Анамнез: война

Судя по всему, выпускник мастерской Александра Сокурова Кантемир Балагов, получивший широкую известность после «Тесноты», успешно преодолел «рубеж второго фильма»: его новая картина «Дылда» получила приз за режиссуру в престижном каннском конкурсе «Особый взгляд», хорошо продаётся на мировом кинорынке и неплохо стартовала в ограниченном российском прокате.

В «Дылде» действительно присутствует необычный взгляд, выделяющий её не только из череды нынешних фанфарных фильмов на военную тему, но также из длинного ряда тех, что были сняты в советское время, в том числе классических, будь то «Летят журавли», «Судьба человека» или «Баллада о солдате». Этот взгляд – точнее, визуальный язык – можно сравнить разве что со взглядом Андрея Платонова, остраннившего коммунистическую реальность так, как не сделал никто другой. Нелишне вспомнить, что интерес к Платонову испытывал и учитель Балагова, который обратился к его прозе в своём дебютном фильме «Одинокий голос человека», повлиявшем на дальнейшее творчество мастера. Но интересно, что прямое, вербальное подражание Платонову звучит в «Дылде» неестественно – например, процитированная со знаком плюс многими рецензентами фраза «Я внутри напрасная». Хотя в целом косноязычие травмированных войной героинь фильма, не способных иначе выразить себя в слове, вполне соответствует их внутреннему состоянию, которое в психиатрии давно именуется посттравматическим стрессовым расстройством, а в нашем кино было отражено только в «Крыльях» Ларисы Шепитько, показавшей судьбу бывшей военной лётчицы. Литературе повезло больше – книга Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо», к которой также обращался режиссёр «Дылды», вместе с другими произведениями принесла ей Нобелевскую премию.

Можно назвать и другие приоткрытые Балаговым стороны послевоенной жизни, в которые кино не заглядывало, – беспомощные инвалиды, которые просят врачей прервать их жизнь; женщины, потерявшие возможность иметь детей, специфически влияющий на женские отношения дефицит мужчин, обострённое социальное неравенство и тому подобные вещи, одно прикосновение к которым вызывает истошные крики «победоносцев» (чтобы не сказать «победобесов»), недавно напустившихся на «Праздник» Красовского и «Братство» Лунгина. В случае «Дылды» их, к счастью, почти не слышно – может быть, отчасти потому, что картина напрочь лишена декларативности и демонстративности,
а максимально приближена к своим страдающим героям и в лучших моментах настолько погружена в атмосферу минувшего, что вызывает сопереживание почти на физиологическом уровне, особенно сильное у тех, кому довелось родиться в Ленинграде в послевоенные годы: полубессознательная детская память исторгает непроизвольные слёзы. Прошлое воскресает на экране благодаря согласованной работе всей съёмочной группы, но можно многое сказать и об отдельных её составляющих: о ракурсах съёмки и движении камеры (оператор Ксения Середа), о красно-зелёной и охристой цветовой гамме и кадрах, вызывающих ассоциации с образами Милле, Делакруа и Жана Фуке (художник-постановщик Сергей Иванов, художник по костюмам Ольга Смирнова), о монтаже (Игорь Литонинский), фонограмме и, конечно, о ролях – не только главных (Виктория Мирошниченко и Василиса Перелыгина), но и второплановых – Ксении Кутеповой, Игоря Широкова, в котором усмотрели сходство с Путиным, Константина Балакирева и Андрея Быкова, кому-то напомнившего германовского Лапшина в исполнении Андрея Болтнева.

За рулём Саша (Игорь Широков)

Назвав достоинства, назовём и недостатки, являющиеся или нет их продолжением. Цветовые контрасты подчас избыточны: так, переход героини из одного состояния в другое не обязательно сопровождать сменой красного платья на зелёное. Повествование же, напротив, пунктирно: реакция героинь на невольное убийство сынишки одной из них попросту отсутствует, наталкивая одних зрителей на мысль об их полной бесчувственности, а других – о бесчувственности автора фильма. Доверие к трогательному эпизоду, из которого явствует, что блокадный мальчик никогда не видел собак, подрывается тем, что действие фильма происходит через полтора года после снятия блокады, когда те успели размножиться. И, под конец, явно чрезмерен контраст между коммуналкой, где живут героини, и особняком с сотней окон, в котором с семьёй и прислугой расположился некий партийный деятель: руководивший в те годы Ленинградом тов. Жданов, конечно, не страдал от нехватки жилплощади, но Зимний дворец для проживания всё же не приспособил.