Дмитрий Медведев: считаю себя пока еще достаточно молодым политиком

Прошел первый год работы Дмитрия Медведева, за плечами которого — президентство и многолетнее премьерство, в новой должности замглавы Совета безопасности РФ. В интервью российским СМИ он рассказал о приоритетах в работе Совбеза, о пандемии и вакцинации, об отношениях с США и другими странами, о Навальном, акциях протеста и перспективах "Единой России" на думских выборах 2021 года, а также о том, почему он пока не намерен становиться пожизненным сенатором. — Дмитрий Анатольевич, радиостанции "Маяк" и "Вести FM". Год назад в структуре государственной власти появилась новая должность, которую вы заняли, — заместитель председателя Совета безопасности. Как прошел год, что удалось сделать, какие приоритеты на нынешний год? Что вы считаете самым актуальным из угроз национальной безопасности России, что для вас сейчас является основной работой? — Спасибо. Не буду говорить банальности, все прекрасно понимают, что прошлый год прошел очень напряженно. И дело не в появлении какой-то должности или в моих перемещениях, а именно в силу тех причин, которые породили это напряжение. Прежде всего, конечно, это пандемия нового коронавируса, с которым боролся и борется весь мир. Это предопределило в значительной степени сценарий развития большинства стран, нашей в том числе, и реагирования на угрозы. Реагирования теми в том числе средствами, которыми располагает Совет безопасности. Помимо стандартных угроз, которые всегда существуют для любой страны, — внутренние, внешние, включая преступность, проблемы, связанные с миграцией, терроризм, — борьбы с другими проблемами, которые существуют в мире, обеспечения стратегической стабильности, да и просто подготовки стратегических документов, чем, собственно, тоже Совбез занимается, — все-таки то, что связано с эпидемией, было выдвинуто на передний план. Поэтому этим занимались все: этим занимался президент страны, этим занималось правительство, безусловно, этим занимался в том числе Совет безопасности и ваш покорный слуга, поскольку это тоже одно из направлений деятельности. Для этого были созданы необходимые механизмы, которые и были использованы: различного рода комиссии, решения, рекомендации, доклады, которые обычно Совет безопасности готовит для главы государства, — все это было в периметре внимания. Еще раз подчеркну, что все это прошло под очевидным давлением проблемы, связанной с эпидемией новой коронавирусной инфекции. С другой стороны, очевидно, что для меня прошедший год тоже был особенным, поскольку я занимался уже несколько другими вещами. Не могу сказать, что они для меня совсем новые, поскольку я этими проблемами занимался на других должностях. Я так или иначе с ними был связан, когда руководил администрацией президента, и, конечно, я этими проблемами занимался и как председатель Совета безопасности, то есть как президент страны. Поэтому ничего существенно принципиального, чего бы я в этом плане не знал, конечно, в моих обязанностях не появилось. Но задач от этого меньше не стало. Я напомню, что Совет безопасности — это орган, который создан, по сути, для того, чтобы помогать президенту исполнять его конституционные полномочия в сфере безопасности, противодействия различным угрозам. И надеюсь, что этот орган в целом с этими задачами справляется. Вот этим пришлось заниматься на протяжении всего 2020 года. — Дмитрий Анатольевич, "Газета.ру". Вы, в принципе, перечислили набор угроз, которыми Совет безопасности озабочен, вопросы, которыми он занимается, вы сами даже их сейчас дифференцировали на внешние и внутренние. Но у нас, в медиа, когда мы про угрозы говорим и публика когда об этом рассуждает, почему-то всегда воспринимают угрозы как нечто внешнее. То есть даже если внутри у нас что-то происходит, все равно говорится об этом так, как будто кто-то снаружи подзуживает. Могли бы чуть конкретнее сосредоточиться, сформулировать, указать на угрозы, которые вы сами считаете внутренними, про которые можно так сказать — "наша внутренняя угроза". — Вы знаете, на любую проблему можно смотреть по-разному. Можно смотреть на нее как на некий вызов, который предполагает принятие тех или иных решений, в том числе позитивный вызов, да? А можно смотреть на проблему как на угрозу. Задача Совета безопасности и вообще органов, которые обеспечивают безопасность в любой стране, именно заключается во втором. То есть нужно смотреть на эти проблемы с точки зрения того, что они угрожают порядку в стране, они могут дестабилизировать ситуацию. В этом есть некий