С.Н. Лазарев Другой Задорнов: тихо творил добрые дела
Другой Задорнов: тихо творил добрые дела
Писатель-сатирик был очень разным. На публике он читал забористые монологи про американцев, которые «ну, тупые!», а вне софитов тихо, без какой-либо огласки, в совершенно будничном режиме делал добрые дела, о которых знают единицы. О своем Задорнове рассказывает журналист, волонтер нескольких благотворительных фондов Катерина Гордеева.
«Тыщу (десять) лет назад, во времена заката империи ЖЖ (речь о Живом Журнале – интернет-платформе для блогеров. – Ред.), я написала большой список всего того, что загадали на Новый, 2008-й год, дети, которых опекал питерский детский хоспис. Там была масса всего трудновыполнимого или совсем невыполнимого, включая билет на новогодний концерт Михаила Задорнова. Я, надо сказать, подрастерялась. Но вывесила список полностью. В нем было больше 130 позиций. В комментарии приходили люди, что-то брали на себя. Я вычеркивала. Но было ясно, что, скорее всего, всего загаданного детьми мне выполнить не удастся.
Черт его знает, каким образом мой ЖЖ прочел Задорнов. Он позвонил, и я смутилась: голос был знакомым, из телевизора, лицо его я себе представляла, но ни творчества, ни отчества не знала. Стала мямлить. Он: «Да вы не обязаны. Вы же явно моложе пятидесяти. Давайте к делу».
По делу он спросил, какие еще из детских желаний некому выполнить. Я перечислила. Это была добрая треть списка.
Подарки в середине декабря свозили в «Жан-Жак» (популярное московское кафе. – Ред.). Посреди сбора приехала красная машина с помощницей Задорнова Юлией за рулем. Машина была забита всеми теми подарками, которых не хватало. Разумеется, на новогоднем концерте у пацана, пожелавшего познакомиться с Задорновым, было лучшее место.
Я собирала такие подарки по списку вплоть до нового 2011-го года (потом этим уже профессионально занимались профессиональные фандрайзеры (сотрудники благотворительных организаций. – Ред.), да и, слава Богу, число детей, чьи желания стало реальным выполнить, выросло в разы). И вот каждый год в моем телефоне появлялся невозмутимый телевизионный голос Задорнова, привозили подарки, резервировали места на новогодние и другие выступления по всей стране. Он вел себя так, будто мы сто лет знакомы и вообще все в порядке вещей. И мне как-то ни разу не пришло в голову как следует ему сказать спасибо, все время на бегу благодарила.
Спасибо, Михаил Николаевич! Отдельно помню, как истово вы искали красный планшет для одной девчонки. И как умудрились найти именно такой, как она хотела.
öäöäö
Добре Добрев — богатый нищий
Дедушка Добри — самый добрый пример для людей во всем мире. Уже немало кто писал об этом удивительном человеке. Это Добре Добрев — нищий, многим известен как дедушка Добри из Байлово, Болгария. 20 июля ему уже исполнилось 100 лет. Пережив Вторую Мировую войну, Добри почти потерял слух. Говорят, что в 2000 году он завещал все свое имущество церкви, после чего был изгнан из дома своими собственными детьми. Почти в то же время он начал собирать средства на восстановление храмов.
И до сих пор этот человек — филантроп, который вот уже много лет занимается благотворительностью. Сам Добри живет в небольшом домике на территории церкви Кирилла и Мефодия в своем родном селе. За ним приглядывает одна из его дочерей. Его комнатушка совсем бедная, там минимум мебели и посуды. Но старик говорит, что больше ему ничего не надо.
Почти каждый день из своей деревни Добре отправляется в Софию ко храму Александра Невского, где собирает милостыню. Но не для себя. Дедушка Добри собирает подаяние, из которого жертвует очень большие суммы на восстановление христианских церквей в Болгарии. Сам же живет на свою пенсию (около 100 евро) и берет себе только «неденежную» помощь — пищу и одежду.
Создается ощущение, что этот человек не совсем из этой эпохи — настолько он не вписывается в этот мир своей добротой и простотой на фоне остальных людей.
