Как Стефанию Станюту в Польшу не пустили, а Петрусь Бровка вернулся в прошлое

Вспоминаем исторические и литературные анекдоты о взаимоотношениях творца и государства в разные эпохи

<p><strong>Страх</strong></p>

<p>Конец 1970-х годов. В гостинице «Юбилейная» в Минске встретились Петрусь Бровка, Рыгор Бородулин и российский поэт и переводчик Яков Хелемский. Последний обращается к Бровке:</p>

<p>- Петя, ты стал хорошо писать о любви, а раньше что было? Только ура - партии, ура - правительству, ура - советской власти! Ура, ура, ура!</p>

<p>- Мне все это надоело! - ответил в запале Бровка.</p>

<p>И тут словно черт потянул Бородулина за язык:</p>

<p>- Пятрусь Усцінавіч! Круціцца!</p>

<p>- Што круціцца?- недоуменно спросил Бровка.</p>

<p>- Запіс круціцца, - пояснил Бородулин, имея ввиду, что их разговор может записывать КГБ.</p>

<p>- Няхай круціцца! Не баюся я! - ответил Бровка. И тут же сказал: - Пайшлі на вуліцу! Тут душна.</p>

<p>Так Рыгор Бородулин одним словом вернул в прошлое народного поэта, члена ЦК КПБ, депутата Верховного Совета, академика, Героя Соцтруда и пятикратного лауреата сталинских и ленинских премий.</p>

<p><strong>Как в огороде</strong></p>

<p>Нил Гилевич рассказывал, как, получив летом 1955 года приглашение на ІІІ Всесоюзное совещание молодых писателей, засобирался в Москву. Белорусскую делегацию возглавляли прославленные поэты Аркадзь Кулешов и Петрусь Бровка. Когда поезд уже тронулся, они пригласили в свое купе Нила Гилевича и Степана Гаврусева.</p>

<p>- Цяпер і пагутарым іначай, а то мы ўжо ўсе тэмы вычарпалі, - дружески обратился к молодым коллегам Бровка, и пока гости окончательно не захмелели, дал наставление, как вести себя на совещании в Москве: - Галоўнае, хлопцы, вы там, на нарадзе, не вытыркайцеся, не лезьце. Вы - здольныя і таленавітыя, але трымайцеся сціпла. Нас паважаюць і любяць за сціпласць, за тое, што мы не вытыркаемся. І вы не вытыркайцеся. Бо там, ведаеце, могуць быць усякія гаваруны, вы з іх прыкладу не бярыце... Я вам даю разумную параду, во хай і Аркадзь скажа.</p>

<p>- А я скажу: лезце, хлопцы, і вытыркайцеся! - хитро подмигнул Кулешов.</p>

<p>- А я так скажу, - многоопытный Бровка стоял на своем, - на агародзе першай вырываюць тую моркаўку, што вытыркаецца!</p>

<p><strong>Опасная аналогия</strong></p>

<p>Поэт Рыгор Рэлес вспоминал, как в 1930-е годы сидели-разговаривали с друзьями в общежитии, и вдруг кто-то закурил. Один из компании говорит:</p>

<p>- Бросай курить! Не выношу запаха табака! И вообще не люблю тех, кто курит.</p>

<p>Ему в ответ:</p>

<p>- А Сталин же курит!</p>

<p>Вскоре студент тот пропал. Навсегда.</p>

<p><strong>Сын фабриканта</strong></p>

<p>Исторический анекдот в записи издателя Михала Дубенецкого.</p>

<p>Вторая половина 1930-х. Идет тайное голосование на выборах партийных органов. Каждый кандидат должен рассказать свою биографию. И вот встает нарком внутренних дел БССР Борис Берман:</p>

<p>- Я - сын крупного фабриканта...</p>

<p>Муж Фаины Дадиомовой, будущего главного белорусского цензора послевоенных лет, шепчет жене на ухо:</p>

<p>- Не буду за него голосовать. Мне хватило фабрикантов и крупных, и малых!</p>

<p>В перерыве Берман, отец которого до революции владел кирпичным заводом в Забайкалье, спросил прямо в лоб:</p>

<p>- Значит, не будете голосовать за сына фабриканта?</p>

<p>Обескураженный муж Дадиомовой подтвердил:</p>

<p>- Не буду.</p>

<p>После перерыва Берман был избран в партийные органы, а неосмотрительного мужа Дадиомовой вскоре арестовали. Саму же Дадиомову сняли с должности первого секретаря Ворошиловского райкома партии города Минска. В их квартире - а жили они на пересечении улиц Маркса и Ленина в так называемом доме Советов - прошел обыск.</p>

<p>От безысходности Дадиомова написала большое, на 18 страницах, письмо Сталину. На удивление, оно не только дошло до адресата, но и было прочитано. Резолюция Сталина предписывала: «Тов. Берия, тов. Пономаренко. Проверьте все, что она пишет. Если обманывает, поступить, как с врагом народа. А если написала правду - удовлетворить просьбу».</p>