такой, может быть, даже профессиональный перекос, но это правильно, поскольку у любого органа свои задачи. Поэтому и на проблемы внутри страны, на большое их количество можно смотреть как на угрозу стабильному развитию нашего государства, нашего Отечества. Я уже также говорил, что никто не снимал с повестки дня терроризм. Это тоже относится к тем проблемам, которые существуют не только по внешним границам нашей страны, это взаимопроникающие вещи, но и внутри страны эта проблема у нас существует. Она на Кавказе существует, и в некоторых регионах так или иначе периодически появляются проявления террористической активности. Да, они часто связаны с иностранной активностью, но считать, что это в чистом виде иностранная активность, неправильно. Потому что адепты терроризма и террористических методов ведения политической борьбы — и вообще борьбы — есть и внутри страны, это совершенно понятно, и не только у нас, конечно. Поэтому все это остается в числе внутренних угроз стабильности и безопасности нашей страны. Этим нужно заниматься практически каждый день. — Дмитрий Анатольевич, ТАСС. Я хотел бы вернуться к вопросу пандемии. Вы в Совбезе, я так понимаю, напрямую вовлечены в борьбу с пандемией. Хотел у вас спросить, когда руководство России поняло, что это пандемия, что коронавирус — это всерьез и надолго, что это угроза исторического уровня? В декабре, когда пошли первые сообщения из Уханя, это так воспринималось, может быть, в закрытом режиме, в январе-феврале? И, оглядываясь назад сейчас, что-то, может быть, надо было по-другому сделать в январе-феврале, зная о том, какие будут масштабы, или все было сделано правильно тогда? — Для того чтобы осознать масштаб угрозы, нужно получить достоверные данные. С этим не все было просто, но я могу сказать прямо: уже к началу февраля у нас всех было понимание того, что это серьезная проблема. Что она превратится во вселенскую проблему, может быть, тогда не было ощущения, поскольку в истории человечества, конечно, пандемии бывали, но это было давно, и тогда на них не было такой реакции, как сейчас, именно в силу понятных причин. Я даже припоминаю, что один из первых докладов на эту тему я написал президенту, может быть, спустя две недели после своего назначения на должность, то есть в самом начале февраля. То есть понимание того, что это серьезная угроза, вне всякого сомнения, было, что позволило, кстати, нам подготовиться, на мой взгляд, гораздо лучше, чем многим европейским странам. Здесь сказалось два фактора. Во-первых, мы действительно начали готовиться к этому: в правительстве был создан оперативный штаб, коллеги начали постоянно встречаться, работать, принимать решения, вырабатывать рекомендации, даже еще не понимая до конца протоколов лечения и так далее, потому что все это нарабатывалось с опытом. Тем не менее эта работа пошла. Это сказалось на разных моментах, в том числе и на количестве людей, которые получали помощь, вылечивались, и на статистике по смертности. Поэтому понимание было. Естественно, ничего не бывает идеального, наверное, были и какие-то ошибки. Кстати сказать, и президент об этом говорил, когда, допустим, были проблемы, связанные с выплатами медикам, но это все-таки технологические моменты, а осознание того, что это серьезная угроза, я думаю, в нашей стране появилось на самом высоком уровне практически сразу же. Надеюсь, что и сейчас в этом ключе работают все, кто этим занимается. — РИА Новости. Тоже в продолжение вопроса коллеги: будут ли допущены на российский рынок иностранные вакцины, такие как Pfizer , как Moderna? Или, наоборот, здесь стоит придерживаться некоего строгого протекционизма и не разрешать иностранным вакцинам функционировать на нашем рынке? И второй вопрос — по поводу гонки вакцин. Сейчас мы видим в Европе ситуацию, когда страны сильно ругаются, говорят, что им не хватает, или, наоборот, кто-то пытается купить больше, чем нужно, или пытается, наоборот, не пустить… Считаете ли вы, что это будет некой глобальной проблемой, когда развитые и богатые страны смогут ее получить, а бедные — нет, и это приведет к новому неравенству и новому всплеску какого-то кризиса? — Еще раз говорю, Совбез занимается просчетом рисков и реакцией на угрозы. Один из характерных примеров — это так называемая антибиотикорезистентность. Я специально на эту тему недавно как раз проводил заседание комиссии, совещание. К сожалению, так получилось, что человечество, изобретя антибиотики, можно сказать, после Первой мировой войны, стало активно их поглощать и принимать по всякому поводу. Плюс, к