За всю свою жизнь он отдал на ремонт храмов Болгарии боле 80 тысяч левов (40 тыс. евро) из денег, пожертвованных ему людьми. Он помог многим церквям, среди которых: церковь Кирилла и Мефодия, монастырь и церковь в селе Горно-Камарци, церковь в Калофере, и, конечно, собор Святого Александра Невского.
Но самое невероятное пожертвование было в 2009 году, когда Добри дал 35 700 левов (около 18 250 евро), которые собирал годами, на восстановление собора Александра Невского, что является самым большим пожертвованием от одного лица за всю столетнюю историю храма! Болгарские журналисты были крайне удивлены такой большой сумме, ведь ни один из предпринимателей или других богатых людей никогда не делал подобной жертвы в этот храм.
Также старик помогает детским домам. Но, самое главное, он никогда не говорит о своих добрых делах. Он не любит телевидение, не любит общаться с журналистами. При всей своей душевной дороте, Добре Добрев — удивительно скромный человек. Многое из его жизни до сих пор остается тайной. Дедушку Добри называют святым при жизни за его заслуги, веру и доброту. Это совсем неудивительно, он все это однозначно заслужил.
Этот нищий материально человек на самом деле очень богат духовно. И этот выбор для себя он сделал осознанно. Добри — яркий пример того, что при любом благосостоянии мы можем кому-то помочь. Главное — это желание. И нам кажется, что когда-нибудь, посмертно, его удостоят лика святых.
Ростовский супермен, или Человек, который усыновил город
Это уникальный человек. Супергерой, ни в чем не знавший меры. Все, за что бы он ни брался, поражало каким-то нечеловеческим размахом. Штучная личность. Таких больше не было.
Ростовский купец и «бритва Оккама»
Ростовский предприниматель и меценат, купец-первогильдеец Алексей Леонтьевич Кекин родился в 1838 году в семье потомственных купцов. По легенде, богатство пришло к ним в полном соответствии с классической американской мечтой. То есть еще в XVII столетии Аникей Кекин владел скромной сапожной лавкой. Потом ее унаследовал сын Аникея, Киприан Аникеевич Кекин. И, копая огород, случайно нашел клад.
Фамильная усадьба Кекиных располагалась на самой престижной улице города – Покровской. Здесь среди покоя, нарушаемого разве что собачьим лаем, жили в своих особняках богатые купцы и преуспевающие огородники.
Время было интересное. Кекин впоследствии писал: «Весело жилось интеллигенции г. Ростова Ярославской губернии в 1830-е и 1840-е годы. 4-5 домов богатых молодых купцов давали тон и пример всему городу. Вечеринки, иногда балы поочередно давались именитыми гражданами и чиновниками».
Он не без оснований называл ростовское купечество «интеллигенцией». По образованности и гуманитарным талантам оно запросто дало бы фору петербургским, а тем более московским «титам титычам».
Сам Кекин, впрочем, обучался всего-навсего два года. Больше не было возможности – отцу требовалась помощь в ведении дел. Научился грамоте и счету – и достаточно. Кекин-старший, сам того не ведая, применил к воспитанию сына принцип, известный как «бритва Оккама» – «не следует множить сущее без необходимости».
Зато уже к шестнадцати годам Кекин поднаторел в делах настолько, что отец уверенной рукой отправил его в Петербург – по сути, представителем собственной фирмы.
И там уже, в столице, Кекин играючи восполнил все пробелы, сдал экстерном экзамен за полный курс классической гимназии и освоил в совершенстве несколько иностранных языков.
Этому удивляться не приходится – не забывайте, что Алексей Кекин был супергероем. Как говорил ведущий одной популярной телепередачи, «все трюки выполнены профессионалами, не пытайтесь повторить их в домашних условиях».
Благотворительная мануфактура
В 1863 году Кекин женился. Как и следовало ожидать, на представительнице одной из богатейших столичных фамилий – Анне Ильиничне Дрябиной. Тем не менее, женился по любви, и в браке родились два сына – Максимилиан и Федор.
Федор умер в раннем детстве – в середине позапрошлого столетия это не считалось какой-то исключительной трагедией и при отсутствии множества современных лекарств (в первую очередь, антибиотиков) было явлением распространенным. Максимилиан выжил.
