Детство в концлагере

Сейчас, когда от Великой Победы нас отделяет три четверти века, многим ныне живущим тяжело представить, что довелось пережить тогда не только солдатам Великой Отечественной войны, но и тем, кто перенес бомбежки и голод в тылу, кто до изнеможения трудился, чтобы помочь фронту. Нам нынешним невыносимо даже представить себе трагедию тех, кто остался на оккупированной территории, кто был угнан в концлагеря или на принудительные работы. Воспоминаниями об отроческих годах, проведенных в плену, о детской молитве под обстрелом, о нечеловеческой жестокости и людской доброте поделилась жительница Ржева Галина Петровна Болобонова (Кудрявцева), несовершеннолетняя узница фашистского концлагеря.

 

В начале января мне позвонил муж моей младшей сестры и попросил срочно к ним прийти. Я пошла, благо, живут они в пяти минутах ходьбы. У них в гостях был мой старый знакомый по немецкому концлагерю, а потом и по школе, Анатолий Михайлович Попов. Он оказался другом по охоте мужа сестры. Хотел узнать что-нибудь о пребывании в немецком концлагере, так как об этом расспрашивали его внуки, а он помнил только, как бомбили наш состав и мы долго стояли, пока отцепляли вагоны, убирали раненых и мертвых. Сестра Тамара тоже тогда была очень маленькой и почти ничего не помнила, а наша мать, пока была жива, старалась не рассказывать о лагере, очень расстраивалась и говорила: «Забудьте, что было, и живите сегодняшней жизнью». Муж сестры знал, что я многое помню о войне, вот и позвал меня поделиться воспоминаниями. Может быть, и другие хотят знать об этом.

Начну с начала войны. В июне 1941-го к нам в гости приехал брат отца, офицер Красной Армии; он служил в городе Лида, на западной границе. Все сидели за столом, и вдруг по радио Левитан своим громким отчетливым голосом произнес: «Говорит Москва. Говорит Москва. Говорит Москва». Отец сказал: «Сейчас объявят о начале войны». На это брат отца дядя Коля говорит: «Не может быть, нас бы не отпустили в отпуск». Но слова отца оказались страшной правдой: началась война. Дядя Коля уехал сразу в часть, даже не заехав к родным в деревню, где была его семья (жена и сын). Отец поспешил в военкомат; его определили в часть, которая стояла в Ржеве, так как мама должна была вскоре родить четвертого ребенка, сына. Три дочери у нее уже были – семилетняя Валя, я (мне к тому времени исполнилось шесть лет) и Тамара трех лет от роду. От страшного волнения у мамы начались роды, и ее отвезли в роддом. Отец приходил домой только на ночь, а утром отправлялся обратно в часть. Нам, сестрам, была дана команда собрать все хорошие детские зимние вещи. Мы постарались и набили в мешки все хорошее детское и взрослое, а также постельное. Когда выписали маму с младенцем Веней, отец на грузовой машине с шофером отвез нас со всеми мешками к бабушке в деревню Артемово, а сам на этой же машине отправился догонять свою часть.

Бабушкина изба была маленькая, а семья там жила большая (бабушка, три ее внука, две мамины сестры). Мы поселились там же, спали на полу. Мешки с вещами не разбирали (забегая вперед, скажу, что в лагере они очень пригодились).

Когда наши войска стали отступать, оставив деревню, мы с ними дошли до деревни Подберезье; там началась большая бойня. Мы, как и все местные жители, прятались в окопах. На нашем окопе стоял пулемет. После боя целым остался только наш окоп. Взрослые сказали, это потому, что мы, дети, во время боя читали молитву «Отче наш…». С этого момента я поняла, что Бог есть, и вера в Него спасает меня по сей день.

Затем мы вернулись обратно в Артемово, которое к тому времени было занято немцами. Здесь нас внесли в список на отправку в немецкий концлагерь как семью коммуниста. Из деревни везли на санях на станцию, погрузили в товарные вагоны и отправили состав в немецкий тыл. По дороге нас бомбили, разбитые вагоны отцепляли. Ехали долго, в конце концов прибыли в Слуцк (Белоруссия), на окраине которого находился концлагерь.

