«Волка» проза кормит
В «АСТ» вышел второй сборник прозы молодых «Лицей». Само название отсылает если не к статусному ученичеству, то к литературной традиции, но, вопреки ожиданиям, участники проекта не признают школ, они сами задают тренды и устанавливают правила. О чем высказывается новое поколение, попыталась разобраться обозреватель «Культуры».
Откуда у вас такие острые зубы
«У них острые зубы, сильные ноги и волчий аппетит», — резюмировал впечатление от сезона-2018 председатель жюри премии «Лицей» Лев Данилкин. И, видимо, чтобы поставить точку в умильных разговорах о «площадке для молодняка» и «зеленом подлеске российской словесности», предложил обратиться к этимологии слова «лицей» — от λύκος— волк. Лицеем был ведь не только пансион для юных аристократов, но и храм Аполлона Ликейского, страшного бога, покровителя и истребителя волков.
Острые зубы — хотя и не позиция, но факт, заставляющий с собой считаться. И если говорить о тенденциях, не ставя под сомнение самобытность каждого из игроков, первая из них — актуальность. Не в смысле экспериментов со структурой или языком — они, как правило, очень просты, — а в «высшем смысле» или в том самом, в котором Федор Михайлович вывел образ Петруши Верховенского и череду его злодеяний, узнав из газет о нечаевском кружке и убийстве студента Иванова.
Все три романа-финалиста — в противовес увязшим в историографии призерам «больших» премий — о современности в самых ее горячих развесах. Здесь и эхо войны в сознании комиссованного полевого командира, и битва на информационном поле глазами хипстера-коллаборациониста, и сражение за лайки в соцсетях ужасающе продвинутых жителей вымышленного городка, раскинувшегося на просторах вечной мерзлоты.
Вещи, заряженные не холостыми патронами, а вполне себе боевыми — как выразились кураторы премии.
Еще обращает на себя внимание лишенный всякой орнаментальности язык, ясность высказывания — никакой постмодернистской иронии и игры, «эстетика прямого зеркала». Как творческий метод, пожалуй, новый реализм, когда общеизвестные сюжеты воссоздаются через метасобытие.
Война и мир
Довольно показателен роман Константина Куприянова «Желание исчезнуть», получивший гран-при. Его герой, «простой» поселковый парень, харизматичный полевой командир Кузьма, возвращается домой — вообще-то, неохотно. «Отвык, что надо делать что-то кроме приказанного, а тут опять самим собой управлять, самого себя кормить, одевать, развлекать», — теряется в сомнениях он. «Дочь повидаешь», — ободряет полковник Серов («наш полкан»). Кузьма вспоминает про Борьку, своего верного пса. И только эта мысль примиряет его с приказом о комиссовании. Дальнейшие события, на первый взгляд, будничны: весна, белесая испарина, переполненная жужжанием насекомых, родной покосившийся дом. Тесть, которого вся деревня называет дедом, овчарка, трескающая консервы прямо в спальне, печальная Полина лет четырнадцати или пятнадцати (Кузьма точно не помнит), не оправившаяся после смерти матери. Командир был уверен, что жену «убрали» враги, а оказывается, «сама померла» — во сне, от сердечного, что ли, приступа. Тут бы, по логике художественного факта, нашему герою запить. А как еще? Травма, «афганский синдром», но боец не бросает оружия — ищет ключ к «зашифрованной» мирной действительности вдумчиво и планомерно. Старается. Пытается даже утешить дочь, чьи эмоции ему по большому счету непонятны. Кузьма видел много смертей на войне — привык. Знает, что надо идти дальше. Да и что такое смерть вообще, когда за его боевым товарищем Стрельцовым, приехавшим погостить, «таскается призраком» погибшая снайперша Марина.
— «Желание исчезнуть» — роман не про то, что «у каждого своя правда», и не про то, что война — продолжение политики, — считает Данилкин. — Война — это щель, через которую в обычный мир проникают существа с другой психикой, «инопланетяне», и с ними обычным людям не по пути: однажды купленный билет подразумевает прохождение точки невозврата. Это остроумная вещь, роман про войну без непосредственно свиста пуль и грохота разрывов. И дерзкая — в том смысле, что «мирный» литератор берется за сочинение на крайне болезненную тему. Совершает рейд на чужую территорию, на которую у настоящих военкоров вроде как монополия.
Впрочем, Константин Куприянов на достоверность и не претендует.
— На первое место ставлю работу над сверхзамыслом, а не дотошным отражением некоей злобы дня. Писатель никогда за ней не угонится и проиграет на этом поле журналистам и блогерам. Другое дело запечатлеть живую эмоцию, конфликт характеров, — поясняет он.
Коуч против журналиста
Тексты обладателей «серебра» и «бронзы», роман «Ложь Гамлета» Игоря Савельева и повесть «Дистимия» Булата Ханова соответственно, — своего рода энциклопедии русской жизни в точке здесь и сейчас. В главных ролях — герои наших дней с годной в качестве допущения приставкой «анти». У Савельева — талантливый, но простоватый провинциал Олег, делающий всеми правдами и неправдами карьеру на желтом телеканале, у Ханова — рафинированный сноб и модный коуч Максим Алексеевич, мечтавший когда-то двигать в массы идеи Хабермаса и Фуко, но вовремя сообразивший, что «заурядные техники НЛП» и красиво изданные книжки с «интригующим» названием «Быть в дискурсе» прибыльнее и вернее.