Кекин же с новой силой принялся за бизнес. Приоритетными у него были два направления – коммерческая недвижимость и заграничная торговля хлебом, в первую очередь с Англией.
Знание языков позволяло ему вести все дела напрямую, что безусловно сказывалось на росте кекинского благосостояния. Вырученные от хлеба деньги Кекин вкладывал в имение в Осташкове, лесные угодья в Нижегородской губернии. Приобрел недалеко от Петербурга дачу, а затем еще три дачи – так, на всякий случай.
Тогда же Кекин начал уделять внимание благотворительности и вскоре получил орден святого Станислава третьей степени – «за благотворительное усердие». Алексей Леонтьевич – действительный старшина Демидовского дома призрения, а затем и почетный попечитель Санкт-Петербургского учительского института. За последнюю должность Кекин удостаивается орденом святого Владимира четвертой степени и чина статского советника.
Кекин действовал на широкую ногу. Приобрел три дома на Васильевском, и там открыл «колонию для бесприютных» с богадельней, бесплатными и дешевыми квартирами и бесплатной столовой на 150 человек. Цель формулировалась четко: «доставление временной помощи тем лицам, которые временно не могут существовать самостоятельно на свои заработки по независящим от них причинам, или по ненахождению занятий».
После смерти супруги построил при Громовском кладбище, где ее похоронили, еще одну богадельную для одиноких и обездоленных.
География, однако, расширяется, и в 1878 году в родном Ростове Алексей Леонтьевич берется за строительство Ростовской льняной мануфактуры, она же Рольма. К какой статье отнести это начинание – к приходной или же расходной – не совсем понятно. Кекин явно не нуждался и особо не скрывал, что основная цель проекта – обеспечить заработком земляков.
Первый корпус выполнен был трехэтажным, в нем действовали 20 прядильных механизмов, 8 ленточных (предназначенных для распрямления и вытягивания волокон), 4 чесальных и один крутильный, а также два десятка собственно ткацких станков. Все это приводилось в действие паровой машиной. Штат производства составлял 265 взрослых работников и нескольких детишек на подхвате.
А затем на фабрике пустили и водопровод – тогда невиданная вещь. Заодно личный водопровод Алексея Леонтьевича стал безвозмездно обслуживать весь город Ростов – на нужды здешних обывателей поступало около 100 000 ведер воды в сутки.
Конечно же, при Рольме действовали школа, медицинский пункт, детский приют и прочие благотворительные службы, которые на фоне этой личности можно было бы и вовсе не упоминать.
Да, и еще по мелочи – реставрация ростовского кремля (на это дело он потратил 27 100 рублей), создание в том же кремле Музея церковных древностей (специально ездил по Европе, подбирал лучшие экспонаты). Всего не перечесть.
«Прости его, Христе Спасе»
Трагедия произошла в 1885 году. Умер Максимилиан, двадцатилетний, обожаемый. Кекин писал в дневнике: «Не могу оправиться. 12-го утром в 8 час. Максимилиан ушел в университет, куда он поступил 1 сентября 1884 года по физико-математическому факультету; в 9 часов он шел по Забалканскому пр., на мосту задел за фонарь и упал; встать не мог, его подняли и увезли в приемный покой, где он и скончался, не приходя в чувство, вследствие бывшей его болезни – ожирения сердца… Прости его, Христе Спасе, и помилуй… Умер, немного не дожив до совершеннолетия. Но такова воля Бога и тщета человеческих ожиданий и устройств».
Через месяц после этого Кекин составил духовную: «Со смертью Максимилиана все благоприобретенное недвижимое и движимое имущество свое (земли, дома, поместья, леса и аренды), в том числе торговлю, производимую под фирмою «Кекин и Ко», и денежный капитал» было завещано родному городу.
Говорили, что, лишившись своего родного сына, он усыновил Ростов. Он даже в глубоком горе оставался суперменом.
На столичном Митрофаниевском кладбище, где упокоился любимый Максимилиан, Кекин отстроил церковь – двухэтажную, из камня. Нижний храм освятили во имя семи отроков Эфесских – Максимилиана, Константина, Имавлиха, Мартиниана, Дионисия, Иоанна и Антонина. А верхний, по кладбищенской традиции, во имя Сошествия Святого Духа.
