Запорожье: «На Волкова весь СИЗО сбегался смотреть»
Шевченковский суд Запорожья признал невиновным запорожского журналиста Павла Волкова, обвиняемого «в посягательстве на территориальную целостность группой лиц» и в непонятно каком «содействии террористическим организациям». Для адвоката Светланы Новицкой это далеко не первый случай, когда судебный процесс над инакомыслящим завершается в пользу ее подзащитного.
27 марта, оправдательный приговор. Павел Волков под защитой адвокатов Владимира Ляпина и Светланы Новицкой
* * *
– Светлана, поздравляем вас с победой. Это сфабрикованное дело, наверное, наиболее показательно развалено стороной защиты.
– У нас оправдательных приговоров в стране мизерное количество – меньше одного процента. По журналистам до сих пор было только одно подобное решение, по Руслану Коцабе, и то потом отменили. Оправдание Волкова – это действительно пилотный прецедент. Впервые в решении суда написано, что нельзя преследовать журналиста за журналистскую деятельность. Суд расценил, что обвинение Волкову выдвинули необоснованно, нарушая его конституционные права на свободу политической деятельности, на свободу собирать использовать и распространять информацию. Кроме того, Украина имеет обязательства по пакту о гражданских и политических правах, Конвенции о защите прав человека и основных свобод, Декларации прав человека…
Недопустимо, когда государство преследует журналиста. Об этом написал суд, сославшись на десятки решений ЕСПЧ по свободе слова. У нас нет прецедентного права, но есть закон о применении практики Европейского суда и Конвенции. В нем четко написано, что решение Европейского суда и сама Конвенция являются неотъемлемым источником права Украины, притом приоритетным.
Суд отметил, что с первой минуты, когда пришли с обыском, было нарушено право Волкова на защиту. Сотрудники СБУ настолько глупо действовали, что, наверное, для того чтобы повеселить своих патриотов, засняли отчет, как они влетели, повалили Павла лицом на пол, надели наручники, как держали его сидящим на табуретке в наручниках, когда начали проводить обыск. Мы это видео скачали с их сайта и показали это в суде. Суд пришел к выводу, что человеку без объяснений сразу надели наручники, начали угрожать, отобрали телефон, не дали возможность позвонить адвокату, родственникам. Ну и, кроме этого, там производились некие следственные и розыскные действия (по сбору доказательств), требовавшие обязательного постановления суда. А его не было. И эти доказательства суд тоже признал недопустимыми.
– А изначально это суду не казалось очевидным?
– Когда я пришла в дело Волкова, судебные заседания назначались только для того, чтоб продлить ему меру пресечения. После того как начали ходить на суды представители ОБСЕ, а в СИЗО наведались Красный Крест и представители миссии ООН по правам человека, отношение изменилось. Начали уже писать российские, белорусские СМИ, блогеры.
Общественный резонанс увеличивает шансы политзаключенного выйти на свободу. Вот таким образом был освобожден из-под стражи и Василий Муравицкий. Подключили к этому делу Институт правовой политики и социальной защиты имени Ирины Бережной. Его возглавляет Елена Петровна Бережная. Она в хороших отношениях с экс-депутатом Европарламента Татьяной Жданок, подготовила письмо в ЕП по Муравицкому, Васильцу, Тимонину. Более 30 депутатов подписались под требованием их освободить и не преследовать. И три человека в скором времени были освобождены из-под стражи, оказались под домашним арестом. Хотя статья вообще не предусматривает иной меры пресечения – только содержание под стражей. Но суд увидел письмо Европарламента и, может, подумал: зачем нам нарываться на будущие неприятности? Мало ли, власть поменяется, непонятно чем дело кончится…
То же самое произошло и на процессе у Волкова.
– Поделитесь профессиональными секретами, как можно продолбить эту стену?
– Во всех подобных делах – примерно одинаковые процессуальные нарушения. Не допускают адвокатов. Незаконные обыски, незаконные прослушки, проведение негласных следственных действий, вмешательство в частную жизнь без постановления суда. Но там, где адвокат обращает внимание суда, начинает заявлять грамотные ходатайства, дело потихоньку разваливается.
Когда признали часть доказательств по делу Волкова недопустимыми, сначала 5 протоколов, потом еще 4 (а их всего 12), прокурор сразу стал предлагать: «Может, вы на обмен хотите?» Я говорю: «А с чего бы это ему на обмен идти? Вы сначала докажите свои фейковые обвинения, всю эту макулатуру, которую вы принесли».
