«Анатолий Великолепный». Что принёс России нарком Луначарский

145 лет назад, 23 ноября 1875 г., появился на свет ребёнок. Матерью его была Александра Ростовцева, дочь статского советника Якова Ростовцева. Отцом — действительный статский советник Александр Антонов. Новорожденный же получил имя Анатолий и статус внебрачного ребёнка. Отчество и фамилию ему предоставит муж его матери, действительный статский советник Василий Луначарский.

Который, в свою очередь, тоже был внебрачным ребёнком полтавского помещика польских кровей Фёдора Чарнолусского, и поначалу носил фамилию «Луночарский» — с «о» в серединке. Дворянство считало хорошим тоном давать внебрачному потомству свою фамилию с переставленными слогами и буквами.

Словом, даже с фамилией и происхождением первого советского народного комиссара просвещения Анатолия Васильевича Луначарского возникают сложности и определённые моменты, на которых легко спекулировать. Когда дело доходит до оценок его профессиональной деятельности, сложность увеличивается на порядок. Спекуляции же становятся и вовсе чуть ли не единственным ныне одобряемым методом: «Луначарский? Знаю, знаю — такой нарком. Должен был заниматься просвещением, но в результате лишь путался с актрисочками, что-то такое пописывал, а Советской власти был нужен только для того, чтобы прикрыть звериный оскал большевизма!»

Спекуляция от прямой и наглой лжи отличается гомеопатической дозой правды, без которой все выкладки летят к чертям. Правдой в случае Луначарского является то, что он действительно питал большую слабость к театру. О чём говорит отчаянное письмо Владимира Ленина: «Запрягите его, Христа ради, изо всех сил на работу по профессиональному образованию, по единой трудовой школе, но ни в коем случае не позволяйте заниматься театром!»

Письмо датировано 1921 годом. Как раз тогда в Москве полным ходом идут религиозные диспуты, запущенные с лёгкой руки Луначарского. В конце декабря 1919 г. он прочёл в Политехническом музее лекцию с хлёстким названием: «Почему нельзя верить в Бога». Название ожидаемо спровоцировало волну протестов, и со следующего года диспуты между «религиозниками» и «антирелигиозниками» стали регулярными. Они вызывали совершенно невероятный ажиотаж. Одним из главных действующих лиц был Луначарский — редко какой диспут обходился без его участия. Вот как пишет об этом личный секретарь Льва Толстого Валентин Булгаков, который был оппонентом Луначарского, выступая защитником религии: «Вокруг здания Политехнического музея, где был объявлен мой диспут с Луначарским, творилось что-то невероятное. Все билеты были проданы еще за два дня до диспута, аудитория была уже переполнена, а между тем подъезд, лестницы и все коридоры здания были забиты народом, а вдоль стен музея на улице тянулась громадная очередь. Распорядителям кое-как удалось убедить публику разойтись, пообещав ей устроить новый диспут в ближайшее время».

Возможно, кое у кого произойдёт разрыв шаблона, однако в те годы подобные диспуты не только допускались, но и приветствовались. Более того — на многих из них «религиозники» количественно преобладали. Луначарскому иной раз приходилось выступать даже не в меньшинстве — в одиночестве. И, тем не менее: «Он понимал противника до конца и всегда находил наилучшее орудие, чтобы его поразить. В этом отношении он был на диспутах противником очень опасным. О его эрудиции, о его блестящем остроумии и говорить нечего!»

О том, как вёл полемику Луначарский, и насколько он был в этом качестве блестящ, оставил воспоминания Корней Чуковский: «Священник Александр Введенский на одном из публичных диспутов с Анатолием Васильевичем ловко использовал его старую книгу, которую сам автор давно осудил. Прочитав из нее несколько «богоискательских» строк, Введенский обратился к аудитории с вопросом: «Знаете ли, кто написал эти благочестивые строки?» И, выдержав эффектную паузу, ответил: «Нарком Луначарский!»

Луначарский вроде бы проглотил пилюлю. Однако под занавес сумел полностью и окончательно раздавить оппонента. Уже сойдя с трибуны и собираясь к выходу, он спохватился: «Ах да! Я совсем позабыл ответить моему оппоненту... вот о тех строках, которые он сейчас процитировал. Строки эти действительно были написаны мною. Помню, прочтя их, Владимир Ильич сказал: «Как вам не совестно, Анатолий Васильевич, писать такую чушь! Ведь за неё всякий поганый попик схватится». И ушел под ураганные аплодисменты.

Этот вот стиль, а также смелость, эрудиция и остроумие дали основание Андрею Белому считать Луначарского одним из лучших публицистов России наряду с Николаем Бердяевым. О том, что же публицист Луначарский принёс России, лучше прочих сказал тот же Валентин Булгаков: «Те диспуты были лишь одним из выражений того возрождения, того цветения наук и искусств, о котором часто говорили, связывая его с именем Анатолия Великолепного».

Здесь можно испытать ещё один разрыв шаблона, однако сказанное Булгаковым точно соответствует исторической правде. Да, нищая, голодная Россия времён Гражданской войны. Да, «молодая республика в кольце врагов». Но при этом имеет место самый настоящий расцвет искусства и культуры, создаются новые издательства, в том числе детские, полным ходом идёт выпуск серии «Всемирная литература», открываются возможности для школьных экспериментов — вспомните хотя бы «Республику ШКИД».

Возможно, и скорее всего, Луначарский был не самым хорошим руководителем. С точки зрения «крепких хозяйственников» и «эффективных менеджеров» — наверное, вообще нулём. Однако заслуга его не в этом. А в том, что его стараниями или при его прямой поддержке был на целое десятилетие продлён странный, противоречивый, блестящий период отечественной культуры, которому впоследствии дали условное название «Серебряный век». О том же, как следует оценивать его личные грехи, пусть скажет Чуковский — человек, который некогда открыто иронизировал над увлечениями наркома Луначарского: «Его невероятная работоспособность, всегдашнее благодушие, сверхъестественная доброта, беспомощная, ангельски-кроткая — делают всякую насмешку над ним цинической и вульгарной. Над ним так же стыдно смеяться, как над больным или ребёнком. Недавно только я почувствовал, какое у него больное сердце. Аминь. Больше смеяться над ним не буду».