Александр Мелихов: «Невольник гордости»

15 октября 1814 года родился Михаил Юрьевич Лермонтов

Лермонтов чуть ли не с пеленок был певцом безнадежности. О дружбе — «друзей клевета ядовитая», о любви — «в наш век все чувства лишь на срок». И подобные реплики разбросаны в его стихах как нечто само собой разумеющееся. Свое поколение он называет толпой угрюмою и скоро позабытой, они-де «перед опасностью позорно малодушны И перед властию — презренные рабы», — но он предвидит и ужасы революций: «Настанет год, России черный год, Когда царей корона упадет»… Кажется, только природа дарует ему минутное отдохновение: «Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе». Но мир людей почти никогда не приносит успокоения, словно душа поэта некогда прикоснулась к какому-то иному, «ангельскому» бытию: И долго на свете томилась она, Желанием чудным полна; И звуков небес заменить не могли Ей скучные песни земли. Знаменитый философ Владимир Соловьев когда-то обвинил Лермонтова в самом тяжком грехе — гордыне. Но ведь Лермонтов и себя судил очень строго: В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа: И радость, и муки, и все там ничтожно. Правда, эту горечь трудно назвать смирением: она скорее проистекает из непомерно высоких представлений о человеческом предназначении. Так не порождалась ли лермонтовская «с небом гордая вражда» желанием защитить достоинство земной человеческой стойкости, честности, земной человеческой любви? Что мне сиянье божьей власти И рай святой? Я перенес земные страсти Туда с собой. Лермонтов своей героической жизнью доказал, что можно противостоять соблазнам низости, не прячась в утешительные сказки, не стремясь укрыться в какой-то могущественной партии или анонимной массе и не ожидая ничьих наград. И даже не надеясь на победу — опираясь на одно лишь чувство чести. О вредоносности гордыни можно сказать много обличительных (и справедливых!) слов. Но не эта ли пресловутая «гордыня» одарила Лермонтова той изумительной стойкостью, с которой он в полном одиночестве без единой жалобы исполнил свой долг поэта, изгнанника, воина? И в этом железном мужестве, свободном от утешительных иллюзий, — еще один урок, преподанный нам Лермонтовым. Кто знает, не вспоминались ли ему слова пламенного Шиллера, которому он подражал в своих ранних драмах: «Муки отступят перед моею гордыней!».  Вполне возможно, что лишь гордость способна в какой-то степени заменить растаявшую веру: не претендуя на сверхчеловечество, человеку сегодня трудно остаться хотя бы просто человеком.