Между двумя морями

Окончание. Начало на стр. 1

Однако у самого знаменитого суворовского стихотворения оказалась непростая, я бы даже сказал, запутанная судьба. Начнём хотя бы со времени написания. Всегда считалось, стихи написаны буквально за несколько дней до смерти. Но это неверно. 14 января 1944 года началась Красносельско-Ропшинская операция, в которой активное участие принимало и вверенное Г. Суворову подразделение бронебойщиков, – время было горячее, советские войска стремительно наступали. «Стихов пока я не пишу. Но какие я буду писать стихи, когда кончатся бои!..» – восклицает поэт в письме А. Смердову, помеченном днями наступления.

Есть и более убедительное доказательство. Стихотворение «Ещё утрами чёрный дым клубится…» автор включил в рукопись «Стихи в дополнение к сборнику «Слово солдата», анализ этого стихотворения мы находим во внутренней рецензии Лениздата, написанной Т. Хмельницкой ещё в 1943 году. Таким образом, версия о создании этого произведения за несколько дней до смерти, то есть в феврале 1944 года (именно так, как правило, датируется стихотворение), в принципе отпадает. Вероятнее всего, эти стихи поэт написал в ожидании готовящегося наступления в конце 1943 года.

Кроме вопроса о датировании, возникает и текстологическая проблема: дело в том, что общеизвестный текст не является полным. В архиве Нарвского городского музея я обнаружил автограф этого стихотворения, заметно отличающийся от канонической редакции. Причём различия существенны. «Нарвский» вариант на восемь строф длиннее пятистрофного канонического текста и представляет собой по жанру посвящение М. Дудину. Причём это не просто посвящение, это ответ на поэтическое высказывание товарища по перу. Г. Суворов имеет в виду известное стихотворение «Соловьи», написанное Дудиным в 1943 году:

Я славлю смерть во имя нашей жизни,

О мертвецах поговорим потом.

М. Дудин пишет о своей возможной смерти как о необходимой жертве во имя весны-победы, о которой поют соловьи, – традиционный для всей фронтовой поэзии символ грядущего торжества:

И, может быть, в песке, в размытой глине,

Захлёбываясь в собственной крови,

Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине:

У нас сегодня пели соловьи».

Пускай со временем высохнут слёзы, и подруга, говоря словами Б. Богаткова, отдаст своё сердце «честному парню, вернувшемуся с войны». Главное, по мысли автора, это торжество жизни:

Пусть даже так. Потом родятся дети

Для подвигов, для песен, для любви.

Пусть их разбудят рано на рассвете

Томительные наши соловьи.

Перекличку двух поэтов заметила во внутренней рецензии ещё Т. Хмельницкая: «Это уже не только дружеский разговор с боевым товарищем, но беседа поэта с поэтом. Интересно, что, вдохновившись образами своего поэтического друга, Суворов подпадает под влияние его стиха, начинает употреблять специфические дудинские выражения, детали…» С последним утверждением едва ли можно согласиться, правильнее, на мой взгляд, вести речь о близком романтическом мировосприятии двух поэтов. Образы Г. Суворова и М. Дудина близки и по своей живописности:

Ещё минута.

Задымит сирень

Клубами фиолетового дыма…

(М. Дудин)

Живые горы голубых акаций

И в них восторженные соловьи…

(Г. Суворов)

Но главное, что сближает оба произведения, – жизнеутверждающий пафос, разлитая в них вера в торжество света над тьмой, столь характерная в целом для поэзии Г. Суворова. Теперь, после предварительных замечаний, восстановим по «нарвскому» автографу полный текст стихотворения. Открывается оно выразительной картиной военной разрухи, пепелища:

Ещё утрами чёрный дым клубится

Над развороченным твоим жильём.

И падает обугленная птица,

Настигнутая бешеным огнём.

Ещё ночами белыми нам снятся,

Как вестники потерянной любви,

Живые горы голубых акаций

И в них восторженные соловьи.

Развивая эту тему, Г. Суворов обращается к грядущей Победе:

Ещё война. Но мы безумно верим,

Что будет день – мы выпьем боль до дна.

Широкий мир нам вновь раскроет двери,

С рассветом новым встанет тишина.

В канонической редакции поэт снова возвращается к теме войны – «Последний враг. Последний меткий выстрел…». Но в авторском варианте продолжается развитие темы мира. Причём оно идёт в двух планах: что будет делать после Победы сам автор, а что – его друг М. Дудин. Именно в этой части стихотворения наиболее ярко выступает его жанровая природа:

И мы с тобою сразу позабудем,

Что очень много испытать пришлось.