После чего Алексей Леонтьевич отправился в длительное путешествие. Результатом стала книга путевых заметок под названием «Из С.-Петербурга в Рим, Бари, Неаполь, Александрию, Каир, Иерусалим, Константинополь и Батум», а также множество ценных предметов для ростовского кремлевского музея.
Умер в 1897 году на территории нынешнего Азербайджана, в Ленкорани. Да, супермены тоже умирают. Иначе это были бы не супермены, а булыжники.
Перед смертью Алексей Леонтьевич успел отдать последнее распоряжение – из тех восьми миллионов, что он завещал родному городу, выстроить в нем гимназию и университет, а также обеспечить прямое железнодорожное сообщения Ростова с Петербургом.
Ростовские педагогические инновации
Ростовцы, кстати говоря, не сомневаются – если б не революция, то удалось бы сделать все. И железную дорогу проложить, и университет открыть. Структура города тогда бы изменилась полностью, ведь университет в городе с населением 30 тысяч человек возможен в одном случае – если он является градообразующим предприятием. Так бы и вышло.
Но, к сожалению, не хватило времени (денег, ясное дело, хватило бы). Успели построить лишь гимназию.
На архитектурный конкурс представили 38 проектов – столицам о том не мечталось. Победила работа московского архитектора Павла Трубникова. В качестве примера выбрали московскую гимназию Медведниковых, а директором был приглашен Сергей Моравский – известный в то время московский историк и прогрессивный педагог.
Он сразу же повел себя не так, как прочие его коллеги. Первым делом объявил набор преподавателей: «Желательно прежде всего, чтобы это были люди, не слишком искушенные педагогическим опытом, во всяком случае не настолько, чтобы потерять способность и охоту к исканию новых путей в педагогическом деле». Сам же Моравский, помимо директорства, сделался в гимназии преподавателем истории.
Занятий на дом – по минимуму. Перемены – обязательно на свежем воздухе. Зимой во дворе заливали каток. Общество изучения родного края, всевозможные кружки, библиотека, обсерватория. Большое внимание уделялось развитию художественных способностей – рисование, пение, музыка, лепка. Действовал ансамбль балалаечников, хор, струнный и духовой оркестры. Выходило несколько периодических школьных журалов – «Звонарь», «Ку-ка-ре-ку».
Обязательная в ту эпоху должность надзирателя была торжественно упразднена. Зато на гимназической сцене выступали Шаляпин и Собинов – наследство Алексея Леонтьевича позволяло оплачивать и не таких знаменитостей.
Хотели во дворе установить памятник Кекину. Ростовский художник Звонилкин уже сделал два гипсовых варианта, но наступила первая мировая война и появились другие проблемы. Сбор средств на бюст был задержан «для более благоприятного времени», а впоследствии на этом месте поставили памятник Ленину, который развалился несколько лет назад.
Гимназия же до сих пор действует. Стоит она в Ростове на улице имени своего первого директора – Моравского.
Спокойный человек и его подопечные, или настоящий Даун
В 2017 году исполнилось 189 лет со дня рождения доктора Дауна, в честь которого назван синдром Дауна. Знают у нас о нем мало, а человек был замечательный
Первопроходец, как и многие люди его поколения, превращавшего архаичный мир в мир современный, Джон Лэнгдон Хэйдон Даун (он предпочитал, чтобы его называли Лэнгдоном-Дауном) родился в 1828 году, как Лев Толстой и Жюль Верн. Он был шестым и последним ребенком в семье деревенского торговца в Корнуолле.
Отец его, Томас Джозеф Алмонд Даун, содержал в деревне Торпойнт магазин, где продавались и продукты, и лекарства, и ткани. Отец уже три раза прогорал, но в Торпойнте все-таки наладил стабильную торговлю. Джона в 14 лет забрали из школы, чтобы он помогал отцу торговать, и до 18 лет он простоял за прилавком.
Когда ему было 18, семья отправилась на пикник, которому помешал сильный ливень; они укрылись в сельском доме, где компании прислуживала умственно отсталая девушка. Девушка эта запала в душу молодому Дауну – он записал на склоне лет, что часто думал о ней: неужели ничего нельзя сделать для таких, как она, неужели нельзя им помочь?
