От памятников не родятся памятники…

Были времена, когда историческая память и благодарность ещё являлись благородными признаками интеллектуальной честности и подлинной интеллигентности человека. Помню, как в семидесятые годы прошлого века на факультете журналистики, где я учился, услышал поразившие меня слова от нашего выдающегося преподавателя, историка русской литературы ХIХ века, профессора и поэта, Эдуарда Григорьевича Бабаева о военном стихотворении Михаила Львова. Крупнейший специалист по творчеству Льва Толстого, Пушкина, представителей эпохи, далёкой от современности, Бабаев вдруг заговорил о поэзии фронтового поколения и очень эмоционально, с передающимся нам волнением, прочитал наизусть стихотворение «Высота» Михаила Львова, его знаменитые строки:

Комбату приказали в этот день
Взять высоту и к сопке пристреляться.
Он может умереть на высоте.
Но раньше должен на неё подняться.

Конечно, мне были знакомы эти стихи, но вдруг я словно увидел их другими глазами, а через них и самого Эдуарда Григорьевича, слова которого запомнил навсегда: «Не знать такие стихи – значит не знать и не понимать, что такое настоящая поэзия!»

Мне повезло, что среди многих моих старших товарищей, фронтовиков, был и замечательный поэт и необыкновенной внутренней культуры и душевной отзывчивости человек – Михаил Давыдович Львов. Говорю о нём отдельно, поскольку считаю его одним из самых выдающихся поэтов в своём поколении, написавшим о Великой Отечественной стихи, большинство из которых уже во время войны становились подлинной классикой, но которые, увы, вместе с именем их автора со временем оказались как бы заслонены другими именами и более громкими, что ли, стихами. А ведь достоинство поэзии Михаила Львова не только в её качестве высшей пробы, но и в непостижимой тайне соединения в ней простоты, чистой ноты очень личной, почти исповедальной искренности и какой-то щемящей, тихой нежности, не допускающей громких слов и малейшей пафосности, даже там, где сама тема вроде бы и требует «металла звон», как призывал старик Державин…

Хотя своей судьбой на войне он заслужил право на твёрдость голоса. Генерал-лейтенант М.Г. Фомичёв, командир добровольческой танковой бригады, дважды Герой Советского Союза, вспоминал о Михаиле Львове: «Это был отважный человек. И в атаку ходил с мотострелками, и стихи читал разведчикам, и вместе с сапёрами проходы проделывал в минных полях, и был инициатором сбора трофейного оружия и боеприпасов».

Немного позже М. Львов в содружестве с великой Александрой Пахмутовой напишет монументальный гимн своему поколению «Поклонимся великим тем годам», звучащий 9 Мая на фоне скульптуры «Родина-мать зовёт!» на Мамаевом кургане в непокорённом когда-то Сталинграде. А ещё – песню «Горячий снег», поэтическое эхо на прозу своего друга, фронтовика Юрия Бондарева, оставив словно отчеканенный знак пережитой трагедии:

А у меня в глазах навек
Горячий снег, кровавый снег.

В суровых словах М. Львов передаст общее народное настроение и дыхание: «Мы войне ничего не простили». И скажет о том, как понимали его ровесники свой долг перед Родиной и русской литературой: «Поэзия стояла на страже великих ценностей, как часовой несменяемый, и всё – и в жизни, и в стихах поколения – было освещено высоким пламенем времени трагического и героического».

---

Михаил Львов

(1917–1988)
Участник Великой Отечественной войны.

* * *

Чтоб стать мужчиной,
мало им родиться,
Чтоб стать железом,
мало быть рудой.
Ты должен переплавиться.
Разбиться.
И, как руда, пожертвовать собой.

Какие бури душу захлес тнули!
Но ты – солдат, и всё сумей принять:
От поцелуя женского до пули,
И научись в бою не отступать.
1941–1943 гг.

Волга

Набросив нá плечи шинели,
Скрипучие качая нары,
В теплушке вечером мы пели –
Грузины, русские, татары,
И песни были долги, долги…
А в песнях девушки красивы,
И за окном открылась Волга,
Широкая, как путь России.
1941 г.

Песня

Ребята песню запевают,
На нарах лёжа, в тишине.
И песня-то невесть какая,
А сердце разрывает мне.

Всё в песне можно и уместно,
И стоит захотеть друзьям –
В теплушку царская невеста
Войдёт и тихо сядет к нам...

