Горизонты честности

Почему так сложно бывает оставаться честным в своих поступках и мыслях? И можно ли, будучи честным в бытовом, внешнем смысле, обманывать и обманываться в собственной внутренней жизни?

Слово «честность» произносится часто и однозначно оценивается как положительное качество человека. Почему же так сложно бывает оставаться честным в своих поступках и мыслях? И можно ли, будучи честным в бытовом, внешнем смысле, обманывать и обманываться в собственной внутренней жизни?

 

Согласно лингвисту С.И. Ожегову, честный – это «проникнутый искренностью и прямотой, добросовестный»; «заслуживающий уважения, безупречный».

Любое качество человека существует не само по себе, но переплетается и поддерживается другими качествами. Честность, не гармонизирующая с другими положительными качествами, легко становится пародией на саму себя. Направленная вовне, она перерастает в скандализм и неуживчивость. Направленная внутрь себя – в мелочное самокопание, мнительность и, как следствие, в безволие, боязнь ошибиться даже там, где возможность выбора не переходит нравственные рамки. Достаточно вспомнить рассказ А.П. Чехова «Человек в футляре».

Честность по отношению к другим нормальна, если человек ещё более требователен, а значит и честен, по отношению к себе. «И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоём глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего», а вот, в твоём глазе бревно? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего» (Мф. 7. 3-5).

Но и здесь не нужно впадать в крайности. Внешняя честность тоже важна: «Братия! если кто из вас уклонится от истины, и обратит кто его, пусть тот знает, что обративший грешника от ложного пути его спасёт душу от смерти и покроет множество грехов» (Иак. 5. 19-20). «Если же кто не послушает слова нашего в сем послании, того имейте на замечании и не сообщайтесь с ним, чтобы устыдить его. Но не считайте его за врага, а вразумляйте, как брата» (2 Фес. 3. 14-15).

Итак, честность начинается с самопознания. Этому способствуют жизненный опыт, интерес к психологии и религиозность.

Последнюю весьма ошибочно снимать со счетов, хотя светские мыслители её значение часто недооценивают. «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вéчерять с ним, и он со Мною» (Откр. 3. 20). Люди нерелигиозные это слышание воспринимают как самовнушение. Но соответствующего опыта у них нет. У кого он есть, тот легко различит, где мечты, а где реально пережитое.

Опыт духовной жизни меняет сознание человека, делают понимание честности более утончённым и – предметным. Религиозный человек не других меряет по себе, а себя по тем, кого считает примером, при этом держит перед глазами Идеал, выходящий за пределы тварного бытия («Верую в… Сына Божия.., рожденна, несотворенна…»). Принятие того, что Создатель ждёт от каждого человека и от тебя лично – это одна из составляющих религиозной честности.

Купец из евангельской притчи обрёл драгоценную жемчужину – веру во Христа (Мф. 15. 45-46). Её он поставил выше всех своих богатств и поступил честно. При правильном отношении к духовной жизни каждая исповедь – это очередная проверка себя на честность, видение своей нечестности и испрашивание сил на честность. А крещение, по слову апостола Петра, есть «обещание Богу доброй совести» (1 Пет 3. 21). Иными словами – обещание возрастания в честности. Не только внешней, моральной, но и внутренней, невидимой для других людей, зато видимой самому человеку.

Первым проявлением нечестности в истории стала история грехопадения прародителей. Вкушать единственный запрещённый плод (Быт. 3. 6) было нечестно. Но нечестным был и последующий «перевод стрелок»: «Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел. Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела» (Быт. 3. 12-13). Плоды той глубинной нечестности присутствуют в каждом человеке: «Так, суетен всякий человек!» (Пс. 38. 12); «всякий человек ложь» (Пс. 115. 2).

Может ли нерелигиозный человек быть честным? Да, но на своём уровне: «Дело закона у них написано в сердцах» (Рим. 2. 15). Для религиозного человека этот уровень лишь начало духовного пути, ограничиться им значит не приступать к собственно духовной жизни.

А может ли человек религиозный быть нечестным? Увы, тоже да. Есть, конечно, крайние случаи: «Пророки пророчествуют ложное именем Моим; Я не посылал их и не давал им повеления, и не говорил им; они возвещают вам видения ложные и гадания, и пустое и мечты сердца своего» (Иер. 14. 14). Или когда первосвященник, услышав от Христа ожидаемый ответ, изобразил негодование – «разодрал одежды свои» (Мф. 26. 65) якобы в состоянии аффекта. Но никакого аффекта не было – все шло по плану.