Студент, аптекарь, хирург
Восемнадцатилетний Джон уехал из дома в Лондон и стал помощником хирурга в Ист-Энде. Он научился срезать мозоли и пускать кровь, ассистировал при удалении зубов и выдавал простые лекарства. Однако он понимал, что без хорошего образования экзаменов на врача не сдаст.
В это время в Королевском фармацевтическом обществе можно было пройти базовый естественнонаучный курс для будущих фармацевтов. Джон Даун записался на этот курс, потратив на него львиную долю своих сбережений, и, пройдя его, получил квалификацию химика-фармацевта.
Он вернулся домой и некоторое время работал в семейном магазине, которым теперь управляли его старшие братья. Семейное предприятии «Братья Дауны» стало членом Королевского фармацевтического общества, а Джон создал для фирмы несколько безрецептурных препаратов – средства от кашля, от жара, от поноса и так далее; они имели большой успех у покупателей.
Кроме того, братья Дауны стали выпускать зубную пасту, лавандовую воду и прочие косметические средства. Семейный бизнес процветал. Джон, однако, оставил его: Королевскому фармацевтическому обществу нужен был лаборант, и Лэнгдона Дауна пригласили на эту должность. Он вернулся в Лондон. Однако прожил он в столице недолго, потому что тяжело заболел (вероятнее всего, туберкулезом) и был вынужден вернуться домой, где медленно выздоравливал, отдыхая и гуляя на чистом деревенском воздухе.
Отец семейства умер в 1853 году, оставив магазин старшим сыновьям, и Джон окончательно сделал свой выбор в пользу медицины. Он поступил в медицинскую школу при Лондонском госпитале. Работа в семейном магазине позволила ему накопить денег, которых хватало на оплату обучения, но не хватало на проживание в Лондоне. Ему помогла сестра Сара, которая жила в столице вместе с мужем Филиппом Креллином; в доме сестры Джон Даун прожил следующие пять лет.
У Филиппа Креллина была сестра Мэри, обаятельная, добрая, образованная и музыкальная девушка. Ей, глубоко верующей христианке, Джон преподнес копию своей научной работы; она внимательно прочитала ее и сохранила в своих бумагах. Симпатия между молодыми людьми крепла, но возможности зажить своей семьей у них не было до тех пор, пока Джон не закончил учебу и не обзавелся собственной медицинской практикой.
Он начал работать в гинекологическом отделении Лондонского госпиталя акушером; это дало ему бесплатную квартиру. Работа акушера отнимала много сил и времени, однако он продолжал учиться и в 1859 году получил степень доктора медицины.
Нестеснение в Эрлсвуде
Но в 1858 году в его жизни произошла резкая перемена: Джон Даун, оставив и Лондон, и хирургию, и акушерство, переехал в провинцию, где возглавил Королевский приют для идиотов в Эрлсвуде (здесь, пожалуй, нужно принести извинения читателю: то, что в XIX веке было общепринятой терминологией, сейчас звучит как грубые ругательства – тем не менее, историческая правда требует точных названий, которые неизбежны при рассказе о давно ушедших временах, опровергнутых теориях, канувших в Лету научных концепциях; хотелось бы надеяться, что вслед за ними канут в лету и ругательства, которые когда-то были обычными диагнозами).
Приют в Эрлсвуде переживал не лучшие времена и подвергался суровой критике со стороны Комиссии по психическим заболеваниям (в ее состав входили врачи и юристы): антисанитария, плохой уход за больными и их высокая смертность привели к отставке руководителя. Новому начальнику приюта обещали 400 фунтов жалованья в год, квартиру и отопление. Джон Даун, заняв вакансию, получал возможность жениться и зажить своим домом.
Надо сказать, что как раз в середине XIX века в Англии стало меняться отношение людей к психически больным людям. До тех пор порядки в английских приютах мало отличались от знакомых нам по «Палате номер шесть» (обратим внимание, что Чехов написал ее в 1892 году). Однако в 1845 году в Англии появился закон под названием «Акт о психических заболеваниях» (его иногда называют «Актом о лунатизме», но lunacy по-английски не только лунатизм, но и невменяемость, сумасшествие, психическое заболевание). Этот акт требовал, чтобы каждое графство страны предоставляло приют нищим психически больным; так появилась целая система государственных приютов и комиссий, которые следили за порядком в них.