Прокурор вообще по беспределу шел. Вот мы изучаем, например, блокнот-ежедневник Павла Волкова, где были записи: «Поехать в Россию» (потому что его жена родом из Кемерово, туда они и ездили, к бабушке и родственникам) и «Референдум в Донецке». А я перед этим сделала фотокопии дела. Прокурор приносит и оглашает под запись все документы. Он читает документ, а я с ноутбука фотокопию проверяю. Прокурор читает: «Обеспечить проведение референдума в Донецке». Я говорю: «Вы что, вообще читать не умеете?!» А у судей тоже фотокопии прошиты в деле, они тоже в недоумении…
– То есть расчет у обвинения был просто на наглую фальсификацию материалов?
– Там на каждом шагу это было. Например, как интерпретировали, что Павел приехал к дяде в Донецк, снимал фото или видео. Я говорю: «А что, у нас запрещено ходить по Донецку, снимать, брать интервью?!» Судьи: «Да, прокурор, а какой это статьей уголовного кодекса запрещено?» У нас статья 34 Конституции закрепляет право собирать и распространять информацию. Прокурор объясняет: «Вот он брал интервью у сепаратистов». Я спрашиваю: «У них что, на лбу стоит печать “сепаратисты”?» Прокурор говорит: «Они в камуфляже». Ну и что?! У меня тоже есть камуфляжная форма для пикников, купленная в военторге, – она удобная. Что подтверждают эти «доказательства»? Прокурор, в конце концов, сказал: «Это не я приобщал такие доказательства, это следователь».
И всё у них так. Изъяли компьютерную технику, и она у них валялась. Они могли, переставляя даты, любые текстовые файлы туда добавить. Оригиналом фотофайлов является устройство, которое их снимало. Я говорю: «То есть вы имели дело только с видео и фотофайлами в ноутбуке. Это считается копией?» Эксперты из СБУ отвечают: «Да, это копии». Спрашиваю: «Вы проверяли их на предмет того, подвергались ли они фотошопу, изменениям?» Нет, не проверяли. И это – уровень доказательной базы…
– Эти доказательства в суде не прошли?
– Судьи, когда уже волосы на головах начинали шевелиться, говорят: «Подождите, а в чем тогда смысл, если вы могли исправить любой файл и не отрицаете этого? Зачем мы вообще эту ерунду смотрим, если у вас нет оригиналов, да и законом не запрещено фотографировать, снимать, блогерствовать?»
Самое главное: они ему квалифицировали ст. 110, ч. 2 (срок в два раза больше) – группа лиц по сговору. Написали: «В неустановленном месте с неустановленными лицами вступил в сговор». Я спрашиваю: «Ну если не установлены ни место, ни лица, то откуда вы знаете, что он вступил в сговор и как вы можете доказать, что этот сговор был?!» Прокурор говорит: «Мы так считаем». И суд, естественно, написал в приговоре, что квалифицирующий признак привлечения по ст. 110, ч. 2 – это группа лиц, а она не установлена, как и место.
– Но там следствие еще и «жонглировало» статьями, по которым предъявлялось подозрение, а потом обвинение?
– Да, они же сначала писали более тяжкую, ст. 110, ч 3 (призывы и действия к изменению границ в нарушение порядка, установленного Конституцией, повлекшие массовую гибель людей). Взяли количество погибших из доклада ООН… И написали, что Волков виновен в гибели более 3 тысяч человек. На него весь СИЗО сбегался смотреть. Потому что не было еще ни одного человека, которого обвиняли бы в убийстве нескольких тысяч. Даже серийные маньяки отдыхают.
То есть они берут самые тяжкие статьи, берут постановление на обыск. Им суды запрещают искать доказательства по тем статьям, которые не указаны в ходатайстве. Но они, несмотря на запрет, по этим статьям якобы находят доказательства. Потом переквалифицируют статью и эти доказательства приносят. Наш суд на это обратил внимание: «Почему всё время меняли подозрения?»
– И почему?