сожалению, в составе ряда продуктов такие антибиотики тоже встречаются. Очень часто антибиотики применяются при выращивании мяса, в смысле при подготовке мясных продуктов. Медики, ученые стали говорить, что, к сожалению, очень многие группы антибиотиков перестали работать, что и так плохо, а в период пандемии просто смертельно опасно, когда человеку нужно получать антибиотики, а этот антибиотик не работает. Нужно подбирать все новые и новые, так называемые резервные препараты. Это большая проблема, которой должно заниматься все человечество и по которой нам нужно и научные изыскания проводить, и договариваться с партнерами. Кроме того, отказаться, скажем по-честному, от закупок антибиотиков, которые не работают. Очень часто эта проблема вылезала, что называется, потому что покупают какие-нибудь дешевые иностранные препараты — это могут быть и фирменные, что называется, препараты, и дженерики, — а эти препараты уже там не используются, потому что уже человеческий организм на них почти не реагирует. Поэтому такого рода работа, по сути, и была развернута в Совете безопасности. А теперь в отношении вакцин, о чем вы сказали. Понимаете, я не думаю, что должна быть какая-то гонка вакцин. Более того, конечно, вакцины должны работать везде. Поэтому, хотя это вызвало тогда критику, я еще раз об этом скажу: конечно, вакцинация должна проходить во всех странах, и не только в развитых, но и в слабых странах. И сейчас это большая проблема, на эту тему выступает генеральный директор ВОЗ, ряд других международных чиновников. Поскольку крупные страны начали производить вакцины, а туда еще никто не добрался, и если этого не будет, то проблема сохранится гораздо более долго, чем нам бы того хотелось. И понятно, что здесь не должно быть соперничества, здесь должно быть сотрудничество, здесь должен быть разумный обмен информацией. Понятно, что в таких объемах вакцину нужно выпускать на коммерческих началах, — я имею в виду для самой медицинской промышленности это не может быть пионерским заданием, — но в то же время очевидно, что каждая страна сейчас думает прежде всего о своем населении, и это совершенно нормально. — Но в итоге будет иностранная вакцина на российском рынке? — По поводу иностранной вакцины. У нас вакцины оцениваются, как и в любой другой стране, по принципам эффективности и безопасности. У нас есть свои вакцины, всем теперь хорошо известные. Это "Спутник V", это "Эпиваккорона", которая производится новосибирским центром "Вектор", и недавно совсем поданы документы на вакцину Центра имени Чумакова. Они все разные с точки зрения их биологических компонентов и тех средств доставки противодействия вирусу, которые используются. Напомню, что "Спутник V" основан на использовании аденовирусов, причем двух разных компонентов, а "Эпиваккорона" — там синтезированный белок специальный, по сути представляющий из себя кусочки, нарезку отдельных элементов этого коронавируса, наиболее важных для того, чтобы у человека сформировался иммунитет. Ну и, наконец, вакцина Центра имени Чумакова, она как бы самая классическая, поскольку представляет собой инактивированный SARS-CoV-2, то есть вирус атипичной пневмонии коронавирусной, и работает уже по тем принципам, по которым работают вакцины уже 200 лет. У нас эти вакцины прошли апробацию, они признаны безопасными, и они должны применяться, и на это мы делаем основной упор. Что касается иностранных вакцин, то, во-первых, нам их еще никто не предлагает особо. Потому что каждая страна хочет прежде всего удовлетворить свои нужды, хочет провакцинировать свое население, это абсолютно нормально, и наша позиция такая же. Но тем не менее инициативы на эту тему есть, и китайцы с такими предложениями вышли. Естественно, они будут самым внимательным образом проанализированы. Если тот или иной препарат будет признан эффективным и безопасным, он может появиться на нашем рынке. Но сейчас основная задача все-таки состоит в выпуске наших вакцин и достижении необходимых показателей. А речь идет о том, чтобы практически по каждому из названных направлений, по каждому препарату в месяц производилось несколько миллионов доз вакцины. Во всяком случае, по "Спутнику" такая задача стоит — к середине года до 30 млн доз произвести, по "Эпиваккороне", по "Вектору" — там тоже такие значительные цифры, которые необходимо масштабировать и тиражировать и которые, я надеюсь, тоже будут исполнены, и по третьей вакцине тоже. Такая ситуация. — "Интерфакс". Я хотела в продолжение коллеги задать вопрос. Наши вакцины, в принципе, доказали свою