Покажи мне такую «Обитель»

Александр Велединский продолжает работу над сериалом «Обитель» по одноименному роману Захара Прилепина. География съемок обширна: Соловки — Кирилло-Белозерский монастырь — Петербург — Выборг — Ломоносов — Москва. Корреспондент «Культуры» побывал на площадке в окрестностях Северной столицы и пообщался с создателями ленты, которую телезрители смогут увидеть в следующем сезоне на телеканале «Россия».

Город Ломоносов, бывший Ораниенбаум. Зимняя пристань. Вдали — утопающий в дымке кронштадтский Морской собор,  462-метровая махина Лахта-центра. Отсюда гиганты представляются крошечными, блеклыми деталями пейзажа, на переднем плане — бескрайняя гладь Финского залива, невесомый тюль облаков, золотисто-багряные берега Лисьего Носа.

На самом краю мола у заброшенного маяка громоздятся автофургоны, декорации, палатки, пылают юпитеры, сипят рации, кипит работа. «Стройся, доходяги, прибываем», — хрипит мегафон. С палубы парохода «Глеб Бокий» на дощатую пристань сходят осужденные. Угрюмая колонна в потрепанных шинелях, ватниках, пиджаках топает мимо внушительного зеленого забора-хромокея, где позже, на постпродакшн, оживут соловецкие виды и появится приземистое учреждение с табличкой: «ОГПУ СССР Управление соловецких лагерей особого назначения КРИМКАБ криминологический кабинет».

В толпе заключенных выделяется колоритная пара — вихрастый блондин и суровый шатен. Первый — пролетарский рифмоплет Афанасьев (Яков Шамшин), нервно декламирует стихи, второй — зэк Артем Горяинов (Евгений Ткачук) буравит ошалевшими глазами спины впереди бредущих. «Стоп! — командует Александр Велединский, — массовка перекрывает лица артистов, поторопите народ». Колонна возвращается на борт. Пауза. Оператор Никита Рождественский уделяет «Культуре» пару минут:

— Не самый простой проект в моей жизни, но «Обитель» вдохновляет и обязывает. Главное, тут есть три составляющие профессиональной работы: крепкий сценарий, отличный режиссер и хорошие артисты. Жаль только, никогда не угадаешь, где подстелить соломку, — сложнопостановочная массовая сцена порой выстраивается моментально, а одноплановый интерьерный эпизод — целую вечность. Зато у нас нет ни одного сериального кадра — Велединский точно знает, чего хочет, и требует выдерживать классический стиль, не злоупотреблять трясущейся камерой и модным широкоугольным объективом. Работаем так, чтобы картина хорошо смотрелась спустя десять или двадцать лет.

Сцена прибытия осужденных на Соловки должна монтироваться с лагерными эпизодами, снятыми в Кирилло-Белозерском монастыре. Первая смена кирилловского блока, 22 августа, совпала с Днем памяти Соловецких святых, вторая — монастырских новомучеников, а последняя, 15 сентября, — со столетием казни кирилловских новомучеников. Группа узнала об этом позже от местного жителя, задействованного в массовой сцене.

Перерыв подходит к концу. «Заключенным» предстоит последний марш-бросок вдоль кромки Финского залива. Простую сцену украшает авангардная внекадровая композиция. Осветители устанавливают громоздкие конструкции: пятиметровый, поглощающий свет черный квадрат возвышается на фоне моря. Напротив — пронзенный лучами юпитера белый квадрат. «Соловчане» уходят в туманную даль сквозь неумышленную инсталляцию, Велединский шепотом командует помрежу: «Не растягивай колонну, люди должны идти плотнее!»

На площадке появляется бравый чекист во френче с чашкой кофе — Сергей Безруков.

— Меня заинтересовал сценарий и особенно мой герой Эйхманис (прототип — бывший латышский стрелок и организатор СЛОНа Федор Эйхманс. — «Культура»). Он мечтал создать на Соловках лабораторию новой цивилизации — с собственным производством, театром, кино, газетой. Убежденный атеист, свято верующий в перевоспитание человека, он взял на себя функцию Бога, хотя при этом разрешал священникам совершать службы в храме. За подобные поблажки его и сняли с должности, а позже, обвинив в участии в троцкистском заговоре, расстреляли. Хотелось бы взглянуть этому человеку в глаза, понять его характер. Нащупать правду в этой истории было непросто, но нужно, ведь о соловецкой жизни написаны тонны вранья, — отмечает артист.

«О чем кино?» — интересуюсь у уставшего Евгения Ткачука.

— О поиске смысла жизни. Это будет жестокий, драматичный фильм. Я согласился сниматься, даже не успев прочесть сценарий. На съемках предыдущей картины Велединского «В Кейптаунском порту» мы много обсуждали роман, и я загорелся совместной работой. Только потом уже оценил «Обитель».

Роль сложная. Самым трудным эпизодом стала, конечно, сцена отцеубийства. Артем прекрасно осознает вину. Он вообще много думает, но никак не может уложить в голове картину мира, где в человеке уничтожается все человеческое. Знаете, что я понял: иногда путь, удаляющий человека от Бога, приводит к Богу через смиренное принятие неотвратимости смерти.

Питерский артист Яков Шамшин признался, что покорил режиссера на пробах чтением стихов, посвященных жене:

— Велединский похвалил меня и спросил: «Можешь сочинить хуже?» — «Конечно!» — ответил я и принялся кропать плоховатые стишата. Некоторые из них вошли в картину, а самое заветное — нет: «Чуть дыша, на части разрывается моя душа, / По сути, мне хотелось бы, чтоб каждый / Имел возможность жизнь прожить раз... дважды!.. / Возможность искупления грехов меня интересует без оков!» Мой герой — подловатый, но не злой парень. Полууголовный-полубогемный поэт, примазавшийся к кругу Есенина, он получил срок за организацию публичного дома. Вдохновение он черпает с самого дна собственного падения.

Незаметно пролетает перерыв. Артистов вновь приглашают на площадку. Снимается эпизод с Эйхманисом. Переодевшись в кожанку, он поднимается на борт «Глеба Бокия», чтобы навсегда проститься с Соловками. Задумчивый, эффектно опершийся о перила Безруков застывает на носу судна.

Фото на анонсе: Пресс-служба телеканала «Россия»