Как сейчас живет Кэтти из «Трех мушкетеров»

Актриса и режиссер Елена Цыплакова вскоре будет отмечать двойной юбилей: 60-й день рождения и 45-летие работы в кино. Журналист «Вечерки» побеседовала с ней.

Елена Цыплакова — актриса, режиссер, педагог. Диапазон ее творческой деятельности огромен, как огромен и диапазон ее ролей в кино — от розовых героинь до сбрендивших убийц.

— Елена, только что вы получили приз за лучшую женскую роль в сериале «Шаг в бездну». Чем вам была интересна эта работа?

— Я сыграла возрастную роль мамы и бабушки. Моя героиня иногда резкая, в основном — справедливая. Мне вообще частенько предлагают роли с жестким характером. Я тут даже одну сумасшедшую сыграла.

— Кого же?

— Сумасшедшего директора школы. Сериал «Шаг в бездну» — 16-серийный, каюсь, я не попросила весь сценарий для чтения. И вдруг режиссер мне говорит: «Если откажешься — не обижусь. Твоя героиня — абсолютное зло». А там был детективный момент: несколько убийств, пропадали люди. И выясняется, что все это делала моя героиня. В свое время любовница мужа хотела ее с детьми выгнать из дома, и она убила ее, вот после этого с ней что-то происходит. В свое время, когда я играла Офелию на сцене, начиталась книжек по психиатрии. Одержимых я и в жизни видела и знаю, что это такое...

— И вы, человек верующий, конечно же, прежде чем согласиться на роль, подумали: «А надо ли мне все это?»

— Конечно. Но потом вспомнила две фразы. Одну — Вани Охлобыстина, которого спросили: «Зачем вы играете таких мерзавцев?», а он ответил: «Лучше я сыграю и отмолю, чем кто-то в это влезет». А вторая фраза принадлежит старцу, который сказал, что «зло, соделавшись привычным, перестает быть отвратительным». Я потом много размышляла на эту тему. И сказала режиссеру «Ласточки» Денису Карро: «Если хочешь, то я сыграю ее, но так, что от этой бабы всех будет тошнить. Потому что такое нельзя оправдывать». Денис сказал: «Делай, как считаешь нужным».

— Вы размышляли, почему актеров иногда в жизни преследует то, что они играют?

— И продолжаю размышлять. Ответила для себя так: по системе Станиславского артист должен себя ставить в предлагаемые обстоятельства и должен искать, где в плохом персонаже есть хорошее, чтобы тот не выглядел плоским. То есть оправдывать его. Но мне однажды во время молитвы пришла мысль: артисту нельзя оправдывать героя, когда он совершает плохие поступки.

Когда артист оправдывает героя «по системе», то этот грех становится как бы его личным. А мы, актеры, еще и визуализируем это. Поэтому своим студентам в театральном институте я всегда предлагаю пользоваться формулой не «я в предлагаемых обстоятельствах», а всетаки «мой герой». Если они хотят защититься... Мне в сериале «Ласточка» было тяжело даже физически, при том, что я понимала умом, как это сыграть. Тяжко было смотреть на себя потом на экране, да и грим у моей героини был страшный. Вот такую роль ужасную сыграла. На улице ко мне потом женщина какая-то подбежала и сказала: «Лена, ну зачем вы соглашаетесь на такие роли?»

— Что ответили ей?

— «Зло надо знать в лицо».

— У вас была очень любопытная роль в «Черной кошке», где это самое зло вы рассматривали, скажем так, под иным углом зрения?

— В «Черной кошке» (сериал режиссера Антона Сиверса, 2016 год. — «ВМ») я играла мать главного бандита. Он у нее единственный сын, она его бесконечно любит.

Но при этом начинает догадываться, кто совершает убийства. Мы придумали такой ход: моя героиня начинает перед иконой Богородицы молиться, а молитва не идет. Наконец она говорит: «Господи, мне и смотреть-то на тебя стыдно». И отходит.

А в финале, когда она узнает, что сына расстреляют, стоя спиной к камере, спрашивает: «Ну, когда?» «Сегодня ночью». И уже поворачивается абсолютно просветленной. Казалось бы, мать должна была отреагировать на это истерикой, но этого не происходит, она понимает, что Господь остановил ее сына на этом страшном пути. Мы показали, как бы на эту ситуацию реагировал человек духовный, а не душевный — а это две разных психологии.