эффективность, но при этом развитые страны принципиально не проявляют интереса к их закупке, [используя] в основном Pfizer и Moderna . Как вам видится, в чем причина этого? Это политический какой-то мотив или какие-то другие обстоятельства? По вашим прогнозам, сколько вакцин российских будет на нашем рынке к концу года? Может ли быть больше трех? И хотелось бы узнать ваше мнение по поводу так называемого сертификата вакцинированного. Поручение такое давал президент правительству, но, может быть, Совет безопасности тоже занимается этим вопросом. Спасибо! Я, кстати, через некоторое время все равно соберу товарищей своих и из правительства, и из администрации президента, где есть коллеги, которые этим занимаются, и из других структур, мы поговорим о том, как это производство идет. Но сейчас уже можно говорить о том, что мы вышли на достаточно высокие темпы этого производства. Произвести нужно десятки миллионов доз вакцин до конца года по каждому направлению, в смысле каждой вакцины. Это должны быть очень значительные цифры. Именно в силу потребности нашей страны и того, что мы все прекрасно понимаем, что так называемый популяционный иммунитет может появиться только при достижении определенных показателей по вакцинированию и по числу переболевших. Ученые называют разные цифры, но все говорят где-то о двух третях, или 70% населения, плюс-минус. Поэтому именно такой запас обязательно должен быть произведен, для того чтобы мы чувствовали себя спокойно и эта эпидемия, эта пандемия перешла в контролируемое измерение. Что касается интереса к нашей вакцине — он есть. С целым рядом стран уже подписаны документы. Этим занимается у нас Российский фонд прямых инвестиций (РФПИ), делает это достаточно успешно, подписываются соглашения. Причем эти соглашения есть двух видов. Первый касается поставки пробных партий, и в этом случае мы, естественно, должны поставлять вакцину с наших заводов при понимании, конечно, приоритетности внутреннего рынка. А второй способ, он более адекватный, — это когда нашу вакцину начинают производить в том государстве, которое купило права, под нашим контролем. Мы на эту тему договорились с некоторыми государствами в Латинской Америке. Если говорить о Евросоюзе, там действительно упор больше на другие вакцины. Тем не менее вы слышали, что с Венгрией есть соответствующее соглашение, ведутся переговоры с Германией, и, по сути, сейчас наши коллеги из РФПИ занимаются регистрацией нашей вакцины "Спутник V" в Евросоюзе, чтобы не было каких-то вопросов, связанных с медицинской составляющей этой вакцины. Есть ли здесь политика? Конечно, есть. Если помогает российская вакцина, надо ее покупать, а не умничать и не говорить, что вот мы не до конца доверяем русским или вакцина прошла мало испытаний, при том что иностранные вакцины уж точно не показывают лучших результатов. Не буду критиковать ничего, потому что это тоже будет неправильно, но, во всяком случае, они точно не выглядят лучше, чем российская вакцина. — Дмитрий Анатольевич, если позволите. Вы, по-моему, нигде не рассказываете, как вы сами эту пандемию проживаете, родные, близкие... — Рассказывал. — Рассказывали? Ну напомните нам тогда, раз вы так подробно знаете, какая вакцина работает… — А вы не знаете еще? Мне кажется, это сейчас все знают. — Сами выбрали для себя? И будете ли вакцинироваться? — Ну, если говорить о том, как мы все переживаем эту пору, может быть, это покажется несколько странным, но, я думаю, мы все в значительной степени испытываем одни и те же неприятности. В чем они заключаются? В том, что гораздо меньше стало общения, контактов. Необходимо постоянно проверяться, для того чтобы понять, что со здоровьем происходит, и так далее. То есть пандемия не способствует развитию человеческих контактов, если говорить о жизни в офлайне. А все-таки основная часть жизни идет в офлайне, я напомню даже тем, кто представляет интернет-СМИ. Хотя у кого как, это тоже возможно. Это первое. Второе. В отношении того, как семья моя проживает. Собственно, так же и проживает: меньше общается с друзьями, сын меньше общается с друзьями, меньше каких-то возможных поездок и так далее. Вы про вакцинацию еще спрашивали? — Я спрашиваю, планируете ли вы сами вакцинироваться? — А я провакцинировался уже месяца два назад. — Какой? — Одной из российских вакцин. Почему я именно так говорю? Чтобы не возникало ощущения, что какая-то вакцина лучше другой. Здесь ведь вопрос в чем? Вакцинация — это всегда индивидуальная история: надо кровь сдать, надо понять, в каком состоянии и в каком иммунном статусе