ангелину Осиповну Степанову, тоже актрису МХАТа, был своим человеком в доме у Степановой и Фадеева. И вот он приезжает к нам с бочонком водки. Именно с бочонком. И говорит – пьяный уже – что поставил перед собой задачу помирить Всеволода с Фадеевым. Была у нас такая калитка, которая вела из лесной части нашего участка к Фадееву.
– И во время ссоры её не заколотили?
– Нет, калитка оставалась, хотя тропинка к ней подзаросла травой. Где-то там и был помещён бочонок (я его физически помню). Так или иначе, бочонок был выпит, и в результате произошло примирение.
– Но ведь причина разрыва не исчезла? Я имею в виду разгромные выступления Фадеева?
– Вы знаете, как раз во время этих возлияний Фадеев сетовал, что примирение не произошло раньше, потому что уже прочёл гранки очередной своей статьи, где снова обличался Всеволод Иванов. В этом сказался его цинизм.
– И Всеволод Вячеславович по выходе этой новой статьи не прервал возобновившееся общение?
– Ну оно, конечно, не было уже столь интенсивным, как прежде. Часто Фадеев заходил к нам в запое или начале запоя. Это было много раз, вплоть до самого последнего его запоя, когда он у нас провёл почти сутки. Вот в этой комнате.
– Перед самоубийством?
– За две недели. Он потом бросил пить. Но я с ним виделся ещё позже. Я с ним встретился на дорожке в лесу, и он довольно долго со мной разговаривал Он был абсолютно трезв. Это было за несколько дней перед самоубийством.
– То есть застрелился он не в запое, как часто утверждают?
– Нет, это как раз неверно было тогда написано. На самом деле он примерно за неделю стал готовиться к нему, написал письма разным людям. А перед самоубийством он провёл с нами целый день. Это был самый конец марта – начало апреля. Мы собирались на такую большую прогулку – я, отец, мама. И тут он зашёл к нам. Мы сказали, что идём гулять. Он пошёл с нами через реку, вместе вернулись, он сидел за столом, пил, рассказывал о своём разрыве с Ягодой и как он написал книгу о Ежове. Просил меня принести Гоголя и читал с выражением – помните, тот эпизод из «Вия», где Хома Брут летит на ведьме? По-моему, он был в состоянии некоторого безумия, и ощущение гоголевского героя, летящего на ведьме, было ему близко.
– А что двигало Фадеевым, когда он давал санкции на арест писателей, как вы думаете? Сейчас господствует мнение, что он был исполнителем чужой воли, ломал себя, смирял, чтобы уцелеть самому. Самоубийство ведь тоже свидетельство чувства вины?
– В Фадееве были остатки старых представлений о совести. А поступки этому противоречили. Что до исполнения чужой воли, то известно, что в деле ленинградского поэта Спасского была телеграмма «Арестовать Спасского. Фадеев». Спасский был довольно близкий Пастернаку человек. У него при аресте взяли рукопись первой части «Доктора Живаго». Так что это из арестов вокруг Пастернака.
– А как вы объясняете, что были аресты вокруг Пастернака, но не был арестован сам Пастернак?
– Пастернак входил в число людей, на арест которых требовалась санкция Сталина. Сталин помнил стихи Пастернака о себе и хотел, видимо, чтобы они остались в истории. Вообще я думаю, что ему не чужда была мысль, что эпоха Сталина должна остаться в истории и как эпоха расцвета искусства, крупных поэтов и художников, с ним связанных.
– Ваши родители вспоминали переделкинскую атмосферу периода массовых арестов? Переделкино ведь сильно опустело в эту пору?
– Вначале было 26 дач. Не менее 15 владельцев были арестованы. Получается две трети. Причём некоторые дачи арестованных отдавали писателю или политическому деятелю, а того тоже в своё время арестовывали. Здесь ведь не только Каменев жил, но ещё несколько политиков, как-то связанных с литературой. ′