Я своим студентам объясняю, что они должны понимать, каков уровень сознания человека, которого они играют. Потому что мотивация поступков разная. Человек, живущий делами плоти, совершает определенные поступки. Душевные люди живут эмоциями: его хвалят — хорошо, ругают — плохо. Духовный же человек реагирует совсем иначе: его ругают, а он говорит: «Спасибо», потому что ему подсказывают, в чем он несовершенен. Так что мои роли стали для меня интересной практикой.

— А как вы, школьница, из семьи художников, вообще попали в кино?

— С режиссером Динарой Асановой я познакомилась за год до того, как она запустилась с фильмом «Не болит голова у дятла», который стал моей дебютной картиной. Ее муж, как и мои родители, занимался промышленной графикой. Они были у нас у гостях, и Динара вдруг спросила: «Хочешь сыграть?» Я решила попробовать. А в итоге ВГИК оканчивала по двум специальностям. Причем у фантастических педагогов. Актерский — у Льва Кулиджанова и Татьяны Лиозновой, а режиссерский — у Алова и Наумова.

Лев Александрович был невероятно доброжелательным, внимательным и очень немногословным. А Татьяна Михайловна — очень строгой. Я росла в основном среди мальчишек, что отразилось на моем характере, и Татьяна Михайловна говорила: «Тебе надо учиться читать стихи и плакать».

А как интересно было разговаривать с нашим мастером на режиссуре Александром Александровичем Аловым! Он был фронтовиком, что наложило особый отпечаток на его понимание жизни.

— После роли Кэтти в фильме «Д’Артаньян и три мушкетера», который, кстати, вышел 40 лет назад, популярность вам голову не вскружила?

— Нет, потому что популярность я почувствовала еще раньше, после выхода фильма «Школьный вальс». Но в «Трех мушкетерах» у меня были замечательные партнеры, это была моя первая поездка на юг. Я мечтала пойти к морю, а режиссер говорил: «У тебя лицо загорит — нельзя!» На той картине я неделю репетировала танец. Из двух платьев мне скомбинировали костюм, он оказался таким тяжеленным, что режиссер сказал: «Не надо танца, просто попрыгай под песенку». Было ужасно обидно. В довершение всего Михаил Боярский наступил мне на юбки, и верхняя оторвалась. Короче, я уехала расстроенная, с мыслью о том, что, наверное, мне вообще не стоит сниматься в комедиях. Но в результате эта цепь «неуклюжих» обстоятельств послужила толчком к тому, что Карен Шахназаров позвал меня на картину «Мы из джаза».

А еще был фильм «Счастливая, Женька!» (картина режиссера Александра Панкратова, 1984 год. — «ВМ»), который я очень люблю и который полюбил народ, — простая и человечная картина. Люди скучают сегодня по вот таким интересным человеческим судьбам нормальных людей, а не по судьбам уродов, бандитов и бесконечных проституток.

— Почему тогда режиссеры не снимают сегодня про нормальных людей? Вот что вы, режиссер, можете сказать по этому поводу?

— Сегодня кино — продюсерское. Режиссер — профессия зависимая. Вот моя подруга работает на телевидении, на документальных проектах. Звонит и рыдает: она пытается искать судьбы интересных людей, а продюсеры ей говорят: «Что вы такую муть приносите? Нужен материал для быдла из спальных районов».

Но я сама живу в так называемом спальном районе Москвы, и вокруг меня живет немало кандидатов и докторов наук. И я не считаю быдлом ни себя, ни своих соседей. Есть замечательная фраза древнего философа: «Не надо считать других глупее себя. Можешь ошибиться». Так что же остается режиссеру в эпоху продюсерского кино? В тех проектах, где работаю, я стараюсь вычищать сценарий от всякой ругани, потому что это ничего не добавляет к сути картины.

— Было такое, что вы отказывались от ролей?

— Отказывалась, в том числе и от больших, но похожих на прежние. Я сыграла в «Школьном вальсе», и мне тут же предложили сыграть во «Взрослом сыне» почти такую же роль. Я отказалась. Зато судьба подарила встречу с Сашей Панкратовым-Черным, и, чтобы сыграть у него эпизод, я даже побрилась наголо. Для эпизода! Представляете? Я старалась всегда выбирать то, что не дало бы мне войти в какое-то одно жесткое амплуа.