пребывает твой организм. Это от возраста зависит, к сожалению, от пола зависит — как известно, мужчины тяжелее переносят эту коронавирусную инфекцию — и от целого ряда других причин. — А как вы перенесли? — Очень спокойно. — Без последствий? — Без последствий. — Без температуры? А вы уже две прошли? — Да, но я два месяца назад уже привился. В этом смысле никаких последствий не было. Но это тоже индивидуальная история. Знаете, обычно говорят о чем? Наоборот, у того, кто переболел после вакцинирования, иммунный ответ сильный, значит, у него защита может быть сильнее: антител больше, всякие коэффициенты выше и так далее. Но это тоже не всегда. Очень все индивидуально. Я как-то говорил на эту тему с нашими учеными, они сказали мне такую вещь: в принципе, информацию о том, как человек будет болеть, содержит одно, но главное, так сказать, звено — это наш с вами иммунный статус и наш геном. Если бы у каждого из присутствующих, вообще у каждого человека на Земле, был расшифрован геном — наверное, это когда-то будет, это не бог весть как сложно, хотя это все-таки определенные затраты, — то, в принципе, сразу можно сказать, что вот этой болезнью человек будет болеть сильнее, а эта для него не представляет угрозы. И я уверен, что рано или поздно на уровне таких больших данных, если геномная информация будет должным образом расшифрована и обработана, мы сможем получить полную картину о себе и понимать, где для нас есть какие угрозы. А самое главное — медики будут понимать вплоть до того, какую группу препаратов к конкретному человеку применять, если он заболел, не только коронавирусной инфекцией, но и другими тоже. — Дмитрий Анатольевич, убила ли пандемия вашу красивую идею о четырехдневной рабочей неделе? Потому что сейчас она, собственно говоря, и так осуществляется. — Тогда точно не убила, а оживила. — Но вы же сказали, что не способствует развитию человеческих контактов, а тут все наоборот, потому что люди сейчас, которые на удаленке… — Я сказал иначе, я сказал, что не способствует развитию человеческих контактов в офлайне, или при реальном общении. — Но сейчас как раз есть возможность у многих, кто временно на удаленке, на постоянной основе как раз больше общаться, поэтому имеет ли смысл, после того как все закончится, опять возвращаться к тому, чтобы эта идея была реализована? — Мне кажется, что эта идея самоценна как идея, то есть ценна сама по себе. Действительно, человечество движется в сторону, когда должно быть больше пространства, для того чтобы жить, для того чтобы отдыхать, для того чтобы правильным образом строить свой рабочий день. Недаром в ряде компаний — я же поэтому об этом сказал в первый раз, выступая в Международной организации труда, — четыре дня — это точно лучше, чем пять. Но никто из сидящих за этим столом не помнит — и я, кстати, практически не помню, — но вообще-то в Советском Союзе была шестидневка, и в других странах была шестидневка. Потом стала пятидневка. Одно время в советский период были так называемые черные субботы, когда людей заставляли работать, — был специальный график, когда все равно нужно приходить на работу. Я не говорю о непрерывном цикле производства и о тех видах сервиса, которые все равно должны быть каждый день. Нет, я говорю о стандартном виде работы. Если это удастся совместить, тогда эта идея сможет заработать более широко. В ряде компаний эта идея появилась, я еще раз напомню, до пандемии, и в ряде стран она обсуждалась. Но это не значит, что мы завтра должны сразу же перейти к этому, потому что, когда я это сформулировал, сразу же посыпались упреки: "Куда нам сейчас, на какие четыре дня, мы и в пять-то дней не укладываемся, а надо, чтобы экономика росла…" Конечно, речь идет не о том, чтобы перейти на четырехдневку в ущерб развитию экономики. Пандемия внесла свои краски в эту историю. Понятно, что значительная часть людей перешла на удаленку и действительно трудится уже не пять, а четыре дня и по другому графику, а кто-то вообще иначе строит свой рабочий день. Поэтому я думаю, что мы к этой идее вернемся, тем более что "Единая Россия" сформулировала пакет предложений — это было в мае — начале июня — по реформированию трудового законодательства, регулированию удаленного режима работы, режима рабочего времени, свободного времени, гарантий, компенсаций за это, то есть по полной программе. Эти изменения в Трудовой кодекс были приняты Федеральным собранием и подписаны президентом, то есть они уже работают. — Кстати, черная суббота, как вы сказали, уже вернулась к школьникам, скорее