«Братья Карамазовы» в МДТ-Европа
«Братья Карамазовы» — больше, чем просто спектакль по последнему, пророческому и самому депрессивному роману самого петербургского автора из возможных. Это размышление о времени и месте человека в нем. К Достоевскому Додин обращается нечасто, но непременно в моменты сложные и переломные. Так, предыдущий Федор Михайлович в переосмыслении одного из величайших современных российских режиссеров — «Бесы» — совпал с крахом Советского Союза. А сам Додин тогда говорил: «Бесы и сегодня борются за власть, бесы объявляют войны, бесы начинают век обещаниями великих свершений и кончают великим крахом».
Именно Додина и его новый спектакль, вновь столь тревожно и тонко резонирующий с сегодняшним днем, «Сноб» выбрал для первой серии проекта «Ты и Вы». Его ведущие Сергей Николаевич и Ренат Давлетгильдеев раз в неделю будут встречаться с теми, кто определяет лицо современной российской культуры, и искать пророков отечества то ли в прошлом, то ли в настоящем. Первый эпизод документального ютуб-сериала выйдет на следующей неделе на всех платформах «Сноба».
…Алексей Карамазов стоит в нерешительности. Куда идти? Он знает, что никто его особо не ждет. И все-таки где-то поблизости есть родительский дом, отец, братья. «Понимаете ли, понимаете ли вы, милостивый государь, что значит, когда уже некуда больше идти?» Этот вопрос, заданный в другом романе Достоевского, остается ключевым для всех его героев. Ситуация «некуда больше идти» — это то, с чем они все время сталкиваются, с чем они живут. Но идти надо! Хотя кажется, что все входы и выходы заколочены. Например, в спектакле «Братья Карамазовы» у Льва Додина нет ни одной двери, ни одного окна, а герои поднимаются на сцену откуда-то снизу, как из преисподней. Считайте, что прямо из ада в ад.
За свою жизнь, я, кажется, видел все главные спектакли Льва Додина, но какими средствами он каждый раз добивается этого невероятного напряжения, этой «духоты жизни», обжигающей, как в горячем цеху, особенной атмосферы сценического действия, по-прежнему остается для меня непостижимым. И кажется, что с каждым его спектаклем все меньше разреженного воздуха, незаполненных пауз, пустого пространства для вольной и беспечной актерской игры.
Чтобы выдержать режиссерский натиск, актеры произносят свой текст прямо в зал. Но это не скороговорка людей, куда-то опаздывающих, — это последнее слово подозреваемых перед приговором. И хотя надежды на спасение нет, им все равно надо сказать, надо договорить... Вот так играют Достоевского в МДТ-Европа. Вот такие эти «Братья Карамазовы». Бесконечные исповеди и проклятия. Бесконечные объяснения, которых никто не слушает, и признания, которые остаются без ответа. Все три часа на одном дыхании, после чего еще долго отходишь, как после забега на 20 километров.
Перед спектаклем мне удалось поговорить со Львом Абрамовичем. По хронологии получается, что как он ни возьмется за Достоевского, так обязательно что-то происходит в стране: ставит «Кроткую» — умирает Брежнев. Репетируют «Бесов» — в Москве переворот, ГКЧП, а премьера так просто пришлась на 1990 год — самый развал Союза. И вот теперь «Карамазовы», которые уже два раза отменялись, переносились и теперь могут идти в зале, заполненном по распоряжению властей только на 25 процентов. И это еще хорошо. Ведь по-прежнему велик риск, что все питерские театры вообще закроют.
Додин в ответ на мои расспросы только устало пожимает плечами. Об этих совпадениях он никогда не думал. Но ведь главное свойство театра — предчувствовать тайные сдвиги истории, предугадывать движение жизни. Разве нет? В спектакле все очень герметично. Черный квадрат сцены с одной движущейся по центру стеной (великолепная сценография Александра Боровского). Луч света, шарящий в темноте, как вор-домушник, нащупывающий выход из чужой квартиры (великий маг театрального света Дамир Исмагилов). И даже по костюмам актеров время никак не определишь: то ли это начало прошлого века, то ли нынешнего? Кроме нескольких стульев и потертого фибрового чемоданчика Алеши, с которым он прибывает в отчий дом, — вообще никакого быта. И не будет никакого «Мокрого» c пляшущими цыганами, никаких накладных бород-усов, никаких смачных подробностей. Мир, который творит Додин, спрессован до состояния концентрата, до одного кадра, тонущего во мраке, до формулы master-class, где лично для меня ключевым является слово master.
Перед тем как выйти с актерами на сцену, режиссер дважды или трижды переписывал свою пьесу по великому роману, вычеркнув недрогнувшей рукой такие важные фигуры, как старца Зосиму, мать и дочь Хохлаковых, отца и сына Снегиревых. Представляю отчаянье актеров, не получивших давно ожидаемых ролей, и совсем не могу представить, каково было Лизе Боярской, два года репетировавшей Грушеньку, стать потом Катериной Ивановной. Но сыграла она потрясающе. Лучшая ее роль за многие годы. Столько всего нового, неизведанного открыла Боярская в себе и в своей героине. Ее Катерина Ивановна — воплощенная самоотверженность, вечная готовность страдать, получая почти мазохистское наслаждение от собственного унижения. И эта несокрушимая женская вера в то, что рано или поздно Дмитрий будет ее, что любит он на самом деле только ее, — с ней не страшны любые унижения, любая каторга. Все пересилит, всех победит. Такая вот она, победительница!