Лагерь был обнесен колючей проволокой в четыре ряда, на вышках стояли автоматчики. В бараках – нары в три яруса по обе стороны от прохода. Поселились мы сначала на нижнем этаже, а после того, как стал ходить конвой из немцев отбирать детей на «органы и кровь», перебрались на третий ярус нар. Всех детей наши взрослые определили наверх – там можно было спрятаться. Конвой ходил часто – то детей отбирали, то женщин помоложе с малым количеством детей для отправки на работу в Германию. Так попала в рабство семья с двумя детьми из нашего дома. Они работали (как выяснилось после войны) у немецкого хозяина на ферме. Сторожили нас полицаи из местных жителей, они были в особой одежде. Когда рядом не наблюдалось немцев, они разговаривали с нами, предупреждали об «облавах».

Как нам здесь пригодились наши мешки с одеждой… Мама обменивала у охранников белье на картошку, хлеб, сухари. От голода (баланду давали один раз в день) люди умирали, нары становились пустыми. К тому же нас заразили тифом. Первой заболела мама. Тифозных увозили во флигель, который стоял отдельно. Я там ухаживала за мамой, а на нарах остались старшая сестра Валя, Тамара и маленький Веня. Его Валя кормила густышей «баланды» через тряпочку. Он, конечно, не выжил... Всех умерших за ночь утром забирали рабочие и увозили в траншеи, которые были вырыты вдоль флигеля. Траншеи не закапывали, пока не наполнятся до верха. Маму я выходила, прибегала на нары за порцией «баланды», брала немного сухариков, выменянных на вещи. Мама вернулась – заболели Валя и Тамара. Их остригли, так как в волосах были вши. Я заболела последней, но меня не остригли – у меня не было вшей на голове. Но все равно я осталась без волос – все постепенно вылезли, когда заболела цингой.

Вначале было очень трудно, так как надо было прятаться от облав, а потом стало полегче, нары освободились, «налетчиков» не стало. Некоторые наши стали ходить за проволоку в ближние деревни, «по миру». Парни и девушки ночью, в метель и снег, через четыре проволоки проползали по канаве, которая шла от двухэтажного дома рядом с нашим бараком.

Дом был с решетками на окнах. Никогда не забуду, как немцы загнали в этот дом евреев, закрыли и подожгли. Они бились об окна, хватали руками раскалившиеся докрасна решетки. Стон стоял невыносимый. Век не забуду этот ужас… Когда хожу на дачу мимо Мемориала погибшим воинам, всегда останавливаюсь возле памятника погибшим евреям, помолюсь, помяну всех.

Наутро немцы рылись на пепелище – искали золото, и были слышны крики радости. Все это я наблюдала с третьего яруса нар, так как поверху барака были окна.

Когда наши стали наступать, немцам понадобилось место лагеря для обороны. Прошел слух, что нас уничтожат. Но этого не произошло. Немцы почему-то дали клич по жителям деревень, чтобы забирали оставшихся узников лагеря. Спасибо белорусам – приехало много подвод на санях. Нас погрузил один пожилой мужчина (две семьи – нашу, четыре человека, и еще одну семью, в которой было трое).

Привезли в бывший военный городок, состоявший из двух двухэтажных зданий и одного флигеля. Здания без окон и дверей, все разбито. Но было уже тепло – начало весны 1944 года. Забить окна и немного приспособить для жизни помещения помогли жители близлежащей деревни Конюхи. Жили так: мы, дети, ходили «по миру» по Конюхам – дальше нас мама не пускала, да и деревня была очень большая. Давали хлеб, картошки немного (сил мало – много не унесешь). Мама с тетей Марусей, которая с нами ехала и поселилась в одной квартире, занялись шитьем. У тети Маруси была швейная машинка.

Примерно в апреле 1944 года нас освободила советская армия. Мы переехали в свободный дом в деревню. На родину ехать не было денег. Осенью пошли в школу я и Валя. Я сразу в третий класс, так как еще дома и в детсаду нас готовили к школе – читать и писать мы умели. В Конюхах пришлось прожить два года, пока нас не разыскал брат отца дядя Коля. Он был военным, жил во Львове и помог нам выехать на родину.

Наш отец погиб. Он был смертельно ранен под Белым и умер в госпитале в Калинине.

Публикация сайта Ржевской епархии