«Гендерное диссидентство в СССР и после». Конспект лекции Александры Талавер и Анны Сидоревич о государственной и неофициальной гендерной политике в Советском Союзе
Александра Талавер — докторантка Центрально-Европейского Университета (Будапешт-Вена). Составительница книги «Феминистский самиздат. 40 лет спустя».
Анна Сидоревич — докторантка Центра исторических исследований Sciences Po (Париж). Участвовала в подготовке книги «Феминистский самиздат. 40 лет спустя».
Александра Талавер и Анна Сидоревич: О ранних этапах советской гендерной политики
Александра Талавер:
В истории советской гендерной политики исследовательницы Анна Тёмкина и Елена Здравомыслова предлагают выделить 4 этапа. На основе их работы мы предложим краткий очерк событий советской гендерной политики.
Первое десятилетие советской власти ознаменовано радикальной эмансипацией, которая является продолжением дореволюционных феминистских движений и развивает социалистические идеи о женском вопросе. Этот период исследовательницы характеризуют как дефамализацию и политическую мобилизацию женщин. Дефамализация подразумевает, что раннее советское государство делает большой акцент на обобществление быта. С одной стороны, идёт строительство фабрик-кухонь, инфраструктуры по воспитанию и образованию детей. С другой стороны, законодательно институт семьи меняется, например, фактически уравнивается зарегистрированный и незарегистрированный брак. То есть женщина, родившая ребёнка от мужчины, с которым она просто сожительствовала, имеет право на алименты, а ребёнок может претендовать на наследство. Вместе с тем серьёзно упрощается процедура развода: он может быть совершён просто извещением по почте. Также декриминализуются аборты — они включены в систему бесплатного здравоохранения, и таким образом женщины получают контроль над собственной репродуктивной функцией. Это существенно контрастирует с тем, что было до революции.
Другой важной задачей этого периода является политическая мобилизация женщин. Для этого при центральном комитете партии и при локальных комитетах создаются так называемые женотделы, отделы работниц и крестьянок. Задача этих организаций состоит в мобилизации женщин на поддержку новой советской власти. Однако очень скоро в ходе этих съездов работниц и крестьянок становится понятно, что просто так поддержкой женщин не заручиться, и они, собираясь или работая в качестве делегаток в разных кабинетах советской власти, начинают формулировать собственные политические или экономические запросы: говорить о том сексизме, с которым они встречаются на рабочих местах или в быту, заявлять о нехватке инфраструктуры и том бремени домашнего труда, который лежит на их плечах.
В соответствии с этой политикой женщины требуют весьма радикальной редистрибуции ресурсов, пользуясь учётом репродуктивного труда. Этот период радикальных перемен в гендерных отношениях заканчивается в 1930-м. Его конец ознаменован отменой женотделов. И даже если за этой отменой могла стоять идея, что женский вопрос должен оказаться в повестке всех других институтов советской власти, то по факту (и, вероятно, по намерению иницировавших отмену) это привело к тому, что «женский вопрос» уходит с передовой политической борьбы.
Второй период, на взгляд некоторых исследовательниц, может быть охарактеризован как консервативный поворот. Знаковые события этого периода: запрет абортов в 1936 году, введение паспортов в 1932 году — в этих паспортах появляется штамп о регистрации брака и, соответственно, изменяются отношения между фактическим и зарегистрированным браком. В 1944 году принят указ, который серьёзно усложняет процедуру развода и одновременно запрещает записывать на имя отца детей, рождённых вне зарегистрированного брака. Но всё не так просто: в этот же период происходят индустриализация и коллективизация, а с ними и массовая трудовая мобилизация женщин. Они более масштабно вовлекаются в производство как рабочая сила, и, таким образом, как пишут Елена Здравомыслова и Анна Тёмкина, формируется и закрепляется такой контракт, как «работающая мать». Женщина имеет трудовую функцию, как часть рабочего класса, и обязана её выполнять. При этом она же должна быть матерью новых советских граждан. Тут советская политика 1930-х характеризуется как пронаталистская, и это типичное явление в европейской политике межвоенного периода. Конец этого периода — 1955-й год, потому что именно в это время декриминализуются аборты.