— Вам ближе роли героинь или характерные персонажи?

— Я актриса и могу сыграть все, что угодно. Вот в военной картине «Цель вижу» я играю полковницу, начальницу школы снайперов в 1942 году. Режиссер Евгений Сокуров — полковник ГРУ, участник военных операций, он ставил в моих собственных сериалах трюки. А тут написал сам сценарий, потому что ему «надоели пиджаки, которые ничего не знают про войну». У него я играю жесткую тетку, которая наводит порядок в этой школе снайперов. Я предлагала: «Женя, она женщина, давай я сыграю мягче». А он отвечал: «Ты не знаешь, как полковник смотрит на майора!» За эту работу я получила два приза на российских фестивалях.

— А как вы оцениваете современное военное кино, которое мы видим на больших экранах?

— Я не очень люблю разбирать работы коллег, что-то нравится, что-то нет. Для меня в фильме, где снимаюсь сама, важна подлинность, вплоть до мельчайших деталей. Вот у моей героини должен был быть орден Красной Звезды. Я пошла к режиссеру, который начал делать муляж, и попросила: «Можно я с отцовской звездой снимусь?» Отец в 19 лет получил орден Красной Звезды. Я снималась с батиным орденом — и в этом тоже был мой поклон этому поколению.

— Вам не кажется, что военные фильмы постепенно вырождаются в аттракцион?

— У меня в семье про войну никто ничего не рассказывал. Они просто не могли об этом говорить. А я настаивала и расспрашивала отца, который в 20 лет пришел с войны инвалидом, с медалями и орденом. Однажды он ответил: «Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, как мы сидели с друзьями, а потом я через пятнадцать минут выскребался из-под кусков мяса, оставшихся от друзей?» Нечто подобное сказала и мама. Она жила в Новгородской области, в Лычкове, где сегодня стоит единственный в России памятник погибшим во время Великой Отечественной детям, сделанный на народные деньги. Туда пришел эшелон из 12 вагонов ленинградских детей, их расселили по домам, а потом последовала команда: «Быстро собираемся и едем». Погрузились в поезд, и тут налетели немцы, разбомбили. Мама говорила: «Что я тебе буду рассказывать? Как мы собирали с ветвей части их тел?» Женщины в поселке оберегали эти могилы в вой ну, даже когда поселок переходил из рук в руки, а это было шесть раз.

Не мне судить, вина ли это того поколения, которое в основном молчало, потому что им было больно об этом рассказывать. Может, поэтому и не произошло должной эмоциональной передачи в той степени, в которой эта информация заслужила быть переданной. 9 Мая — это для них праздник очень молчаливый и действительно со слезами на глазах. Они молча садились, поднимали рюмку, но ничего не говорилось. Но мы, их дети, все это чувствовали. И было поколение режиссеров, которые застали эту войну и умели это передать на экране. А молодежь сегодня воспитана на стрелялках…

— Какие самые большие комплименты вы получали за свою работу?

— После «Черной кошки», где я играю ту самую мать бандита, ко мне подошла пожилая женщина, взяла за руку и сказала: «Спасибо вам за роль матери». Посмотрела мне в глаза печально-печально и пошла. У меня мурашки побежали по телу. Я подумала: «Боже мой, наверняка у нее тоже какая-то непростая ситуация с сыном». Вообще, это очень интересно, как люди на искусство реагируют. Например, после премьеры моего фильма «Камышовый рай» на сцену из зала поднялся мужчина. Стоит, молчит, ему кричат: «Чего сказать-то хотел?» А он отвечает: «Мне 42 года, я прожил жизнь свою, как баран. Больше так жить не буду». А в финале фильма герой сбежал из лагеря, идет по болоту, непонятно, выживет или нет, и твердит: «Я не баран, я не баран»...

А после сериала «Семейные тайны» мне одна юрист рассказала, что к ней несколько дней шли люди и забирали иски о разделе совместного имущества. Она была потрясена. А я ведь перед этим сериалом, современной историей «Короля Лира», молилась: «Господи, людей изменить невозможно, но если они, глядя на экран, перестанут делать некоторые вещи, это для меня будет самым высоким результатом картины». Для меня высшая цель искусства — помочь человеку стать более совершенным.

Читайте также: Михаил Боярский: «Битлз» испортили мне жизнь