Александр Мелихов: необычайные похождения Ильи Эренбурга

31 августа 1967 года ушел из жизни Илья Эренбург

Когда Хрущев распекал Эренбурга за то, что тот полушутя предлагал распространить борьбу за мир на сферу культуры, партийный вождь, возможно, и не догадывался, что главный советский плюралист и космополит в прошлом подпольщик. Правда, после положенных отсидок и высылок унесший ноги в канонический Париж социал-демократический Павел внезапно преобразился в декадентского Савла со всеми положенными метаниями от религиозности и эстетства к тотальной мизантропии. Однако с первыми же известиями о «бархатной» революции былой подпольщик устремляется в Россию, но уже в 21-м снова оказывается за границей и в течение месяца пишет свой первый и лучший роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников». Эренбург наконец-то нащупал главный свой дар — дар скепсиса, дар глумления над лицемерием и тупостью всех национальных и политических лагерей. С этим даром Эренбург мог бы сделаться советским Свифтом, но эпоха требовала не издеваться, а воспевать себя, к чему Эренбург был наименее приспособлен природой своего отнюдь не бытописательского дарования. Он, если угодно, был певец обобщений, а власть требовала передвижничества. Все двадцатые Эренбург пропутешествовал по Европе, издавая сразу на многих языках книги превосходных очерков о королях автомобилей, спичек и грез (Голливуд), неизменно скептической интонацией давая понять, что пекутся все они о суете, — не прилагая этот скептический кодекс к тоже не вполне одетым королям страны Советов: в стране восходящего солнца Беломорканала тревогу и брезгливость вызывает все больше «мелкособственническая накипь». Эренбург и в тридцатые годы беспрерывно колесил по Европе, но пафос его очерковой публицистики и публицистической прозы становился все проще: фашизм наступал, и Эренбург становился все менее требовательным к его противникам-коммунистам. А после Двадцать второго июня и без того едва теплящегося скептика в Эренбурге поглотил ветхозаветный пророк: «Мы поняли: немцы не люди». Но – советские солдаты сражаются не только за свой дом, - за все человечество, за всю европейскую культуру! А «Люди, годы, жизнь» без преувеличения составили эпоху в нашем постижении 20-го века (в отличие от серенькой «Оттепели», которая «только» дала эпохе имя). Модильяни, Шагал, Матисс, Мейерхольд, — Эренбург первым ввел эти имена в массы. Обратив тысячи и тысячи умов сначала к культурному, а потом и к социальному обновлению.