Как просидеть в Кремле до старости и смерти. Правила Леонида Брежнева
14 октября 1964 года, 55 лет назад, Центральный комитет КПСС возглавил Леонид Брежнев. Боровшийся за Никиту Хрущева с «антипартийной группой» Маленкова, Молотова, Кагановича, через семь лет он возглавил заговор против своего покровителя и босса. К этому времени Хрущев растерял авторитет и поддержку в партии: развенчав «культ личности» Сталина, он на том же месте возвел культ собственной личности — проявлял авторитарные замашки, грубил подчиненным, решения принимал единолично, не советуясь с коллегами, измучил постоянными, плохо продуманными реформами, искоренял номенклатурные привилегии, кардинальным сокращением численности Вооруженных Сил настроил против себя военных… «Хрущев развенчал культ Сталина после его смерти, а мы развенчали культ Хрущева при его жизни», — заключил Леонид Брежнев на историческом пленуме ЦК 14 октября.
Высший партийный пост Никита Сергеевич покидал буквально умываясь слезами — настолько внезапной была для него отставка (в действительности ряды заговорщиков наполнялись около года). Брежнева некоторые активные участники операции по смещению Хрущева считали фигурой слабой, плохо подготовленной для руководства партией и государством и поэтому временной. На лидирующие позиции претендовал бывший председатель КГБ, секретарь ЦК, руководитель Комитета партийно-государственного контроля Александр Шелепин. Но Леонид Ильич удерживал высшую власть в течение целых 18 лет. Как ему удалось обеспечить себе политическое долголетие?
Самый человечный человек
Начнем с того, что Леонид Брежнев был человеком общительным, демократичным, доброжелательным, вежливым, внимательным к окружающим, обаятельным, с мягким чувством юмора. Избегал конфликтов, неприятных разговоров, выяснения отношений (обратной стороной этого качества было то, что проштрафившиеся в его глазах не имели возможности объясниться, отстоять себя). «Несколько дней в себя прихожу, уснуть не могу», — жаловался Леонид Ильич после тяжелых разговоров. «Добрый, человечный», — подчеркивают многие хорошо знавшие его. Из советских вождей, скорее, его, а не Ленина можно было бы назвать «самым человечным человеком».
Однажды Леониду Ильичу (он был еще первым секретарем обкома) доложили о неком гражданине, который рассказывал в очереди «антисоветский» анекдот. Человеку грозил арест. «Бороться надо не с теми, кто анекдоты рассказывает, а с теми, кто поставляет несвежий хлеб и создает очереди за молоком», — заявил Брежнев. Дело замяли. Уже будучи генсеком он заступился за диссидента Жореса Медведева, которого упекли в психушку (правда, впоследствии Медведева все равно лишили советского гражданства). При Брежневе отправился в изгнание Солженицын. Но останься он в Советском Союзе — его бы ожидали куда более тяжелые испытания. Можно сказать, Брежнев и председатель КГБ Юрий Андропов, который с подачи генсека провернул стремительную операцию по высылке писателя, спасли Александра Исаевича от тюремного срока: руки чесались у многих влиятельных бонз.
Многие вспоминают: был чуток с охранниками, расспрашивал их о домашних делах, с азартом играл с ними в «картишки», домино, шахматы (проигрывать не терпел, поэтому партнеры подыгрывали ему, а он делал вид, что не замечает).
Любил приглашать на дачу, к застолью не только сановных соратников, например того же Андропова, а также министра обороны Дмитрия Устинова и ближайшего многолетнего помощника Константина Черненко, но и представителей «обслуживающего персонала», таких как начальник 4-го «особого» управления Минздрава Евгений Чазов (кстати, эту должность Евгений Иванович получил, потому что не был связан с той или иной партийной группировкой, в первую очередь с шелепинской: тайны здоровья генсека и его сподвижников охранялись с особой тщательностью, чтобы не стать чьими-то козырями в аппаратных интригах).
По воспоминаниям сослуживцев, подмосковная дача Брежнева была небольшой, да и не слишком уютной, с маленькими комнатами, низкими потолками, с одним на весь дом телевизором советского производства и видеомагнитофоном, но в то же время — с 15-метровым бассейном и кинозалом: Леонид Ильич начинал свой день с плавания, а завершал просмотром кинолент, «Альманаха кинопутешествий», документальных фильмов о природе, животных («кинушки о зверушках» — так это называлось в семье Брежневых).