<p>В результате мужа Дадиомой не только отпустили, но и назначили председателем облисполкома. Саму же Дадиомову поставили заведовать управлением искусства. Что же до одного из главных белорусских палачей Бориса Бермана, по инициативе которого в ночь с 29 на 30 октября 1937 года были расстреляны более ста белорусских деятелей искусства и литературы, было репрессировано едва не все партийное и советское руководство Беларуси, то его отозвали в Москву. И вскоре расстреляли по обвинению в необоснованных массовых арестах, в превышении власти и шпионаже в пользу Германии, Италии и Китая.</p>

<p><strong>Шутка</strong></p>

<p>Алесь Адамович вспоминал, как знаменитый критик Рыгор Березкин, во времена сталинского «хапуна» осужденный на десять лагерных лет, в том числе за свой дерзкий язык, однажды разыграл перед сотрудниками журнала «Неман» такую сценку: остановился перед портретом Николая Булганина, маршала и председателя Совета министров СССР, и начал издеваться над ним:</p>

<p>- Ты ж бот! П'янчужка і тупень! Што глядзіш, хіба не так?..</p>

<p>А натешившись произведенным эффектом, недавний «зэк от литературы» объяснил свое поведение: в тот день радио сообщило о том, что Булганин снят со своей высокой должности, о чем коллеги по «Неману» еще не знали.</p>

<p><strong>Черный юмор</strong></p>

<p>Рыгор Березкин, говоря о судьбе как своей, так и других репрессированных в сталинские годы литераторов, любил повторять следом за Петрусем Бровкой, провозглашавшим в самый разгар ресторанного застолья:</p>

<p>- Няблага пасядзелі! Гадоў на дваццаць.</p>

<p><strong>Для внутреннего употребления</strong></p>

<p>Алесь Петрашкевич вспоминал, как в начале работы в ЦК его вызвал начальник:</p>

<p>- Надо собрать культурную делегацию в Польшу. Подумайте, кто бы мог поехать.</p>

<p>- Могу сразу назвать! - Петрашкевич решил продемонстрировать осведомленность. - Актриса Стефания Станюта, художник Михаил Савицкий и композитор Генрих Вагнер - он окончил Польскую консерваторию, знает польский.</p>

<p>Секретарь ЦК долго смотрел на ретивого подчиненного, пока, наконец, не произнес:</p>

<p>- Вы свободны. Все, кого вы называли, - для внутреннего употребления.</p>

<p>Из кабинета Петрашкевич выскочил как ошпаренный. А когда спросил у старшего коллеги, давно работавшего в ЦК и бывшего более осведомленным в аппаратных играх, что же не то сказал он секретарю, тот усмехнулся:</p>

<p>- Ты молодой и не знаешь, что не только те, кого ты назвал, но и все мы тут находимся с одной целью - исключительно для внутреннего употребления.</p>

<p><strong>Дружба не продается</strong></p>

<p>Когда поэт Геннадзь Буравкин вернулся в 1994 году из США с дипломатической службы, тогдашний премьер Вячеслав Кебич пообещал ему должность министра культуры, но потом передумал, и Буравкин некоторое время оставался без работы и вообще не у дел. Тогда-то и объявился один давний знакомый еще по комсомолу, который неофициально-доверительно сообщил, что Буравкин может рассчитывать на невероятно высокую должность, но при одном условии: если он публично, в печати, откажется от дружбы с Василем Быковым.</p>

<p>- Перадай свайму ўсемагутнаму патрону, - ответил Буравкин, - што на свеце няма і не будзе такіх пасад, за якія я мог бы прадаць сяброўства з Васілем.</p>

<p><strong>Счастье - понятие относительное</strong></p>

<p>2000 год. Поэт Владимир Некляев рассказывает:</p>

<p>- Атрымаўшы прэмію Ленінскага камсамола, паехаў я ў Італію. Спыніўшыся ў гатэлі, жыў разам з адной расцудоўнай дзяўчынай-італьянкай, якая была ці дачкой, ці пляменніцай гаспадара фабрыкі венецыянскага шкла. І вось аднойчы прачынаюся нараніцы, выходжу на балкон, від проста чароўны - сонца ўзыходзіць! Стаю і думаю: «Вось яно, шчасце!» Калі ж вяртаюся ў пакой, дзяўчына мая раптам гаворыць, што ад мяне пахне... дзярмом. Толькі тады я зразумеў, што, калі быў на балконе, няўзнак уступіў у птушыны памёт. І падумаў, што калі наіўна лічыш, быццам дасягнуў абсалютнага шчасця, то у гэты момант заўседы есць шанец уступіць у дзярмо.</p>

<p>2011 год. После месяца, проведенного в застенках КГБ, и пяти месяцев домашнего ареста, когда днем и ночью в квартире жили два кагебиста, бывший кандидат в президенты Владимир Некляев, наконец, на свободе и первым делом едет проведать своего старшего друга Рыгора Бородулина.</p>

<p>- Вось у цябе неаднойчы пыталіся: ты, дзядзька, пражыў даволі вялікае жыцце, дык скажы: што такое шчасце? - говорит Некляев Бородулину. - У цябе пыталіся, ў мяне таксама. Дык сёння з раніцы я зразумеў, што такое шчасце: калі прачынаешся ў сваёй хаце, а ў ей няма чужых!</p>