Религиозная нечестность бывает и более приземленной. Например, когда уровень психического развития человека позволяет смотреть на свою жизнь более глубоко, но возможность эта не используется. Таинство покаяния позволяет преодолеть это несоответствие и получить силы для дальнейшего роста: «Разве, упав, не встают и, совратившись с дороги, не возвращаются?» (Иер. 8. 4). Духовное развитие нельзя ставить впереди психического и требовать от человека большее: «Не духовное прежде, а душевное, потом духовное» (1 Кор. 15. 46).

Честность имеет свою меру: что для человека было честно когда-то, для нынешнего его развития уже нечестно. Сам идеал честности – это отблеск состояния человека в Эдеме, порой неосознанная тоска по утраченному прародителями состоянию. Задатки честности вложены в душу каждого человека. Время его жизни дано для взращивания честности. События жизни – практические занятия.

Обратимся к примерам из знакомых художественных произведений. Герой Ф.М. Достоевского Родион Раскольников (роман «Преступление и наказание») совершил убийство, чтобы узнать, «вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею».

Его теория о том, «что "необыкновенный" человек имеет право, то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть… через иные препятствия» была, прямо говоря, нечестной. Что ж, он доказал себе, что может совершить «необыкновенный» поступок. Но совесть не давала покоя. Признание Соне Мармеладовой, что убийство – дело его рук, было первой ступенью честности. Признание в полицейском участке требовало ещё большего мужества и честности по отношению к себе. Но уже на каторге, незаметно для себя, его честность взошла с интеллектуального, отвлеченного уровня на уровень сердечный: «Вместо диалектики наступала жизнь, и в сознании должно было выработаться что-то совершенно другое». Замечательно и то, что честность стала Жизнью под влиянием Евангелия. Причем Раскольников тогда его еще не читал, но только думал о нём.

Как у Евгения Евтушенко:

Не крест – бескрестье мы несём,
а как сгибаемся убого.
Чтоб не извериться во всем,
дай Бог ну хоть немного Бога.

Герою И.С. Тургенева Евгению Базарову (роман «Отцы и дети») в честности не откажешь. Но она, в отличие от Раскольникова, не доросла до уровня Жизни, а так и осталась «вещью в себе».

Все, что дано человеку свыше, Евангелие называет талантами (Мф. 25. 14-30). «Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил?» (1 Кор. 4. 7). Честность – это, вероятно, не единый талант, но целая россыпь талантов. Их виды и количество даются «каждому по его силе» (Мф. 25. 15). Есть честность житейская, честность профессиональная, честность гражданская и т. п., и есть честность религиозная.

Герой И.С. Тургенева Рудин из одноименного романа «владел едва ли не высшей тайной – тайной красноречия. Он умел, ударяя по одним струнам сердец, заставлять смутно звенеть и дрожать все другие». Гражданская его честность была ярко выраженной. Но по честности житейской он тосковал.

Дочь партийной работницы Искра Полякова из повести Бориса Васильева «Завтра была война» являла пример честности политической, «классовой». Она была честна и на житейском уровне, отчего ей принадлежало лидерство среди одноклассников и уважение учителей. Но, как и все ее окружение, жила Искра в условиях атеистической стерильности, поэтому понятие о честности религиозной ей было незнакомо.

Известны строки Александра Галича:

И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надежности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не против, конечно, а за!

Здесь также речь идет о честности исключительно гражданской. Советские диссиденты были мужественными людьми, и за это они достойны уважения.

Несколько лет назад один интернетовский «правдорез», называющий себя атеистом, набросился с обвинениями на церковного иерарха: почему тот молчал, когда вводились войска в Афганистан? Только где сам этот автор был в то время? Если верил тому, во что тогда верили многие, или «ходил пешком под стол», то его упреки ни к чему. Вообще, для человека нерелигиозного вершиной честности часто становится гражданский протест. Религиозное сознание его, в общем-то, не отвергает (см. «Социальную концепцию Русской Православной Церкви»), но и не делает из него кумира. Ряд деятелей (например, А.Д. Сахаров) публично выступали против войны в Афганистане. С их стороны это было искренне. Но не менее честно поступали и те, кто, не смущая публику, тихо молились «о властех и воинстве». О властях, пославших своих солдат воевать. О воинстве, выполнявшем приказ. И еще неизвестно, чей голос в итоге оказался более весомым.

Впрочем, если нерелигиозный человек сказанного не поймёт, он тоже будет честен… на глубине своего познания.

А. Б.,
г.Брест

Публикация газеты «Духовный вестник»
(Брестская епархия)
приводится в сокращении