всего, потому, что, говорят, они очень сильно отстали и школы сейчас самостоятельно будут принимать решения. О них-то кто-то заботится тоже, чтобы их права защищались? — Школьников? — Да. — Для этого у нас есть Рособрнадзор и Министерство просвещения, они должны за всем этим следить. Ну и, конечно, мы со своей стороны тоже приглядываем. Есть разные точки зрения на удаленное образование — как и в любом процессе, есть и плюсы, и минусы. Плюсы очевидны: они заключаются в том, что даже в период пандемии можно продолжить обучение. Минусы тоже очевидны: далеко не все вещи, скажем по-честному, можно растолковать из компьютера, нужен прямой контакт между преподавателем и учеником или преподавателем и студентами в университете. Поэтому будущее образования, на мой взгляд, в сочетании удаленной системы образования и нормальной. Если говорить не только о школьниках, но и о студентах, смотрите: раньше все наши крупные вузы, бизнес-школы мечтали о том, чтобы заполучить какого-нибудь хорошего иностранного профессора. Это дорого, и нужно еще убедить человека приехать в нашу страну. А сейчас практически у всех выравнялись условия: светила той или иной степени сидят у себя дома и рассказывают о том, что нужно делать, и все это упростило общение и возможности по такого рода контактам. Мне об этом рассказывали коллеги, которые занимаются бизнес-образованием, в частности по бизнес-школе "Сколково", но такие же процессы идут и в обычных университетах. Коллега же сказал про шестидневку в школе. Но опять же, понимаете, мы все же с высоты своего опыта всегда на это смотрим. Я вообще не понимаю, что такое пятидневка в школе, я всегда учился шесть дней, все десять классов. Но так было в советские времена, а потом все уложили в пять дней. Мы сейчас говорили о том, что рабочая неделя может быть четырехдневной. Мы не знаем, может быть, способы передачи знаний, коммуникаций между преподавателем и студентом, между преподавателем и учеником в школе, какие-то иные навыки в этой сфере позволят когда-то получать образование и за четыре дня. Но сейчас, в период пандемии, на мой взгляд, очевидно, есть проблема, на которую нужно профессиональному сообществу обратить внимание. Об этом недаром сигнализируют родители. — Дмитрий Анатольевич, позвольте перейти к внешней политике. Наверное, будет странно задать первый вопрос не про США — вот, собственно, про США. Началась работа новой администрации. Четыре года назад, когда предыдущая администрация вступила в силу, у нас здесь некоторые аплодировали. Вот сейчас, по прошествии четырех лет, насколько можно считать — уместными были эти аплодисменты? Как вы вообще можете охарактеризовать российско-американские отношения за четыре года при Трампе и, собственно, чего мы ждем при администрации Байдена? И ждем ли мы усиления санкций, ухудшения отношений? Во-первых, в силу того, что его категорически не воспринимала часть американского истеблишмента — и сейчас не воспринимает — и ставила палки в колеса. Правда, это делали не только демократы, это делали и республиканцы. И поэтому его желание и тот саммит, который прошел в 2018 году, в том числе по инициативе американцев, ни к каким результатам не привели. Наверное, он этих результатов хотел. Его все время упрекали в том, что он пляшет под дудку русских, что он чуть ли не является нашим агентом. Естественно, загнали его в такой угол, из которого ему было очень трудно выбираться. Поэтому все это обернулось продолжением, таким непрекращающимся потоком дополнительных санкций. Он же как балансировал? Он все время говорил: "Да, я хочу поладить с русскими, но я самый жесткий президент по отношению к России" и так далее. Этот баланс привел к тому, что никакого движения, по сути, не было. Были сплошные санкции. То "Северный поток", то отдельные компании, люди, и все это продолжалось и продолжалось, и закончилось тем, что в итоге даже переговоры по стратегической компоненте, по стратегической стабильности развалились. Американцы вышли из Договора по открытому небу, американцы, прежняя администрация, по сути, пустили под откос до согласования продление СНВ-3, Договор о ракетах средней и малой дальности. То есть, по сути, даже по этому вопросу не удалось выстроить продуктивный диалог. Как будет с новыми коллегами, я не знаю. Хотя я не так давно на эту тему тоже определенную заметку опубликовал с какими-то своими ощущениями. Они в большей степени сводятся к тому, что вряд ли будут какие-то существенные изменения, поскольку наши партнеры по переговорам — и новая администрация, и президент Байден, — судя по всему, они