Время Ерофеева

Самые первые воспоминания почему–то самые траурные. Покойная мать сказала всем старшим братьям и сестрам — подойдите к кроватке и попрощайтесь с ним. Со мной то есть.

До окончания школы жил в городе Кировске Мурманской области. Папеньку сажали (у них это было принято — сажать) дважды, посадили — выпустили, снова посадили. Но важно, что в 1954 году отца освободили совсем. Мне он порассказал такое, что вам и не снилось. Знаете, что значит быть начальником железнодорожной станции, которую занимают то русские, то финны, то немцы, потом опять русские, финны, немцы... и при этом ухитряться исполнять свои обязанности? А я–то дурак, как видел в небе финские или немецкие самолеты — махал платочком и приплясывал. Мне было ровно три с половиной года. В конце концов отца объявили предателем Родины. Сейчас, наверное, это трудно понять...

Мне еще не было семнадцати. Я увидел первую корову и подивился: ба, еще на свете есть коровы.

Когда меня выгоняли из МГУ, я уже писал — чисто юношеские "Заметки психопата". Однокурсники, те, кто читал, говорили, что это невозможно, что так писать нельзя. "Ты, Ерофеев, хочешь прославиться на весь институт?" А я в ответ: "У меня намерения намного крупнее!" А рукописи мои действительно пропали. "Шостаковича" потерял я в электричке, вернее, украли сетку, где были, кроме него, две бутылки вермута. Роман опять же об алкоголиках.

Большое влияние оказал Гоголь. Если бы не было Николай Васильевича — и меня бы как писателя тоже не было. В этом не стыдно признаться. Немножко Мопассан, очень люблю его вещь "На воде". Но совсем не люблю Золя, не терплю бездушия, а в нем я это сразу определил. В ХХ веке — Кафка, которому я многим обязан, Фолкнер ("Особняк"). Очень люблю Набокова. Никогда зависти не знал, а тут завидую, завидую... А из современников ощущаю духовную близость с могучим белорусом Василем Быковым.

Учился и во Владимирском пединституте, на том же факультете, так же отлично и недолго. Тихонечко держал у себя в тумбочке библию. Для меня эта книга есть то, без чего невозможно жить. Я из нее вытянул все, что можно вытянуть человеческой душе, и не жалею об этом. А тех, кто с ней не знаком, считаю чрезвычайно несчастным и обделенным. Библию я знаю наизусть и могу этим похвалиться.

Говорят, к Блоку под конец его жизни хотели вселить красногвардейцев. По этому поводу Зинаида Гиппиус съязвила: жаль, если не вселят, ему бы следовало целых двенадцать. Я ее очень люблю, Зинаиду Гиппиус, и как поэта, и особенно как личность. Если бы я заполнял анкету "Кто из русских писательниц вам по душе?", долго рыскал бы в своей неумной голове и назвал бы ее.

Весна 62–го года. Приходит человек и говорит: "Вы Ерофеев?" — "Да". — "Вам нужны пистолеты?" Представь, город Владимир. Я лежу в похмелюге. Мне надо похмелиться во что бы то ни стало, а тут этот мудак спрашивает: "Так вам нужны пистолеты?" Я говорю: "На кой ляд мне ваши пистолеты! Дайте мне грамм пятьдесят похмелиться, а потом поговорим о пистолетах". А он не отстает: "Нет, вы скажите, вы Ерофеев или не Ерофеев?" — "Ерофеев, мать вашу!" — "Ага. Значит, вам нужны пистолеты".

Так вот вам случай. Упал кабель в траншею с ледяной водой. И ведь кому–то нужно лезть его вытаскивать. И самое странное — никто не решается. Я гляжу на своих коллег — никто. И я — не потому, что опять же отважный человек, а потому, что мне было противно на них глядеть, — я полез. А в это время проходит мимо мамаша с ребенком, показывает ему на меня, у которого в жизни не было ни одной четверки, и говорит: вот, если будешь плохо учиться, то придется потом, как этому дяде, по траншеям лазить.

Что же до латыни, музыки и алкоголизма... С латынью ладил всегда. Я знаю ее дурно, но я в нее влюблен. Если бы меня спросили, в какой язык я влюблен, то выбрал бы латынь. Смею уверить, что этот ваш автор словаря ничего не понимает ни в музыке, ни в алкоголизме. В его стройную систему не укладывается, что можно одновременно и понимать толк в выпивке, и любить сложную музыку, и интересоваться делами в Намибии. Соединять это ему и не снилось.

Ко мне как–то приехали знакомые с бутылью спирта. Главным образом для того, чтобы опознать: что это за спирт? Говорят: "Давай–ка Ерофеев, разберись". После "Петушков" я слыву большим специалистом. А метиловый спирт и обычный, должен сказать, на вкус почти одинаковы. Ну, думаю, ценят, собаки, свою жизнь в отличие от моей. Чутьем, очень задним, я понял, что спирт хороший. Выпил рюмку — они смотрят, как я буду окочуриваться. Говорю: налейте–ка вторую. И ее опрокинул. Всматриваются в меня внимательно и хотя трясутся от нетерпения — ни–ни, не прикасаются. Вот такой дурацкий рационализм. С той поры он стал мне ненавистен...

Написал radnevi на radnevi.d3.ru / комментировать