Эрлсвудский приют появился через три года после принятия закона. В основе его создания лежали прогрессивные идеи: не только ухаживать за пациентами, но и заниматься их обучением, физическими упражнениями и духовной жизнью. Однако приют быстро рос, не успевая справляться с притоком пациентов; положение дел в нем оставляло желать лучшего, и в конце концов встал вопрос о смене руководства.
Джон Лэнгвуд Даун провел в Эрлсвуде десять лет, занимаясь и исследованиями в области психиатрии, которая ранее не входила в круг его научных интересов, и административной работой. Ориентиром для него стал Джон Коннолли, психиатр, который посвятил себя реформированию приютов для психически больных, исходя из принципа «нестеснения» — то есть отказа от смирительных рубашек, связывания больных и физических наказаний.
В Эрлсвуде исключили не только привязывание и связывание пациентов, но и такие меры наказания детей, как оставление без еды (кстати, если мы посмотрим на русскую классическую литературу, найдем немало примеров оставления обычных гимназистов без обеда и в начале ХХ века). Даун сократил уровень смертности в Эрслвуде – для этого пришлось добиться соблюдения санитарно-гигиенических норм и открыть изолятор для инфекционных больных, чтобы останавливать распространение эпидемий.
Джон Даун наладил снабжение приюта свежими продуктами и организовал для пациентов вкусное питание. Персонал в приюте отдавал много сил обучению подопечных навыкам самообслуживания и гигиены: детей учили самостоятельно есть, умываться, заботились о чистоте постелей (медсестры три раза за ночь будили детей, чтобы посадить на горшок).
Джон внимательно наблюдал за своими пациентами, что позволило ему впервые описать не только синдром Дауна, но и синдром Вилли-Прадера, и несколько других заболеваний. Он постарался организовать обучение пациентов в зависимости от их возможностей и потребностей (так, он впервые заговорил о необходимости заниматься логопедической гимнастикой с пациентами, имеющими синдром Дауна, чтобы добиться отчетливой дикции).
Детей учили говорить, читать, писать, с ними занимались гимнастикой, музыкой, трудом в мастерских. Учили плотницкому и типографскому ремеслу, они изготавливали кисти. Приют обеспечивал собственные потребности в обуви, одежде, мебели, у него были сад, ферма, пекарня и прачечная – по сути, это было целое поместье с крепко налаженным хозяйством, которое если и не давало прибыли, то, по крайней мере, позволяло приюту благополучно существовать на собственные средства.
Один из пациентов Эрлсвуда, Джеймс Генри Пуллен, человек с нарушениями мышления и речи, обладал замечательной памятью, воображением и золотыми руками. В Эрлсвуде он получил возможность строить модели кораблей – и реально существовавших, и придуманных. В 1867 году эти модели получили бронзовую медаль Всемирной выставки в Париже. Эти корабли до сих пор хранятся в музее Нормансфилда – следующего приюта, организованного доктором Дауном.
Именно в Эрлсвуде впервые стали задумываться о «савантах» — людях, которые обладают особыми талантами, несмотря на нарушения психики, и стараться дать пациентам возможность заниматься творчеством.
1860 году доктор Даун женился на Мэри Креллин, которая стала его верной помощницей во всех делах приюта (позднее в другом приюте ее даже называли называли little mother – «маленькая мать» или, может быть, «мамочка»). Она была душой приюта. Писала родителям подробные письма о состоянии их детей, устраивала для детей развлечения в свободные часы, придумала несколько учебных программ, держала связь с амбулаторными пациентами, которые жили дома, но приходили в приют учиться. В Элсвуде ставили спектакли, и Мэри Даун неизменно принимала в них участие.
У пары один за другим родились четверо детей: Эверлинг, Лилиан, Реджинальд и Персиваль. Лилиан прожила на свете всего два года и умерла от менингита, Эверлинг погиб 21-летним от руки младшего брата Реджинальда (17-летний брат во время ссоры ударил его острым инструментом, и юноша умер от кровопотери; дело замяли). А Реджинальд и Персиваль стали продолжателями отцовского дела.