пока не считают целесообразным, скажем так аккуратно, нормализовывать отношения с Российской Федерацией, что, на наш взгляд, неправильно. Об этом говорил неоднократно президент Путин, ну и, естественно, я такой же точки зрения придерживаюсь. — Дмитрий Анатольевич, а с кем-то из новой администрации США вы поддерживаете отношения? Планируются ли какие-то контакты? — Поддерживать отношения — это такая широкая формулировка. — Ну, знакомы ли? — Вообще мы, как любая страна, работаем с той администрацией, с тем президентом, с тем лидером государства, которого избрал народ. И для нас не имеет значения, в Америке это демократ или республиканец, он должен быть просто легитимным лицом, легитимным президентом. С Байденом я знаком, мы с ним встречались. Одна из встреч, хорошо помню, прошла по приглашению Сильвио Берлускони. Он нас как-то, я еще президентом страны был, позвал на обед. Ну он говорит: "вот хочу еще Джозефа Байдена позвать". Ну давай, позови. Мы как-то посидели, пообщались, поговорили. Он производит впечатление вежливого, нормального человека. Но человеческое измерение и политическая позиция — это разные вещи. Остальных членов его администрации я не знаю, но они нам хорошо знакомы, потому что в значительной степени — в значительной степени — это команда хорошо мне знакомого бывшего президента Барака Обамы. И эти люди тоже, скажем по-честному, не отличаются дружелюбием по отношению к России, совсем не отличаются. Не знаю, как они сейчас себя будут вести, но, во всяком случае, можно предполагать, что их установки остались прежними. — А по линии Совбеза какие-то контакты планируются у вас или пока рано? — По линии Совбеза все зависит от решения президента. Если американский президент посчитает это целесообразным, то он, соответственно, может дать такие установки своему помощнику по национальной безопасности, помощникам другим, потому что у них там несколько другая система, вы знаете, как это все устроено. Если такого рода установки будут даны, контакты будут. Если не будут даны, значит, их не будет. Это от них зависит. Мы никогда никуда не прятались. Позиция России в этом смысле вполне открытая всегда была. Даже если у нас просто диаметрально противоположные позиции, мы кардинально в чем-то расходимся, мы готовы общаться, мы готовы сидеть за одним столом, что-то обсуждать. Не надо нам ничего навязывать, но обсуждать мы это будем. — Сейчас говорили про события на высшем политическом уровне США, но при этом на протяжении всего года можно было гражданские свершения наблюдать, в том числе протесты на протяжении всего года были. Это и BLM , и то, что мы наблюдали на подступах к выборам, уже после выборов, перед инаугурацией, в частности, то, что в Капитолии происходило. Гражданский протест в США, с вашей точки зрения, — это такой действительно гражданский порыв или это что-то управляемое, управляемая дестабилизация? Вы это как оцениваете? — Это деятельность мирового правительства. Иллюминаты или еще кто-нибудь. — Немножко конспирологии. — Да-да-да. Но если говорить серьезно, понятно, что проблемы политической системы Соединенных Штатов Америки — внутри самой системы. Это мощная система. Я неоднократно это тоже оценивал и не так давно на эту тему высказывался. У них очень мощный опыт развития демократических начал в стране. Но есть и огромные проблемы. Поэтому все, что у них происходит, — это следствие этих проблем. Это движение, о котором вы упомянули, — BLM, то есть Black Lives Matter, — оно в известной степени является порождением нерешенных проблем, которые, правда, были использованы в определенный период в политической борьбе между демократами и республиканцами. Это был вначале мирный протест, потом он приобрел очень жесткий характер, особенно после известного происшествия — гибели Флойда. Естественно, это в известной степени управлялось изнутри. Я как раз недавно об этом говорил, что эта система очень устойчива. И поэтому она пришла снова в относительно сбалансированный вид в результате выборов, даже несмотря на все эти противоречия, которые есть. Есть и другие противоречия. Они связаны именно с той нормативной основой, по которой эти выборы проходили, что постоянно создает источник дестабилизации, когда выбирают часто президентов, за которых проголосовало меньшинство, и так далее. Раньше к этому наши коллеги относились абсолютно спокойно. Я всегда привожу в пример диалог, который у меня когда-то состоялся в Соединенных Штатах, в Вашингтоне, с бывшим помощником по нацбезопасности как раз — Кондолизой Райс. Когда я ей сказал: "У вас весьма