Захочется нам сразу жить как людям,

Усталостью убив крутую злость.

Ты бросишься, как лошадь на отаву,

Куда-нибудь туда, за Кострому.

А я охотник, я былую славу

Припомню и ружьё своё возьму.

Здесь возникает характерный для всей поэзии Г. Суворова образ сибирского охотника. Поэт рисует милую сердцу сибирскую природу. Звучит мотив «сереброокой Сибири»:

Ты где-нибудь потонешь в вешних зорях

И изойдёшься песней вдалеке.

Я затеряюсь в темнопёрых взгорьях,

В приземистом лохматом сосняке.

Ты будешь петь теченье жизни полной,

Закатов тихих голубую медь.

Передо мною встанет, словно полночь,

Как сон тайги, взъерошенный медведь.

Ты будешь думать о своей Ирине

Или гулять, быть может, по Москве,

Когда мне будет сниться небо сине,

Заря на тёмной спутанной траве.

И лишь проснусь, заждавшиеся сосны

Возьмут и солнце склонят мне на грудь,

И я приму расплавленное солнце

И озарю им свой скалистый путь.

Потом вперёд. И, где-нибудь заметив

Мелькающее пламя кабарги,

Схвачу ружьё… Багряный лёгкий ветер

Качнёт густые облака тайги.

И тут Суворов прибегает к характерному для него приёму: он возвращается к теме войны, но не реальной, как в начале стихотворения, а к иной, как бы увиденной из будущего:

И я скажу: однако был точнее.

Однако раньше бил наверняка,

…Передо мною встанет вновь траншея,

Затянутые мглой зрачки врага.

Поэт высказывает пронзительную мысль: никогда рука охотника, целившегося в красавца-оленя, не будет так беспощадно точна, как в схватке с врагом. Поэт задумывается о том, чем станет в его будущей жизни война, как «тяжело она отложится», пользуясь выражением А. Межирова, в душе. Об этом же задумывались тогда и другие сверстники поэта. Например, М. Луконин в стихотворении «Приду к тебе» писал о том, что среди военных испытаний важно не растерять себя: «Но лучше прийти с пустым рукавом, чем с пустой душой».

Последние две суворовские строфы (общие для обеих редакций) представляют собой нерв всего стихотворения. Концовка многопланова: взгляд на войну из мирного будущего смешивается с печалью человека, понимающего, что он-то, быть может, никогда не взглянет на войну с вершины Победы. Но если учитывать весь авторский текст, последние строки приобретают более сложное звучание. Да, испытать фронтовому поколению пришлось многое: потери друзей, неимоверную тяжесть жизни на передовой. И то, что натуралистические подробности фронтового быта, как правило, оказывались «за кадром» поэзии Суворова, совсем не значит, будто они не влияли на его восприятие мира.

Но незыблемым останется одно: короткий, кровавый, исполненный героики и неизбежной жестокости век был «добрым», и прожили они свою жизнь «как люди», потому что умирали и убивали во имя жизни – «для людей». Но ярче и полнее эта идея прослеживается, на мой взгляд, в «нарвском», полном варианте, хотя в нём и встречаются строки, явно требующие доработки.

Вот такой неожиданной оказалась судьба самого известного стихотворения Георгия Суворова. Я не берусь утверждать, что строфы, сокращённые (видимо, Дудиным во время составления и редактирования книги в Лениздате в 1944 году), лишены недостатков, на них лежит печать торопливости и незавершённости. Увы, путь к мастерству удивительно талантливого молодого поэта Георгия Суворова оборвался на льду реки Нарвы. И всё же что-то ушло из стихов вместе с правкой, ушли, может быть, не совсем ещё понятные тогда, в 1944 году, мысли…

…Когда я только задумывал книгу о Георгии Суворове, то набросал схему будущих поисков: что нужно прочесть, где побывать, с кем встретиться. Открывался тот обширный план двумя пунктами:

1. Съездить в село, где поэт родился, – Краснотуранское.

2. Съездить на место его гибели…

…Но два первых пункта так и остались невыполненными: Красноярское море разлилось теперь там, где было село Краснотуранское – родина поэта. А на том месте, где Георгий Суворов погиб и был похоронен, теперь Нарвское море. Два моря скрыли места гибели и рождения поэта, словно убеждая нас: этими двумя датами не ограничены ни жизнь Суворова, ни его творчество.