Они сами и их потомки заведовали следующим детищем доктора Дауна, приютом Нормансфилд, на протяжении целого века. Первенец Реджинальда Дауна, Джон Даун, родившийся через девять лет после смерти деда и названный в честь него, имел синдром Дауна. Он прожил в семье до 65 лет, окруженный любовью и заботой, и умер в 1970 году.
«Монголы»
Джон Коннолли, последователем которого был доктор Даун, придерживался популярной в середине XIX века теории, связывавшей форму черепа с развитием прилегающих к костям черепа областям мозга. Наука френология – черепословие – к середине XIX века уже теряла актуальность, но не была окончательно опровергнута. Вместе с этим антропологи тоже занимались сравнительным изучением черепов разных народов; на сопоставлении черепов была основана увлекшая Джона Дауна теория пяти рас, созданная немецким ученым Блюменбахом.
Работа Блюменбаха, содержащая изображения и описания черепов пяти разных рас, была опубликована на английском языке в 1865 году. Пять рас, которые он вычленял, — это белая раса (которую он назвал кавказской; в его коллекции эта раса была представлена черепом молодой грузинки; отсюда до сих пор существующее в английском языке Caucasian – представитель белой расы), желтая, или монголоидная, черная, или эфиопская; кроме того, он выделял еще красную, ацтекскую (это американские индейцы) и коричневую, малайскую (это жители Океании, Полинезии и аборигены Австралии).
Блюменбах придерживался идеи, что все расы произошли от белой, но условия жизни привели к тому, что представители разных рас под влиянием тяжелой жизни, суровых погодных условий, грубой пищи, отсутствия образования – то есть «дегенерации» —изменили свой внешний вид. Блюменбах при этом был убежден, что все люди равны, что высших и низших рас не существует – и что если обеспечить представителям других рас те же условия жизни, они вполне способны достичь европейского уровня образования и культуры (в одной из своих книг он приводил портреты таких людей: калмыка Федора Ивановича, ставшего немецким живописцем, чернокожего раба из Ганы, усыновленного голландской семьей и ставшего миссионером и др.).
Ознакомившись с трудами Блюменбаха, доктор Даун заинтересовался расовой принадлежностью своих пациентов. Он фотографировал их (сохранилось около 200 снимков), измерял их черепа, сопоставлял с проявлениями болезни и характером больных, описывал внешность. В шестидесятых годах он опубликовал несколько научных работ, где попытался классифицировать больных (в тогдашней терминологии – идиотов) по этническим типам Блюменбаха, поделив их на кавказцев, монголов, малайцев, американских индейцев (представителей эфиопов, вероятно, не обнаружилось).
Классификация эта с точки зрения сегодняшней науки совершенно несостоятельна, если бы не одно «но»: сделанное им описание «монголов» — это первое описание больных синдромом Дауна, который он называл «идиотией монгольского типа». Он предположил, что причина появления таких детей на свет – туберкулез, которым болеют их родители (в самом деле, больные туберкулезом родители обнаружились у каждого пятого в этой группе, но наблюдение доктора отражает разве что распространенность туберкулеза в это время). Туберкулез, по мнению доктора Дауна, приводит к появлению монголоидных черт у детей белых вследствие «дегенерации». Это умозаключение было опровергнуто наукой, да и от самой этнической классификации сам Даун со временем отказался, однако название «монгольская идиотия» закрепилось за синдромом на целый век.
Джон Лэнгдон Даун первым описал внешность детей с синдромом, впоследствии получившим его имя, заметив, что они больше похожи друг на друга, чем на своих родителей: «Лицо плоское и широкое, лишенное выпуклостей. Щеки круглые, раздающиеся вширь. Глаза расположены косо, и внутренние углы удалены друг от друга больше нормального. Глазная щель очень узкая»… Доктор Даун заметил также, что таких больных около 10% от общего числа живущих в его приюте. Он не только оставил подробное описание синдрома Дауна, но и первым заметил, что у этой категории больных часто есть заболевания сердца.