В просторной квартире на Кутузовском проспекте Брежневы почти не жили, а от еще более помпезной квартиры на улице Щусева просто отказались (годы спустя она досталась председателю Верховного Совета РФ Руслану Хасбулатову). «Надо поскромнее, поскромнее — нам нельзя выпячиваться», — говаривали Леонид Ильич и его супруга Виктория Петровна. И за госдачу, и за такую же казенную квартиру у Брежнева вычитали из зарплаты, а после смерти генерального секретаря дачу по заведенному порядку передали государству, как и множество ценных подарков, например, кубок из бивня мамонта, инкрустированный бриллиантами и другими драгоценными камнями.
Все для человека, все во имя человека
Брежневу приписывают такие слова: «При Сталине люди боялись репрессий, при Хрущеве — реорганизаций и перестановок. Народ не был уверен в завтрашнем дне, поэтому он должен получить спокойную жизнь для плодотворной работы». Именно при Брежневе была введена пятидневная рабочая неделя, неоднократно поднимались зарплаты, пенсионный возраст был снижен до 55 лет для женщин и 60 — для мужчин, колхозникам стали начислять зарплаты и пенсии, сокращались цены на промышленные товары, шло бурное жилищное строительство.
Сам жил и другим давал — так кратко можно обозначить стиль брежневского руководства. Леонид Ильич, как и весь партийно-хозяйственный аппарат, был изношен послевоенным восстановлением производства и быта, бессонными ночами (отсюда и мучительные проблемы со сном). И, став первым человеком в Советском Союзе, тем более после резкого ухудшения здоровья в середине 70-х, не отличался трудолюбием. Подъем — в 10 утра, бассейн, завтрак в 11, прием посетителей с 12 до 14, затем обед и сон, вечером — хоккей или охота, ужин, просмотр телепередач и кинофильмов. «Все для человека, все во имя человека, и мы даже знаем этого человека», — шутили в Советском Союзе. Поблажки вышли и сподвижникам по высшему руководству: с 1966 года они работали строго с 9 до 17, с перерывом на обед, в выходные трудились только Дмитрий Устинов и Юрий Андропов.
В последние лет шесть, резко сдав, Брежнев практически отошел от дел. По воспоминаниям Михаила Горбачева, заседания Политбюро длились по 15-20 минут, без каких бы то ни было обсуждений, а бывало, что и в отсутствие первого лица: за проекты решений, заранее подготовленные аппаратом ЦК, голосовали единогласно. Однажды на заседании престарелый и немощный генеральный секретарь «вырубился», потерял нить разговора. От таких эпизодов становилось неловко, но никому и в голову не приходило поднять вопрос об отставке недееспособного генсека. А сам он, хоть и просился несколько раз «на пенсию», на деле от преимуществ верховной власти отказываться не собирался. (Фактически же страной руководил триумвират Дмитрия Устинова, Юрия Андропова и министра иностранных дел Андрея Громыко. Именно они навязали плохо соображавшему Брежневу решение о вводе советских войск в Афганистан. Когда стало ясно, что «блицкриг» не удался и Союз завяз в афганской войне, Брежнев раздраженно бросил товарищам: «Не могли сделать как положено. Влипли, черт побери, в историю»).
Брежнев ценил разнообразные удовольствия жизни. С заметным вниманием относился к привлекательным женщинам — медсестрам, стенографисткам, буфетчицам, стюардессам. Хорошо одевался. Любил ювелирные украшения — с удовольствием носил перстни, подаренные югославским лидером Иосипом Броз Тито (их сближала общая приверженность к комфортному образу жизни) и сыном Юрием. Обладал коллекцией дорогих ружей и парком зарубежных автомобилей, насчитывавшим с десяток роскошных иномарок, среди которых Cadillac, Rolls-Royce, Mercedes. Леонид Ильич был отличным водителем, сам водил на огромных скоростях, а главы иностранных государств, принимавшие Брежнева или приезжавшие в Москву, были хорошо осведомлены, что лучше всего дарить главе советского государства автомобиль.
Хорошо известна анекдотическая тяга Леонида Ильича к наградам. И если звание Героя Социалистического Труда было присвоено ему за дело (он как секретарь ЦК курировал при Хрущеве военно-промышленный комплекс и космическую программу), то четыре Звезды Героя Советского Союза (столько же было только у Георгия Жукова), полководческий орден «Победа» и звание маршала Брежневу присвоили ни за что, «идя навстречу пожеланиям». Супруга Виктория Петровна упрекала мужа в стяжательстве незаслуженных наград, но тот, защищаясь, простодушно аргументировал: это не я себя наградил, это партия меня наградила. (В то же время Брежневу пришлось отказаться от Нобелевской премии, которую он вполне мог получить за договор СССР с ФРГ, положивший начало новым отношениям в Европе. «Мы принудили Пастернака отказаться от Нобелевской премии, он не поехал на ее вручение. Как бы я выглядел в глазах народа, если бы получил эту же премию?» — не без горечи вопрошал генсек).