Анна Сидоревич:
Третий этап начинается в 1955 году и продолжается до середины 1980-х годов. Этот период характеризуется политической либерализацией. Тогда же происходит кризис гендерного порядка. Хронологически мы видим, что он захватывает хрущёвскую оттепель и брежневскую стагнацию. В первую очередь, этот этап характеризуется ограниченной либерализацией гендерной политики и частичным восстановлением приватной сферы за счёт масштабного жилищного строительства. Также происходит формирование неформальной публичной сферы — речь идёт о диссидентском дискурсе, который развивается в рамках второй культуры в Ленинграде. Либерализация в первую очередь была связана с декриминализацией абортов и усилением поддержки материнства со стороны государства. Женщина получает право самостоятельно решать вопросы, связанные с деторождением, но в то же время это не подкрепляется сексуальным образованием, что приводит к появлению так называемой «абортной контрацептивной культуры», когда аборт становится рутинной практикой, которая находит своё отражение в опыте почти каждой женщины, и то, в каких условиях проводятся аборты, — это тоже очень важная характеристика того периода.
В то же время в публичном дискурсе наблюдается широкое обсуждение маскулинности и фемининности. Обсуждается кризис гендерных ролей. Мы встречаем много материалов и статей, писем в редакции газет и журналов, которые говорят о том, что женщины стали недостаточно женственными, недостаточно фемининными и что мужчины недостаточно маскулинны. Эти обсуждения часто можно встретить как раз в публичном дискурсе. В газетах ведутся споры вроде: «Кто первый виноват в этом кризисе: мужчины или женщины?» Часто можно встретить такие статьи, как: «Где же вы, рыцари?» или «Где же вы, Джульетты?»
Как следствие кризиса маскулинности и феминности в публичном дискурсе обсуждается демографический кризис и высокий уровень разводов, кризис семьи. Причину этого кризиса видят в эмансипации: именно она виновата в том, что распадаются семьи и не рождаются дети. Также широко обсуждается тема разделения обязанностей в семье — это проблема, которая вытекает из так называемой двойной нагрузки на женщину. Двойная нагрузка тоже очень важная тема, которая обсуждается публично. В женском самиздате Ленинграда тоже об этом говорят.
Последний этап начинается в середине 1980-х, в период политических и экономических реформ, когда существенным образом меняется роль государства в регулировании социальных отношений вообще и гендерных в частности. Тогда же уменьшается и фактически сходит на «нет» социальная поддержка государством женщин и материнства, и на смену этакратическому контролю уже в 1990-е приходят рыночные отношения.
Анна Сидоревич: О феномене ленинградского феминистского самиздата
Официальная дата публикации первого женского самиздатского альманаха «Женщина и Россия» — 10 декабря 1979 года. Его создательницы были частью «второй», неофициальной культуры города Ленинграда, его андеграунда. Татьяна Мамонова — художница и поэтесса, участница выставок ленинградских художников-нонконформистов. Татьяна Горичева — известный в этой среде православный философ, редакторка философско-религиозного самиздатского журнала «37». Наталия Малаховская — неофициальная писательница, какое-то время секретарь редакции журнала «37». Юлия Вознесенская — правозащитница, поэтесса. В 1979 году она только-только вернулась из лагерей, где отбывала срок, и её письмо в редакцию альманаха «Женщина и Россия» принесла Наталия Малаховская. Юлия Вознесенская подключилась к этой инициативе позже.
Я думаю, что в первую очередь нужно обратить внимание именно на принадлежность участниц этой группы к среде «второй», неофициальной культуры Ленинграда. Они все были знакомы с самиздатом. Кто-то из них был художницей, кто-то поэтессой, писательницей. Они все публиковались в самиздате или участвовали в выставках художников-нонкомформистов. Они уже были частью этого неподцензурного дискурса и как бы изначально противопоставляли себя дискурсу государственному. Важно подчеркнуть недовольство советской действительностью всех участниц этой инициативы и участие некоторых из них в правозащитной деятельности. Здесь немного стираются границы между неофициальной культурой и правозащитной деятельностью, потому что многие из входивших в эту группу были, например, подписантками, то есть мы также можем назвать их участницами правозащитного движения.
Ещё одна важная черта — это общение с иностранцами и знакомство с западной литературой. Здесь в первую очередь я говорю о Татьяне Мамоновой, которая была инициаторкой создания альманаха. По её словам и по свидетельствам очевидцев, она владела иностранными языками, в частности французским, и у неё были знакомые среди иностранных дипломатов. Она посещала французское консульство в Ленинграде, имела доступ к западной литературе, в том числе к феминисткой.