«Ручку поцелую, ручку не поцелую» — вечная дилемма женщин Достоевского. Их любимая игра, состязание самолюбий, последний бой: кто кого переупрямит, кто кого переиграет? У Боярской в спектакле достойная соперница — Грушенька Екатерины Тарасовой. Классическая традиция, уходящая в глубь времен, к постановке «Карамазовых» Немировича-Данченко, предписывает Грушеньке быть главным объектом карамазовских вожделений, секс-бомбой. Чтобы сразу было видно, на что позарился Федор Павлович, от чего сошел с ума Дмитрий и что так волнует бедного брата Алешу. В спектакле МДТ Грушенька — худенькая брюнетка с узкими плечами, тонкими запястьями и скорбным ртом. Внешне она похожа на портрет, который сам Достоевский набросал в своем «Дневнике писателя» после посещения лондонского Хай-Маркета, официального порта прописки лондонских жриц любви. «Черты лица ее были нежны, тонки, что-то затаенное и грустное было в ее прекрасном и немного гордом взгляде… Она была, она не могла не быть выше всей этой толпы несчастных женщин своим развитием: иначе что же значит лицо человеческое?»
У всех артистов в «Карамазовых» лица, которые «что-нибудь да значат». Федор Павлович в исполнении Игоря Иванова — провинциальный трагик, исполненный свирепой готовности доиграть роль злодея до конца. Прожить, промотать, докутить — вот его жизненная программа. Главное, чтобы ни с кем не делиться, чтобы никому ничего не досталось. Ни сейчас, ни после него. Все деньги — только ему, все удовольствия мира — только ему. И «ангел Грушенька» — тоже его! Знаменитую приписку «и цыпленочку» Иванов произносит так, словно обсасывает косточку перед тем, как впиться еще сильными зубами в нежную мякоть. А за всем этим только одно — страх смерти, предчувствие скорой гибели. Напоследок все можно.
Рядом с Федором Павловичем нелюбимый и как близнец на него похожий сын Митя (Игорь Черневич). Совершенно седой, немолодой, усталый, какой-то опустившийся. Его церемонные танцы с Катериной Ивановной, внезапно на взлете прерывающие сценическое действие, — это отчаянный dance macabre. Так раньше танцевали в балетах у Пины Бауш. Люди в черных пальто с мертвыми, бесстрастными лицами вели свой безмолвный разговор, за них говорили жесты, музыка, позы. Но самая сильная сцена — это монолог Мити о бегстве в Америку и о неизбежном возвращении на родину.
Как это предчувствовал Достоевский, как сумел вычислить и предсказать траекторию русской судьбы! И тут невыносимо, и там нехорошо. И тут тоска съедает душу, и там безнадега, хоть волком вой. И только звук кандальных цепей, в которые закуют Дмитрия, напоминает, чем обычно заканчивается любой русский бунт, порыв и мечта о несбыточной Америке.
Иван, каким его играет Станислав Никольский, скорее блаженный, чем интеллектуал, бросивший вызов Богу, заключивший сделку с Дьяволом. Но в какой-то момент станет очевидно, что это клинический безумец, на котором лежит проклятие карамазовского рода. И как самое страшное его порождение — единокровный, незаконный брат Смердяков в исполнении Олега Рязанцева. Это он возьмет на себя страшный грех отцеубийства. Некрасивый, негероический человек с сальными волосами, свисающими по обе стороны болезненно-бледного лица. Только он один знает, как выжить в родимом Скотопригоньевске. И только пролитая отцовская кровь заставит их всех четверых хотя бы на короткий миг почувствовать себя братьями.
Две музыкальные темы постоянно звучат в спектакле: «Ода к радости», которую герои поют а капелла. И романс «Моряк», аранжированный в стиле нэпмановских джаз-оркестров 1920-х годов. Высокий пафос Бетховена и Шиллера, обращенный с призывом к миллионам, тут же снижается ресторанным разгулом и весельем. На этих двух полюсах и держится вся музыкальная партитура «Карамазовых». Стоит ли говорить, что «Моряк», под которого в финале отплясывают герои Достоевского, не оставляет никаких иллюзий по поводу будущего этой семейки.
И конечно, ни в какой монастырь Алексей Карамазов больше не вернется. Евгений Санников в этой роли совсем не похож на ангелического инока: крепкий парень с рельефным торсом и квадратным подбородком. После всего, что ему пришлось пережить и увидеть в отчем доме, Алексей выберет другой путь: например, пополнит ряды «Народной воли» или «Черного передела». Тут каждый волен дофантазировать за Достоевского. Ведь роман остался незавершенным. Можно бесконечно спорить о том, какая судьба ждет Карамазовых. Но мир, в котором побывал Алеша, безнадежен. Приговор, вынесенный спектаклем Додина, обжалованию не подлежит.
…Узкий луч света напоследок высветит ладную фигуру в черном бушлате с чемоданом в руке. По гордо развернутым плечам и целеустремленной позе видно, что теперь младший Карамазов знает, куда ему идти. В аду он уже побывал. А что впереди? Кто знает.
Больше текстов о психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект "Сноб” — Личное». Присоединяйтесь