Малая Родина-мать зовёт

Россияне все чаще проявляются как очень патриотичный народ. Но не совсем в том ключе, что желает власть. Вместо бравого военного марша людям милее тихие местные баллады, а вместо имперского патриотизма — локальный. Современные россияне хотят не идти в штыковую, а возделывать свои скорбные шесть соток, свою квартиру, свой двор и лестничную клетку. Ну максимум — город или субъект РФ.

Политологи недоумевают: вроде бы патриотизм кочегарят по проверенным советским лекалам, а на выходе получается совсем другой продукт. Но ничего удивительного нет: СССР для многих худо-бедно нес в себе замысел объединенного человечества, а в нынешней России все великодержавие — ради контроля одной из групп интересов над нефтегазовой рентой. И народ, вооруженный интернетом, на мякине не проведешь.

Взбесившийся принтер

Патриотические мотивы зазвучали все громче с середины 2000-х годов по мере укрепления бюрократии, скромно именующей себя «государством». Морально-идеологическое цунами случилось в 2013-м, когда пакеты принятых Госдумой законов по защите традиционных ценностей окрестили «взбесившимся принтером». 14 июня депутаты приняли скандальные законопроекты о защите религиозных чувств верующих и о борьбе с пропагандой нетрадиционных ценностей. Потом запретили иностранцам усыновлять сирот. Коммунисты в Госдуме предлагали создать «общественные советы по нравственности в СМИ». А заодно «при театрах, цирках, музеях и концертных организациях». И даже выбрать в стране «омбудсмена по правам верующих».

Время само время  своего героя — 39-летнего петербургского депутата Виталия Милонова. Рыжебородый крепыш в роговых очках а-ля Андропов стал «русским Савонаролой», пытавшимся запретить курить кальян, ходить по льду Невы, а журналистам — писать о конце света. Он также планировал наделить эмбрион гражданскими правами, чтобы судить за аборт как за убийство, и признавал, что хотел бы запретить преподавание теории Дарвина в школах. Он судился с Мадонной и требовал закрыть спектакль «Сон в летнюю ночь» по Шекспиру за пропаганду педофилии и гомосексуализма. Назвать одну из улиц в Петербурге именем президента Чечни Ахмата Кадырова — снова он. Когда в Интернете распространилась фейковая новость, будто Милонов хочет призывать на срочную службу в армию девушек, не родивших ребенка до 23 лет, ее, не задумываясь, перепечатали сотни изданий — а что, на него похоже. Он же вправду собирался проверить рассуждения чайлдфри на предмет экстремизма и не регистрировать в соцсетях подростков до 14 лет.

В Белгороде пытались запретить рок-музыку, а в Воронеже — праздник Нептуна, потому что он имеет языческие корни (плевать, что Конституция гарантирует свободу вероисповеданий). Писательница Татьяна Толстая увидела в этом всем идею «замкнуть русский мир на самого себя, заткнуть все щели, дыры и поры, все форточки, из которых сквозит веселым ветром чужих культур, и оставить русских наедине друг с другом». В 2012 году президент Владимир Путин подлил масла в огонь, сказав, что общество потеряло «духовные скрепы».

Нацлидер имел в виду некие духовные основания, объединяющие общество, то, «что во все времена делало нас крепче, сильнее, чем мы всегда гордились». Но «сплочение» населения в огромной стране, недавно переболевшей тоталитаризмом в тяжелой форме, чревато принуждением к единомыслию. И скрепы действительно начали ковать из запретов, штрафов и ограничений.

Публицист Александр Невзоров предположил, что не существует такой мерзости или глупости, которая не была бы поддержана и воспета Государственной думой: «Я вглядываюсь в физиономию современной России, я вижу, до какой степени она покрыта фурункулами мизулиных, милоновых, мединских, дугиных, я вижу торчащие из ушей и рта «Тополя», вижу, что все это накрыто еще париком Кобзона. Я не вижу никаких родных и симпатичных мне черт в лице этого существа». Но это было только начало.

Ведь задачи патриотического воспитания от лица государства формулируют лоббисты тех структур, которые впоследствии будут осваивать бюджеты. Главная цель 2-миллиардной программы «Патриотическое воспитание граждан Российской Федерации на 2016 – 2020 годы» — доля россиян, гордящихся своей страной, должна вырасти на 8%. Дальше все как при СССР — должны вырасти число комсоргов, музеев на предприятиях и шефство воинских частей над школами. В 1991 году этого всего было навалом, но не спасло империю от краха.