Другая инициаторка — Татьяна Горичева — тоже владела иностранными языками, а именно немецким, изучала философию экзистенциализма. Читала «Второй пол» Симоны де Бовуар и даже читала лекции на своих неофициальных семинарах. Всё-таки нужно сказать, что этот третий пункт, связанный с иностранными языками, — скорее исключение, чем правило. Потому что в большинстве своём другие участницы группы такого бэкграунда не имели и в интервью я часто от них слышала, что слова «феминизм» как такового они не знали и именно Татьяна Мамонова рассказывала им, что такое феминизм в принципе. Феминисткой себя по-настоящему называла только Мамонова, а другие участницы группы предпочитали термин «женское движение».
В 1975 году, когда Татьяна Мамонова предложила Юлии Вознесенской начать издавать женский журнал, та отказалась, потому что она не видела необходимости выделения женской оппозиции из общего демократического движения, и только собственный опыт женских лагерей и тюрем заставил её поменять своё мнение. Вот цитата из интервью с Наталией Малаховской, где она говорит, что среди диссиденток была такая неотрефлексированная интериоризованная установка на какую-то женскую вторичность. И она также упоминает диссидентскую среду, то есть мы можем предположить, что эта установка была распространена в среде андеграунда Ленинграда.
Об этих патриархальных устоях заявляет и Татьяна Мамонова в предисловии альманаха. Там она прямым текстом говорит, что диссидентская среда, среда второй культуры, патриархальна. Татьяна Мамонова была скорее исключением: она использовала термины «патриархальная культура», «феминизм», «фаллократия». У неё была действительно осознанная феминистская позиция. Для других женщин важной причиной вступления в эту группу были именно недовольство советской действительностью, неудовлетворённость условиями жизни женщин в СССР.
В своём интервью, которое она дала мне в 2017 году, об этом говорит Татьяна Горичева. Она рассказывала о том, что в СССР страдали как мужчины, так и женщины, но женщины страдали вдвойне. Потому что из-за эмансипации они вынуждены были тянуть на себе ношу той самой двойной нагрузки. Здесь мы видим мнение о том, что проект советской эмансипации не освободил женщину, а предписал ей две роли, которые превратили её жизнь в страдание. Последняя цитата, которую я бы хотела показать, это интересная позиция Софьи Соколовой. Она заявляет, что никакой феминисткой не была. Для неё вступление в группу было ещё одним способом досадить советской власти. Она рассказывает, что, пока они не выпустили этот сборник, их никто не замечал, а после на них обратили внимание и всех выслали.
Весной того же 1979 года создаётся клуб «Мария» и одноимённый журнал. Журнал «Мария» отличается от альманаха «Женщина и Россия», например, рубрикой «Женщина и церковь», которая станет постоянной. Или рубрикой «Женщина и ГУЛАГ». То есть мы видим как развитие религиозной мысли, так и развитие правозащитной деятельности. Это было характерно для среды второй культуры. Нужно сказать, что в «Марии» публиковались тексты, которые критиковали советскую действительность вообще, но женскую повестку авторки «Марии» всё же не оставляют.
Затрону некоторые основные темы, которые женщины поднимали в свои публикациях. Эти темы были заявлены уже в первом выпуске альманаха «Женщина и Россия». Позже они время от времени появляются и в журнале «Мария». Первая тема — это роды и аборты. Здесь я поместила отрывок из статьи «Роды человеческие» за авторством Р. Баталовой — это псевдоним Татьяны Мамоновой. В статье описывается опыт родов, и это очень эмоциональное и сильное описание. Здесь мы обращаем внимание не только на описание страдания женщины, но и на то, какую реакцию это провоцирует у врачей. Например, здесь звучит фраза: «Наша цель — дети. Женщина выдержит всё». То есть здесь описывается, с одной стороны, нормализация страданий женщины, а с другой — конвейерный подход. Нужно сказать, что именно этот текст и запустил всю инициативу. Именно эту статью Татьяна Мамонова передала Татьяне Горичевой, а та в свою очередь показала её Наталии Малаховской. Именно этот текст вызвал у Наталии Малаховской воспоминания о её собственных родах, которые привели к родильной горячке.
Аборты тоже были важной темой. Как я сказала, именно в этот период аборт становится массовой практикой, то есть с этим сталкиваются очень многие женщины. Но то, в каких условиях происходит аборт, в публичном дискурсе остаётся табуированной темой до второй половины 1980-х. Только тогда можно будет увидеть какие-то свидетельства об этом в официальной прессе. Но в самиздате публикации об этом появляются уже в 1979 году.