– Начинают с ч. 1 и 2 ст. 110, средней тяжести, чтобы не было обязательного участия адвоката. Если же, например, писать ст. 111 (государственная измена родине) и другие тяжкие, где 15 лет или пожизненно, то там обязательно присутствие адвоката. Поэтому им проще после обыска переквалифицировать на тяжкие статьи и рассказывать сказки, что обыск проведен законно. Это у них процессуальная игра: менять статьи, чтоб убрать обязательное присутствие адвоката, а потом со средней тяжести опять менять на тяжкие, думая, что они в цирке развлекаются. В 2014–2015 годах суды лояльно к этому относились, потому что там постоянно сидели озабоченные патриоты. А сейчас начинают адекватно реагировать.
– Вы имеете в виду оправдательный приговор Волкову?
– Там обвинение настолько фейковое, что суд понимал: вынесение заведомо незаконного решения – это уголовное наказание, притом с неслабыми сроками.
Другой пример был в Житомире, где я защищаю Муравицкого. Мы увидели, что прокурор читает протоколы только выборочно, перелистывая по пять страниц! Я суду говорю: «А что это за странное исследование материалов?! Доказательство считается исследованным, если оно полностью оглашено в суде». Судьи спрашивают у прокурора: «А почему вы читаете выборочно документ, как нам давать ему оценку? Если он не оглашен в зале суда под техническую запись, мы не имеем права принять его как доказательство. Либо читайте весь документ, либо объявляйте, какие страницы, какие фразы…» Он говорит: «Я не готов. Это не я, это следователь приобщил много макулатуры». Суд спрашивает: «Так что, надо объявлять перерыв, чтобы вы свою макулатуру перебрали и принесли те документы, которые вы считаете доказательствами?» А там 12 томов! Там еще три года он может по десять бумажек носить и сидеть развлекаться, выборочно читать…
В Королёвском райсуде Житомира. Процесс над журналистом Василием Муравицким
– У вас довольно обширная география судебных процессов. И часто суд превращается в «горячую точку»?
– В Запорожье, Житомир, Хмельницкий и другие города приходится ездить. Мне эта атмосфера уже привычна с 2014 года. Было, например, одно дело в Хмельницком. Оно развалилось. И озабоченные патриоты не нашли ничего лучше, как побить прокурора, разбить ему очки.
Я на эти очаги напряженности вызываю полицию. Составляются протоколы. Уже коллекция целая этих заявлений – их никто не рассматривает.
Или такой эпизод. Радикалы планировали проводить свой марш одновременно с «Бессмертным полком», чтобы провокацию устроить. Институт правовой политики и социальной защиты подал в суд на них. Они в суде распылили слезоточивый газ, драку развязали. Мы вызывали полицию, а заодно и скорую – Елене Петровне Бережной, мне, другим людям. Пока полиция приехала, радикалы успели разбежаться. Мы подали заявление о совершении преступления. Но ничего не расследуется.
Светлана Новицкая. «Бессмертный полк»
Этим «патриотически настроенным» гражданам всё сходит с рук. Например, когда начало разваливаться дело П. Волкова, на суды, как на работу, стали ходить С14 и «Национальные дружины». Они хамили, оскорбляли. Я вызвала полицию и потребовала открыть уголовное производство по факту препятствования деятельности адвоката. На адрес Волкова пришло письмо из полиции, в котором они сообщали, что не видят уголовного преступления, а в суде «произошла ссора между “патриотически настроенными организациями”, Волковым П. и его адвокатами».
– В суде против переименования киевского проспекта Ватутина в проспект Шухевича вы тоже задействованы?
– Я подписала договор представлять бабушку, которая будет выступать свидетелем. Она была радисткой Ватутина. Ей девяносто с лишним лет. Ее в суде на руках носят. Елена Петровна попросила меня: «Вы напористый адвокат, возьмитесь, чтоб ее там не затыкали и не закрикивали всякая “сволота” и “вьятровичи”, когда она будет давать показания». Но пока мне не пришлось поучаствовать в этом процессе».
На сегодня Апелляционный суд оставил в силе определение суда, запрещающее переименовывать улицу до конца процесса. Надо понимать, что это крупнейший район Киева, где живет несколько сотен тысяч человек. Очень длинный проспект. И хоть бы один человек с этой улицы пришел, поинтересовался делом в суде, сказал бы той же Бережной: «Спасибо за то, что вы воюете за нашу улицу, за нашу память». Туда приходит только Союз ветеранов, этим людям за семьдесят, а участникам войны – за девяносто.