Но мы поём, поём до ночи
О том, что позабыть нельзя:
«Последний нонешний денёчек
Гуляю с вами я, друзья».

И как далёкое наследство,
Пробившись через столько дней,
Твоя судьба сожмёт мне сердце,
И я забуду о своей.
1941 г.

* * *

Надломилась пшеница русая
Возле станции Лебедянь,
Словно хлещут ефрейторы Пруссии
Пулемётами по лебедям.
1941 г.

* * *

Есть истины, которые не нужно
Высказывать ни другу, ни врагу.
Есть истины, которые оружью,
И лишь ему доверить я могу.

И я воспитан не жестоким с детства,
И убивать трудней, чем умирать.
Я принимаю мужество в наследство

От вас, которым никогда не встать.
Так примем гнев и месть, как меру веса,
Пока врагу колени не согнём,
Пока с железом говорит железо,
Пока огонь сражается с огнём!
1943 г.

Высота

М.Г. Фомичёву
Комбату приказали в этот день
Взять высоту и к сопке пристреляться.
Он может умереть на высоте.
Но раньше должен на неё подняться.

И высота была взята,
И знают уцелевшие солдаты:
У каждого есть в жизни высота,
Которую он должен взять когда-то.

А если по дороге мы умрём,
Своею смертью разрывая доты,
То пусть нас похоронят на высотах,
Которые мы всё-таки берём.
1944 г.

У входа в Скалат

А.Б. Лозовскому
Полковник, помните Скалат,
Где «тигр» с обугленною кожей
И танк уральский, в пепле тоже,
Лоб в лоб уткнулись и стоят?
Полковник, помните, по трактам
Тогда и нас водил сквозь смерть
Такой же танковый характер –
Или прорваться, иль сгореть.
1944 г.

Звездочёту

Ещё придут такие ночи:
Травой окопы зарастут –
И, разбирая звёздный почерк,
Забудут всё, что было тут.

Поймёт ли это кто тут не был,
А нам, встававшим в полный рост,
Земля была дороже неба
И сухари нужнее звёзд.
1944 г.

* * *

Будет время – покажут
Вам о фронте в кино.
А пока же, пока же
Это нам всё равно.

Удивлённо и странно
Из ночей фронтовых
Мы посмотрим – с экрана,
С полотна – на живых.

Будто пули не взяли
Нас, под корень рубя,
И, печальную, в зале
Я увижу тебя.

Нам уже не обняться –
Мы из разных миров,
Нам уже не прорваться
Сквозь незримый покров.

Для тебя – как виденье,
На экране в огне
Я мелькнул на мгновенье,
Как в вагонном окне.

И со мной – побратимы,
Все в закат. На закат.
Это необратимо,
Нет дороги назад.

Опечалясь красиво,
Боль сожмёшь у виска.
И на этом спасибо.
И прощай! На века!
1944–1962 гг.

Письмо

Возможно, будет мрачная погода,
Тебе покажется, что мало строк,
Что я тебе за целые полгода
И полстраницы написать не смог.

Не доверяй погоде и досаде
И хоть открытку в ящик оброни…
Торопимся к берлинской автостраде
И письма пишем, не сходя с брони.
Апрель 1945 г.

Вагоны

От перегона до перегона,
Всюду, куда ни кинешь взгляд,
Опрокинутые вагоны
С сорок первого года лежат.

Колёса в сторону отлетели,
Впутались в тонкие ивняки,
И оплетает свежая зелень
Их обгорелые костяки.

Колючая проволока колет глаза нам,
Воронка водой прошлогодней полна…
Живые вагоны бегут на запад,
Откуда пришла война.
1945 г.

* * *

Повержены трибуны и глашатаи.
Повалены железные столбы.
Германию, как в поезде, пошатывает,
И о железо стукаются лбы.

Часы судьбы отмеривают маятники,
И не вернутся прошлые года.
От памятников не родятся памятники.
Империя не встанет никогда.
1945 г.

* * *

Мне нелегко. Но легче мне не надо.
Пусть будет тяжелее нам вдвойне,
Кто не забыл о вьюге Сталинграда
И о друзьях, убитых на войне.
И за себя отныне жить нам надо,
И за погибших сверстников своих.
А лёгкость жизни, лёгкость слов и взглядов
Была бы оскорблением для них.
1947 г.