Вот статья «Обратная сторона медали» за авторством Веры Голубевой — это псевдоним Натальи Мальцевой — в ней мы сразу видим описание унижения. Как она пишет, нужно пройти через пренебрежение и презрение. С одной стороны, женщина испытывает какие-то моральные страдания, с другой стороны, физическое страдание, которое связано с отсутствием или с недостаточно хорошим обезболиванием. Тексты об абортах мы встречаем и в журнале «Мария», в том числе о нелегальных, подпольных абортах, к которым женщины вынуждены были прибегать по ряду причин. В том числе эти аборты приводили к трагическому исходу. В тексте Татьяны Беляевой идёт речь о труднодоступности контрацепции. О том, сколько бюрократических этапов надо пройти женщине, чтобы получить доступ к внутриматочной контрацепции. У героини этого текста в итоге не получилось установить спираль, потому что пока она проходила все процедуры, она уже опять забеременела и нужно было снова делать аборт. Этот текст показывает не только сложность доступа к качественной контрацепции, но и то, что контрацепция оставалась исключительно женской заботой.
Двойная нагрузка на женщину в СССР — это тоже очень важная тема, которую затрагивали в альманахе «Женщина и Россия» и в журнале «Мария». Но эта тема также обсуждается и в публичном дискурсе, в официальной прессе. Вот отрывок из текста «Материнская семья» Наталии Малаховской, и здесь нужно обратить внимание на то, что во второй части цитаты мы видим: «мужчина в наши дни не выполняет и одной функции — зарабатывать на жизнь семьи». В то время как женщина чрезвычайно загружена. Перераспределение обязанностей в семье было одним из решений проблемы двойной нагрузки, которую видели и участницы группы.
Женщина и тюрьма — ещё одна важная тема, которая затрагивалась в таких текстах, как «Письмо из Новосибирска» Юлии Вознесенской и «Женщина в тюрьме» Галины Григорьевой, а позже постоянно появлялась в рубрике «Женщина и ГУЛАГ». Вот в этом отрывке описан процесс, распространённый в женских тюрьмах, когда во время бани женщин поливали то холодной, то горячей водой, издевались, а затем голыми заставляли идти вдоль коридора, где стояли мужчины-надзиратели и парни из хозобслуги. Издевательства, безусловно, были и в мужских тюрьмах, но здесь мы видим гендерно-специфичный опыт. Вот цитата, где Юлия говорит, что читала подобное у Солженицына, видела в «Обыкновенном фашизме» Ромма, но никогда не думала, что ей выпадет участь самой присутствовать при таких практически фашистских развлечениях. Текст самого письма очень сильный, и, конечно, эта тема была табуирована, в публичном дискурсе немыслимо было об этом говорить. Галина Григорьева в своём тексте «Женщина в тюрьме», который я здесь не цитирую, говорит о тех причинах, которые приводили женщин в тюрьму, и они все были очень простые. Она также описывает гомосексуальные отношения женщин в тюрьме, а это уже дважды табуированная тема, а также рассказывает о родах в тюрьме.
Что касается программы действий, которую предлагали участницы группы, то здесь нужно отдельно поговорить о Татьяне Мамоновой и участницах клуба «Мария». Татьяна Мамонова в интервью французским феминисткам, опубликованном на французском языке, говорила, что ей бы хотелось создать международное женское движение, которые бы занималось проблемами женщин по всему миру, и в том числе помогло бы решить «женский вопрос» в СССР, но она не видела для себя возможности это сделать в Советском Союзе.
Так, Мамонова упоминает о существовании Комитета советских женщин, но говорит, что её вступление в эту организацию невозможно, потому что она не космонавтка, не работает в индустрии, не имеет особой позиции в обществе. То есть она не видела для себя иного способа говорить о проблемах женщин, кроме как посредством самиздата. Что касается участниц клуба «Мария», то для многих важным вопросом был выход из духовного кризиса в СССР. Для них эта проблема была первичной. И они скорее возлагали надежды именно на духовное возрождение, хотя предлагали также и способы решения конкретных проблем. Например, они говорили о возможности организации частных детских садов или о возможности замещения услуг быта, которые были на низком уровне, тоже какими-то частными инициативами, но всё это в Советском Союзе было невозможно осуществить.