Телевизионная пропаганда после присоединения Крыма, казалось бы, делает свое дело: «глубинный народ», согласно опросам, был в целом доволен «возвращением величия». Более 60% респондентов связывают проблемы страны с деятельностью внешних врагов. 88% верят, что наша армия способна обеспечить безопасность страны от любого противника. 75% россиян за стабильность, которая важнее реформ. Целых 81% респондентов негативно относятся к США, 55% — к Украине. 42% населения поставили Сталина на первое место в ряду величайших людей страны, хотя в конце перестройки так считали лишь 8% сограждан. Политолог Кирилл Рогов формулирует: «Начиная с 2012 года государство не пытается уловить витающую в воздухе национальную идею, ответить на неоформленный общественный запрос — но впервые за всю постсоветскую историю само формулирует официальную квазиидеологию, которая должна стать основой национальной идентичности. Россия — это особенная страна. Ее основа — это сильная власть, патриотизм, уважение к религии и традиционные семейные ценности. Она окружена (и всегда была окружена) кольцом врагов, которые завидуют ее природным богатствам и моральным достоинствам. Кроме того, Россия — страна, которая победила фашизм и может в случае чего это повторить».

Постучали снизу

Но постепенно народ узнавал, что большинство наших ура-патриотов держат на Западе деньги, имеют там недвижимость и обучают детей. И, несмотря на все грозные парады, военные храмы и километры лубочного кино про войну, 100-летняя блокадница Прасковья Елисеева коротает дни в питерской коммуналке без ванной, а общественную баню, в которой она мылась всю жизнь, власти закрыли. Губернатор, подаривший телевизор слепому ветерану, только напомнил: если советский патриотизм был с душком, то от нынешнего нос закладывает за километр.

Десятки тысяч людей, вышедших на улицы Хабаровска в защиту арестованного губернатора Фургала, должны, по идее, отрезвить Кремль. Если бы в столице вывалил такой же процент горожан, протест объединил бы 1,2 млн москвичей. И мы проснулись бы в новой стране. А ведь доводить Дальний Восток, давно и всерьез недовольный «колониальным правлением», было совсем не обязательно. Это и есть локальный патриотизм, из-за которого уже пришлось приостановить строительство мусорного полигона на станции Шиес (Архангельская область).

Когда группа активистов соорудила палаточный лагерь в Шиесе, строители полигона думали, что легко их снесут, — натравили полицию и боевиков-чоповцев. Да и зима на носу — тут в январе -40 градусов бывает, все наверняка разбегутся. Но народ не то что выстоял, но и прирастал числом — до 600 человек. Шиес стал символом и знаком сопротивления власти, не слышащей свой народ. Люди говорят, что нельзя годами выкачивать из их малой родины нефть, газ, железо, лес, а вместо них завозить ядерные полигоны, радиоактивные отходы и армии уголовников. На митинг солидарности с защитниками Шиеса, который собрался 9 ноября 2019 года в Мичуринском парке 245‑тысячного Сыктывкара, пять тысяч участников не принесли ни одного триколора — только республиканские флаги.

Когда жители Петербурга протестовали против передачи Исаакиевского собора РПЦ, а екатеринбуржцы — против храма в сквере, это был протест против чиновничьей наглости. Журналист Семен Новопрудский сформулировал: «Ни светская, ни церковная власть в России не завоевали в глазах людей право строить храмы, где им вздумается». «Духовные скрепы» стали инструментом принуждения государства к бездумной и безропотной лояльности людей любому начальству — поэтому верующие бывают против строительства храмов.

Вероятно, впервые в истории России мы присутствуем при рождении национальной идеи снизу. Публицист Юрий Сапрыкин полагает, что эта идея сформулирована еще в балабановском «Брате» и сегодня разлита во всем — от популярных сериалов до работ уличных художников: «Это локальный патриотизм — ощущение принадлежности не к державной абстракции, а к конкретному месту, к которому нужно относиться с заботой, уважением и вниманием. Это проявляется и в подъеме регионального краеведения, в переоценке местного исторического наследия — в котором, например, конструктивизм и индустриальная архитектура оказываются не менее важны, чем церкви и народные промыслы; в буме внутреннего туризма, в моде на фермерство и локальные продукты и т. д. Это новый пантеон культурных героев — не назначенных сверху, а выбранных стихийно, в котором Андрей Платонов, обэриуты, Егор Летов или Алексей Балабанов воспринимаются как нечто глубинно важное, объясняющее саму суть России. Это совершенно иное отношение к 1990‑м — не как к «лихому» десятилетию и не как ко «времени свободы», но как к трагической и героической эпохе, откуда все мы родом. Это постепенно тренируемый навык кооперации, совместных общественно значимых действий, объединения с соседями, коллегами и единомышленниками для какой-либо значимой цели — будь то борьба против вырубки сквера перед домом, помощь ближайшему детскому дому или защита несправедливо задержанного однокурсника. Это, в конце концов, преодоление свойственных старшим поколениям комплексов национальной неполноценности (с которыми, возможно, связаны особенности российской внешней политики) — спокойное и трезвое ощущение, что «русские норм», а жить в России, несмотря ни на что, здорово».

И этот зазор между властью и людьми, которые потихоньку прибирают к рукам ответственность за свою жизнь и не ждут спущенных сверху «скреп», — лучшая новость начала нулевых. Другое дело, что человек не может однажды стать храбрым или свободным — и оставаться таким всю жизнь. Эти мускулы нужно регулярно качать. Но есть подозрение, что власть хотела бы прикрыть качалку.

«Аргументы Недели», Денис Терентьев