Подарки и награды сыпались не только на Брежнева, но и из его щедрых рук. Так, президент США Ричард Никсон вернулся из Москвы с катером на подводных крыльях. В каждую командировку Леонида Ильича — зарубежную или в границах СССР — вывозились ценные подарки на десятки тысяч рублей. Своего егеря в охотхозяйстве Завидова он возвел в генерал-лейтенанты и едва ли не первого наградил орденами «За службу Родине в Вооруженных Силах» всех трех степеней, а его заместителя, генерал-майора, — еще и боевым орденом Красной Звезды.
«Порадеть родному человечку» было и приятно, и важно: пусть вся «вертикаль власти» видит, что более щедрого лидера, чем Брежнев, ей не найти. За Леонидом Ильичом и Викторией Петровной тянулся длинный шлейф родственников, друзей, сослуживцев — «днепропетровские», «молдавские», «казахстанские» — которым они старались помогать жильем, должностями, наградами и разными привилегиями. Брат Яков был определен на высокий пост в Министерство цветной и черной металлургии, под свояка по фамилии Беляк было создано надуманное Министерство машиностроения для животноводства и кормопроизводства, которое он и возглавил, сын Брежнева Юрий служил замминистра внешней торговли, зять Юрий Чурбанов — первым замминистра внутренних дел. Вся Москва обсуждала богемную жизнь дочери Галины. Юрий и Галина, как и их отец, были добрыми, отзывчивыми людьми (так, известно, что Галина защищала «Театр на Таганке», много раз вытаскивала из передряг Владимира Высоцкого), но злоупотребляли алкоголем, чем сильно досаждали малопьющему Леониду Ильичу.
Манеры, принятые в семье и окружении первого лица, распространялись на все этажи власти. Использование служебных полномочий ради обогащения, кумовство расцвели при Брежневе небывало пышным цветом. После ужаса сталинизма и нервного правления Хрущева номенклатура наконец расслабилась и наслаждалась красивой, сладкой жизнью.
«Работать нужно лучше, вот и вся реформа»
Таким же вальяжным, неторопливым был стиль управления Леонида Брежнева. Он был консервативен и избегал резких поворотов, ратовал за стабильность (потом это назовут «застоем»), отмахивался от проектов реформ. Так были положены под сукно преобразовательские проекты премьер-министра Алексея Косыгина, которые предусматривали децентрализацию управления экономикой, повышение самостоятельности предприятий, введение критериев прибыльности, рентабельности, производительности труда. «Реформа, реформа. Кому это надо? Работать нужно лучше, вот и вся реформа», — похоронил Брежнев косыгинские инициативы.
Зато в аппаратных играх плохо образованный, неглубокий, с первого взгляда, генсек был непревзойденным гроссмейстером. Поначалу он не «выпячивался», не спешил высказать собственное мнение. Вел себя скромно, осмотрительно, разделяя власть с Алексеем Косыгиным и председателем Президиума Верховного Совета, советским «президентом» Николаем Подгорным. Даже дома всегда спрашивал: «А что скажет Витя? Спросите у Вити, она все знает». (Витей он называл супругу Викторию Петровну). И во главе семейного стола сидел не могущественный глава мировой ядерной державы, а его жена, генсек усаживался слева от нее.
Честно признавался в некомпетентности по тем или иным вопросам, охотно выслушивал специалистов, дорожил мнением ученых, позволял спорить с собой. Своим спичрайтерам наказывал: пишите проще, поменьше Маркса в докладах, ну кто поверит, что Леня Брежнев Маркса читал? Заумности из речей безжалостно вычеркивал. А послу в Америке Анатолию Добрынину как-то сказал: «Какие тебе указания? Ты лучше меня знаешь, как вести дела с американцами. Главное, чтобы был мир».
В отличие от своего предшественника Хрущева, не был склонен к скороспелым и радикальным решениям, предпочитал коллективные обсуждения (что впоследствии обернулось нерешительностью и бездеятельностью). Если какой-либо вопрос вызывал споры и конфликты, Брежнев со словами «тут надо посоветоваться, подумать» откладывал его, чтобы «доработать и согласовать». Именно при нем распространилась практика многоступенчатых согласований с десятками подписей разнообразных начальников. Процедуры стали важнее реальных дел.