несовершенная ступенчатая система выборщиков, которая рано или поздно будет давать сбой, и вы, как говорится, нахлебаетесь", она отреагировала предельно: "Да ерунда, это у нас уже 200 лет. Вообще мы к этому привыкли, все будет хорошо". Но оказалось, что не совсем хорошо: сначала был сбой в 2000 году, и только Верховный суд поставил точку, а сейчас вокруг этого развернулась целая драма. И очевидно, что это тоже такой внутренний конфликтный момент. Недаром уже и сами наиболее крупные американские фигуры начали говорить о необходимости отказа от этой системы выборов. Во всяком случае, об этом сказала Хиллари Клинтон недавно, и некоторые другие крупные деятели об этом стали говорить. Поэтому это внутренние проблемы Соединенных Штатов. — Но при этом на внешнего наблюдателя это какое впечатление производит? Как-то авторитет США в мире умаляет? Просто когда зритель видит картинку, как по Конгрессу носятся ребята в шлемах с рогами, возникает вопрос: а настолько ли все совершенно? — У них совсем все несовершенно, я ровно об этом и говорю. То, что произошло в Капитолии, — это, по сути, даже не драма, а трагедия, потому что погибли люди. Это, вне всякого сомнения, портит светлый лик американской демократии, это, я думаю, всем понятно. И мы тоже не можем к этому относиться иначе, мы такие действия осуждаем, об этом высказались все, включая президента, это не может быть никаким образом оправдано. Но, с другой стороны, мы прекрасно понимаем, что это в известной степени расплата за то, что американцы традиционно поддерживали различные выступления, так называемые цветные революции, которые вели к нелегитимной, незаконной смене власти в других странах, считали это абсолютно нормальным, если это отвечает американским интересам. А когда подобные вещи стали происходить у них, внутри страны, это, естественно, было квалифицировано как государственное преступление, возбуждены сотни уголовных дел, арестовано огромное количество людей, и, естественно, они пытаются эту ситуацию взять под контроль, весьма жесткий.​​​ — Дмитрий Анатольевич, у меня вопрос по ДСНВ, но я уточню, если позволите, по американской политике. Во время одного из ваших визитов в Вашингтон ваш коллега Барак Обама, по-моему, даже отказался вас повести в Сенат, сказал, что там сидят одни "динозавры", они скоро уйдут, и тогда сходим. — Не совсем так. Он испугался сам туда идти, он мне откровенно сказал: "Слушай, я с тобой туда не пойду по двум причинам (я помню, мы в машине ехали): первая — у нас в Сенате не любят русских, и у нас в Сенате не любят Обаму". Я говорю: "Ну хорошо, иди тогда занимайся своими делами". А я поехал и встречался там со всеми их стариками, включая тех самых "динозавров", некоторых уже и нет, но тем не менее мы спокойно поговорили в течение часа, каждый остался, наверное, при своем мнении… — То есть Обаму они сейчас в Сенате любят, а русских не любят, правильно я понимаю? — Мне трудно сказать в отношении моего бывшего коллеги Барака Обамы, насколько его любят в Сенате, хотя демократы сейчас получили большинство, — наверное, сейчас любят больше. Но что касается отношения к нашей стране, я думаю, что оно приблизительно такое же. Недаром оттуда постоянно идут всякие идиотские инициативы запретительные, законы всякие создаются, страшилки разные вывешиваются. — 8 апреля, если не ошибаюсь, 2010 года в Праге вы подписали как раз с Бараком Обамой ДСНВ-3. Как вы оцениваете продление этого договора, которое сейчас было проголосовано российским парламентом? И я правильно понимаю — вы уже частично отвечали на вопрос о перспективах российско-американских отношений, — что перспективы стратегического взаимодействия с администрацией Байдена не очень хорошие? — Все покажет время. Я не хочу забегать вперед. Может, случится какое-то чудо, и наши партнеры за океаном осознают важность стратегического диалога. Тем более что первые шаги действительно в известной степени обнадеживают. Но сколько было потрачено времени, для того чтобы договориться с американцами о продлении этого самого Договора СНВ-3, который мы подписали с президентом Обамой. И казалось бы, вроде всем это и правильно, и важно, и нужно… "Нет, давайте привлечем к этой работе другие страны, в том числе Китайскую Народную Республику". Китайская Народная Республика не хочет в этом участвовать исходя из того, что их ядерный потенциал несопоставим с ядерным потенциалом Российской Федерации или Соединенных Штатов Америки. Значит, мы не можем их заставить это делать. "А вот давайте их втягивать в этот диалог" — не получилось. Потом различны