Ненависть высшей пробы
Владимир ШЕМШУЧЕНКО родился уже после войны. Но война с ним повсюду – в семье, в жизни, в стихах.
Владимир ШЕМШУЧЕНКО
Родился в 1956 году в Караганде. Получил образование в Киевском политехническом, Норильском индустриальном и московском Литературном институтах.
Работал в Заполярье, на Украине и в Казахстане. Прошел трудовой путь от ученика слесаря до руководителя предприятия.
Член Союза писателей России, член Союза писателей Казахстана. Лауреат ряда литературных премий. Участник двенадцати антологий поэзии. Автор шестнадцати книг стихов. Постоянный автор «Литературной газеты».
Живет в г. Всеволожск (Ленинградская область).
Вторая ударная
…Шли болотами, лесами,
Бросив пушки и обозы,
Сапогами, сапогами
Наступая на березы.
Шаг. Еще один. Осколок
Утонул в тепле шинели…
Хвоя – тысячи иголок! –
В обожженном взрывом теле…
В перелесках и болотах
Зарывали в плащ-палатках –
Мертвых! Мертвых! Мертвых! Мертвых!
С документами в подкладках.
Бор Мясной. Скорей бы вечер.
Ни команды, ни патронов.
Доедают человечину
«Мессершмиты» и вороны…
Ночь. Темно. Дотлел окурок…
Гимнастерка! Китель! Тельник!
Из разбитой амбразуры
Сладковатый запах тленья…
В свете гаснущей ракеты
Рты, распяленные в крике!
Хлещут плети голых веток!
Блики! Блики! Блики! Блики!
И виновным, и невинным
Дарит смерть простые позы…
Но цветут на вражьих спинах
Штыковых отметин розы!
* * *
Донос. ОГПУ. Расцвет ГУЛАГа,
Руби руду! Баланду съешь потом…
Мой дед с кайлом в обнимку – доходяга.
А я родился в… пятьдесят шестом.
Война. Концлагерь. На краю оврага
Эсэсовец орудует хлыстом…
Отец с кайлом в обнимку – доходяга.
А я родился в… пятьдесят шестом.
Орел двуглавый. Гимн. Трехцветье флага.
С нательным в новый век вхожу крестом.
Бескровно под пером скрипит бумага,
Ведь я родился в… пятьдесят шестом.
По отвесной стене
1.
Выглянул месяц, как тать из тумана,
Ножичком чиркнул – упала звезда
Прямо в окоп... В сапоги капитана
Буднично так затекает вода...
Через минуту поодаль рвануло.
Замельтешили вокруг светлячки...
Встать не могу – автоматное дуло
Прямо из вечности смотрит в зрачки.
2.
Белый день. Белый снег.
И бела простыня.
Бел, как мел, человек.
Он белее меня.
Он лежит на спине,
Удивленно глядит –
По отвесной стене
Страшновато ходить.
«Помолчите, больной...
Не дышите, больной...» –
Говорит ему смерть,
Наклонясь надо мной.
3.
Остывают страны, народы
И красивые города.
Я плыву и гляжу на воду,
Потому что она – вода.
А она и саднит, и тянет,
Словно соки земные луна...
Жду, когда она жить устанет
Или выпьет меня до дна.
Из какого я рода-племени?
Кто забросил меня сюда?
Скоро я проплыву мимо времени,
Опрокинутого в никогда...
* * *
Я здесь не жил в блокаду –
После войны рожден.
Мне – ничего не надо.
Павшим – земной поклон.
Стали землей винтовки.
Млеют в лесах соловьи.
Только – на «Пискарёвке»
Родственники мои…
Кончились коммунисты –
«Пятой колонне» – салют!
На Украине фашисты
Кровушку русскую льют.
Мне – ничего не надо.
Господи, воля Твоя…
«Фрицы» мне – не камрады.
«Бандеровцы» – не друзья.
Не опущусь до злобы.
Бранных слов не скажу.
Ненависть – высшей пробы! –
Сыну в сердце вложу.
* * *
Подо льдом остывает вода.
Снегом заткана площадь пустая.
Разогнали чертей холода.
Даже ведьмы – и те не летают.
Лихозимье. А в доме зверье
Распушило хвосты у камина.
Мудрость жизни диктует свое:
Кошка мирится с сукиным сыном.
Отогрею нутро кипятком.
В небесах разгорится лампада.
И растает под языком
Предынфарктное слово – «блокада».
Ветеран
1
Он был болен и знал, что умрет.
Положив мою книгу на полку,
Вдруг сказал: «Так нельзя про народ.
В писанине такой мало толку».
Я ему возражал, говорил,
Что традиции ставят препоны,
Что Мефодий забыт и Кирилл,
Что нет места в стихах для иконы.
«Замолчи! – оборвал он. – Шпана!
Что ты смыслишь! Поэзия – это...»
И закашлялся… И тишина…
И оставил меня без ответа.
2
С ним можно было запросто молчать.
Он никогда не задавал вопросы,
Когда я рвал рубаху сгоряча,
Роняя на пол пепел папиросы.
Он не писал ни песен, ни стихов.
С ним жили шавки: Руфь и Недотрога.
За ним совсем не числилось грехов.
Он говорил, что почитает Бога.
Он вытащил меня из пьяной драки
И в спину подтолкнул: «Беги, убьют...»
Он умер тихо, но его собаки
Заснуть всему кварталу не дают.
* * *
Обшарпанный футляр, а в нем – аккордеон.
Потертые меха и клавиши живые...
У дома две сосны стоят, как часовые,
А прежде здесь стоял сосновый батальон.
Держу аккордеон, как дочку на руках.
Меня учил играть отец в беленой хате...
Отец мог умереть от раны в медсанбате,
Но выжил, чтоб сейчас остаться в дураках.
Какое дело мне до медленно жующих
И прочих власть имущих, обласканных судьбой,
Играй, аккордеон, для непосильно пьющих!
И пусть они поют, как мы поем с тобой.