Слабости Брежнева постепенно превращались в его привлекательные и сильные черты: в нем не было диктаторской начинки Сталина, волюнтаризма и крайностей Хрущева, и аппарату это нравилось. Именно секретариат ЦК, руководителей республик и среднее партийное звено в лице секретарей обкомов и крайкомов Леонид Брежнев избрал своей опорой. Неизменно находил время, чтобы принять их или обзвонить лично, делал это даже на отдыхе, и беседовал по спецсвязи по несколько часов, в годы болезней и немощи — тоже. Посоветоваться по каким-то вопросам, выяснить мнение, расспросить о нуждах, внимательно выслушать, поддержать, пообещать помощь, первым поздравить с награждением орденом, с присвоением звания — такое уважение, такую систематическую заботу к подчиненным не проявляли ни Сталин, ни Хрущев. (Так, когда «хозяина Краснодарского края» Сергея Медунова серьезно пропесочили в Москве за превышение полномочий, Брежнев позвонил ему и успокоил: не переживай, не обращай внимания, работай спокойно).
Руководители на том конце провода, конечно, наполнялись гордостью: сам Брежнев позвонил! Такие «подходы» укрепляли авторитет генсека в недрах партии и его позиции в руководстве страны. Брежнева воспринимали как уважительного, деликатного генсека, который и шагу не сделает, не посоветовавшись с товарищами по партии. Таким, как Медунов, давалась на подчиненных им территориях почти неограниченная власть, взамен они поддерживали такое же бесспорное и никем не оспариваемое лидерство генсека. О лучшем партаппарат не мог и мечтать. Этих настроений не учел сталинист Александр Шелепин, «железный Шурик», как звали его в партии, который настаивал на ужесточении внутренней дисциплины и обострении борьбы с империалистами. Партаппарат Шелепина не поддержал и за ним не пошел, отдав предпочтение «либеральному» и миролюбивому Брежневу.
Однако, окрепнув в должности генерального секретаря, Брежнев, не сразу, терпеливо выжидая удобные моменты, убирал из окружения тех, кто проявлял независимость и инакомыслие, кого он считал соперниками. Так затухла карьера первого заместителя председателя Совета министров Дмитрия Полянского, который укорял Брежнева в болезненной страсти к наградам, а однажды выразил возмущение тем, что любимая медсестра генсека присутствует при обсуждении членами Политбюро важнейших государственных вопросов. Неожиданно для Полянского его молниеносно понизили до министра сельского хозяйства, за три года работы на этом посту он ни разу не попал на прием к генсеку, а затем был спроважен с глаз долой послом в Японию. Так же, «со свистом», отправился на пенсию Николай Подгорный, когда решил, что может подхватить пост генерального секретаря из рук дряхлеющего Брежнева. На пленуме ЦК первый секретарь Донецкого обкома Качура «ни с того ни с сего» внес предложение совместить посты генерального секретаря ЦК и председателя Президиума Верховного Совета. «Леня, что это такое?» — взволновался Подгорный. — «Сам не пойму, Коля, но, видать, народ так хочет…»
Постепенно былое всесилие утратило и Политбюро. Нередко еще в самом начале заседания Леонид Ильич провозглашал: секретариат уже рассмотрел этот вопрос, мы посоветовались и решили… Членам Политбюро оставалось только послушно проголосовать. На следующем этапе им ограничили свободу передвижения по стране: выезжавший должен был получить добро генсека. Мягко, но настойчиво он провел решение, по которому главный и единственный доклад на съездах партии делал он сам, остальные члены Политбюро и секретари ЦК лишь согласовывали текст брежневского доклада. «Товарищ Косыгин может еще выступить о пятилетке, остальным не надо», — однажды «закрыл вопрос» Леонид Ильич. Как-то генсеку понравился тест доклада того же Дмитрия Полянского. «Хороший доклад, Митя, — отозвался Брежнев. — Я с ним выступлю, а ты подготовь другой».
Вместе с тем Леонид Ильич не был мстительным, жестоким и проявлял снисходительность даже в отношении политических врагов (и это тоже, безусловно, импонировало партийно-советской бюрократии). Александр Шелепин был «брошен на профсоюзы», но еще долгое время оставался членом Политбюро. Первого секретаря Московского горкома партии Николая Егорычева, угодившего в опалу, отправили послом в Данию, но перед этим исполнили его просьбу и за считанные дни выделили квартиру дочери. Владимира Семичастного убрали с ключевого поста председателя КГБ, но специально под него ввели должность первого заместителя председателя Совмина Украины. Таких примеров немало.
Ну, а вместо Семичастного КГБ возглавил верный Андропов. Чтобы контролировать и его, в заместители Юрию Владимировичу Брежнев откомандировал двух давних, еще по работе в Днепропетровске и Молдавии, друзей — генералов Цынева и Цвигуна. Точно так же «днепропетровец» Николай Тихонов был назначен первым заместителем Косыгина — чтобы ограничивать строптивого премьера, присматривать за ним и в конце концов заменить его.
«Мягко стелет, да жестко спать» — под таким девизом, искусно избавляясь от конкурентов и умножая ряды сторонников, Леонид Брежнев оставался на советском политическом Олимпе долгих 18 лет.