Впрочем, герой «Дистомии» может найти подход не только к посиневшим от жизни в неволе офисным клеркам, но и к нормальным, крепким «мужикам». Главное, уметь изобразить правильного пацана, к месту вспомнить тост или анекдот, а когда компании взгрустнется, «задвинуть» что-нибудь глубокомысленное — типа «страну пропили» или «мы легких путей не ищем». Его визит в прогрессивный северный город оборачивается встречей с собственной Тенью — вернее, сонмом теней, живущих в антиутопии пострашнее «Дивного мира» Олдоса Хаксли. Тут все не просто «счастливые», но и ужасающе умненькие: улицы завешаны билбордами с цитатами Чехова, Пришвина и Серена Кьеркегора, дети учатся в лицеях и знают наизусть Ибсена и Флобера, взрослые пьют по утрам апельсиновый сок, а по вечерам посещают лекции и музыкально-литературные вечера.
У хитроумного гуру, находчивого повелителя дискурсов едет крыша. Истощенный алкоголем и недосыпом, путаясь в цитатах Толстого и протопопа Аввакума, он бежит из города по вечной мерзлоте...
Роман Игоря Савельева, получивший второй приз, проще — и по замыслу и по исполнению, но, пожалуй, репрезентативнее в контексте прозы молодых: остросоциальный сюжет, почерпнутый из газет и блогов, нет малейшего намека на вымысел, напротив — подчеркнутый бытовизм. Тележурналист вымучивает нудные студийные интервью, кривится, видя очередной сбор подписей на Change.org, не без иронии выслушивает предсказуемо обличительные речи купленных экспертов, стоит в пробках на Ленинградке. Градус раздражения и скуки растет изо дня в день, но деваться некуда — на кону гамлетовская дилемма, давно и прочно решенная в пользу «быть». Да и не просто «быть», а жить неплохо.
Конечно, сама по себе тема «медиа сапиенс» заставляет вздрагивать: там, где форды-транзиты бороздят просторы Ленинградок и Рижек, вот-вот появятся «телки», закрытые клубы и кокаиновые дорожки, но автор «Лжи Гамлета» гуманно избавляет читателя от них. Теневой герой романа — город, да и по большому счету вся история — хроника контакта с его «инфицирующими» демонами. Эдакая условная Москва с овчинку: однообразный вид из окошка вечно торчащего в пробках гиганта капиталистического автопрома или круглосуточной «сушарни» в Ясенево. Тут и резиновое время тянется, и дюжие охранники зевают, и впавшие в ночное оцепенение официантки не приносят счет. Девушка, с которой Олега роковым образом сведут жизнь и сюжет, дует пиво в углу и «пырится» в телефон. Бессмысленная «зомби-форма» существования, выкладывающая на неубранном столе слово «вечность». «Пырится» — прямая цитата. Язык, которым написан роман, нарочито лишен всякой декоративности. Затертый до дыр, обнищавший, он жадно впитывает лексику улиц и соцсетей — тот самый случай, когда изящная словесность тонет куском сахара в стакане с кипятком.
Сплошной иллюзион
— Волки в литературе — и правда, и фигура речи, — комментирует председатель первого сезона премии «Лицей», литературовед Павел Басинский, — современные молодые, если уж идут в писательство, волки по сути и по крови. У кого зубы, у кого когти, у кого глаз, у кого нюх.
Они идут напролом с темами, в которых ничего нового вроде бы нет, зато присутствует особая эстетика, взятая из воздуха и не имеющая ничего общего ни с одной из литературных традиций. Ничего особенного, но есть успех и есть феномен. Таков, например, Алексей Сальников, не так давно дебютировавший с нашумевшим романом «Петровы в гриппе и вокруг него», герой которого, автомеханик Петров, почувствовал себя на работе плохо и принял лекарство. Но по дороге домой встретил приятеля — тот ехал на катафалке рядом с шофером. Больному Петрову пришлось вникать в обстоятельства, составлять компанию, ну а потом пить. А дома — жена, тоже Петрова, она заболела гриппом, хотя вообще психически не здорова. Незамысловатая фабула, но Сальников — то ли новый Веничка Ерофеев, то ли новый Джойс. Или финалистка прошлого сезона «Лицея» Евгения Некрасова, чей роман «Несчастливая Москва» занял второе место. Очень специфическая проза, рассчитанная далеко не на широкого читателя: там влияния Кафки, Платонова, Мамлеева, Сорокина, который на современный литпроцесс очень повлиял. Влияний множество, но, несмотря на них, у нынешних молодых чаще всего нет школы. И это еще один «тренд», для кого-то самобытный, кому-то странный. Мы привыкли, что Горький учился у Короленко, Бондарев у Паустовского, Попов у Аксенова, мы говорим, это писатель толстовского круга, а этот поэт — пушкинского. Но молодые пишут так, будто законов нет. Вообще-то, их всегда есть за что критиковать и есть за что похвалить. А премии вроде «Лицея» и «Дебюта» — очень нужны. Они отвечают ожиданиям общества (хочется же узнать о чаяниях и надеждах поколения «в кепке, надетой козырьком назад»). А молодым нужен образ мечты. Иллюзия, будто они пошлют куда-то рукопись и проснутся знаменитыми. Без иллюзии нет литературы. Любое творчество — сплошной иллюзион.