Уже в начале ХХ века стало понятно, что название «монголизм» или «монгольская идиотия» научно необоснованно, однако оно сохранялось в литературе до шестидесятых годов ХХ века. В 1965 году группа генетиков обратилась во Всемирную организацию здравоохранения с предложением ввести в научный оборот другое название (они предложили четыре варианта, одним из которых – с согласия внука доктора Дауна Нормана Дауна – стал синдром Дауна). Примерно в то же время в ВОЗ обратились представители Монголии с просьбой о замене термина «монгольская идиотия» на менее оскорбительный. И с этого времени термин «синдром Дауна» вошел в классификацию болезней ВОЗ и вытеснил из употребления устаревшее название, придуманное самим Дауном.
Семейное дело
За десять лет доктор Даун не только навел порядок в приюте, но и добился поразительных успехов, которые сделали его заведение известным в Европе и Америке. Из разных стран к нему ехали перенимать положительный опыт. Однако попечители Эрлсвуда не всегда были довольны его решениями. После серии конфликтов Джон Даун решил подать в отставку и организовать собственный частный приют для пациентов с нарушениями интеллекта из высших слоев общества.
По наблюдениям доктора, даже в состоятельных семьях такие дети не получали необходимого внимания, ухода и образования: чаще всего они проводили свою жизнь запертыми где-нибудь в комнате на верхнем этаже и общались только с прислугой, которая за ними ухаживала, и почти ничему не учились. Семьи таких пациентов были готовы оплачивать уход и обучение своих детей; вместе с тем, доктор Даун был убежден, что государство обязано делать то же самое для пациентов из низшего и среднего класса, чьи семьи не могут позволить себе такие расходы.
Приют Нормансфилд был основан в 1868 году в Теддингтоне (это графство Миддлсекс, которое сейчас входит в состав Большого Лондона – столичного региона). Сначала это был большой усадебный дом, который назывался «Белый дом». В его покупку семья Даунов вложила все свои средства и взяла заем на строительство других зданий. Название «Нормансфилд» приют получил в честь друга доктора Дауна, адвоката Нормана Уилкинсона, который помог семье получить этот заем.
Нормансфилд существовал за счет платы, которую вносили родители пациентов. Плата была очень большой: около 200 фунтов стерлингов в год (столько получал в год священник небогатого прихода и столько же составляла годовая плата за обучение в престижном колледже Итон; кстати, для справки: сейчас обучение в Итоне стоит 35 720 фунтов стерлингов в год, что в пересчете на рубли по нынешнему курсу – около 300 тысяч рублей в месяц). Среди родителей пациентов были аристократы, крупные землевладельцы, промышленники, торговцы, врачи, священники, военные, юристы, государственные чиновники.
В Нормансфилде доктор Даун внедрял в жизнь принципы, уже разработанные и опробованные в Эрлсвуде: хороший уход (строгая гигиена, вкусная еда, обучение пациентов самообслуживанию, своевременная и качественная медицинская помощь); обогащающая среда (обучение, музыка, рукоделие, ремесла, театр, пребывание на природе), физическое развитие (гимнастика, танцы, спорт, прогулки) и воспитание (пациентам прививают правила поведения и этические нормы).
Доктор Даун был убежден, что общение, природа и искусство стимулируют мыслительную деятельность пациента. Поэтому в Нормансфилде был сад; поэтому для детей устраивали праздники и кукольные спектакли; поэтому там построили замечательный театр, который сохранился до сих пор и считается объектом культурного наследия страны. В театре сохранилось множество костюмов и театральных декораций викторианской эпохи. И еще: Нормансфилд не был режимным объектом за глухим забором. Он был открыт миру.
Пациенты и персонал здесь вместе обедали за одним столом и вместе отмечали праздники. В приюте была своя ферма, где держали свиней и коров. Была купальня на берегу Темзы. Были воскресные церковные службы. Жить в Нормансфилде можно было всю жизнь. Пациенты доктора Дауна отличались долголетием, многие доживали до 60-летнего возраста – тогда как средний срок жизни человека с синдромом Дауна в тогдашней Англии составлял пять лет.
В архиве Нормансфилда сохранились письма к Джону Дауну от одного из его пациентов, Уолтера Ридпата, который обращался к доктору, называя его «хорошим человеком» или «спокойным человеком». В письмах Ридпат поздравляет доктора с Новым годом, просит новую коробочку для карандашей, бутылку для чернил или еще какие-то нужные мелочи. Письма написаны удивительно ровными и красивыми печатным?