То есть говорить о какой-то разработанной феминистской программе действий, наверное, нельзя. Возможно, такая программа и была бы разработана, если бы альманах «Женщина и Россия» существовал немного дольше: Татьяна Мамонова, возможно, выступила бы с подобным предложением. Но в клубе «Мария», который существовал дольше и вышло несколько номеров этого журнала, немного сместился фокус с феминисткой оптики, которую представляла Татьяна Мамонова, на свойственный второй культуре поиск выхода из духовного кризиса.
Александра Талавер: О противоречиях в гендерной политике СССР
Я подойду к вопросу совсем с противоположной стороны и расскажу про многие противоречия в гендерной политике СССР, которые являлись следствием внутрипартийной борьбы или борьбы внутри разных советских институтов. Именно про эту борьбу и её следы, которые можно обнаружить, я и поговорю. Но для начала немного контекста.
Альманах «Женщина и Россия» выходит в разгар международного Десятилетия женщины ООН. Важно, что эту декаду открывает 1975 год — международный год женщин, который был предложен Международной женской демократической федерацией, левой женской организацией, которая имела очень тесные контакты с Советским Союзом и Комитетом советских женщин. Соответственно, на международной арене Советский Союз официально оказывается видным пропагандистом повестки гендерного равенства и женской эмансипации. Далее ещё одним важным результатом этой декады стала серия Всемирных конференций ООН по положению женщин, из которых, как считается, берёт начало транснациональный феминизм: во многих странах формируются бюро, которые занимаются женским вопросом, крепнут и растут женские движения. Кстати, на второй Всемирной конференции в Копенгагене выступала Наталья Малаховская.
В рамках этой декады идёт продвижение конвенции о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин. Эту конвенцию начинают разрабатывать в качестве декларации ещё в середине 1960-х, и по составу комиссии, которая работала над ней в ООН, очевидно, что главным спонсором этой конвенции в ООН был социалистический лагерь. Таким образом, Советский Союз использовал Десятилетие женщины ООН как возможность ещё раз напомнить миру о превосходстве социализма над капитализмом с точки зрения гендерного равенства.
Ведь к 1970-м годам достижения СССР на международной арене с точки зрения гендерного равенства уже не выглядели настолько впечатляюще, как в 1920-е годы. К 1970-м годам разрыв в правах советских женщин с женщинами большинства капиталистических стран практически отсутствовал, а становление государства всеобщего благосостояния на Западе обесцветило советскую систему поддержки материнства и детства.
Вторая сторона этого активного международного участия СССР в феминистском движении была связана с тем, что внутри него формировались свои левые движения. Например, в феминистском движении США согласно отчёту советских представительниц с одной из конференций женщины выражали недовольство своим положением в обществе и традиционными женскими организациями, «для которых характерно примирительное отношение к существующим капиталистическим порядкам». По итогам своей поездки представительницы Совестного Союза сочли целесообразным сотрудничество женских организаций социалистического лагеря с феминистским движением США. Их отчёт — это не публичный документ, а внутренний, который нащупал некоторую стратегическую точку взаимодействия или давления на капиталистические государства.
Я была очень рада, когда нашла этот отчёт начала 1970-х, ведь он объясняет ранее совершенно загадочное для меня явление. Дело в том, что когда я читала журнал «Работница» — главный советский журнал для женщин, тираж которого составлял тринадцать миллионов копий, то есть это была реально широко циркулировавшая пресса, которая освещала жизнь советских женщин, то обнаружила что в 1975-м году на страницах «Работницы» появляется такой термин, как «сексизм». В статье речь идёт о молодых женщинах США и о том, как они борются за свои права: «их волнуют не только женские проблемы, они выступают против расизма, безработицы, с которой всё чаще приходится сталкиваться молодым женщинам, а также сексизма. Так, — пишет „Работница“, — в США называют дискриминацию женщин». Дальше идёт декларация поддержки молодым женщинам США и конструирование некоего воображаемого сообщества женщин-социалисток, которые по всему миру борются с этими негативным явлениями, и Советский Союз, конечно же, в авангарде этой борьбы.
Вот ещё любопытный фрагмент — это интервью Эвы Браун, председательницы Международной женской демократической федерации, той самой, что инициировала Международный год женщины. Когда она говорит о подготовке Всемирного женского конгресса, который должен состояться в 1975 году, она также упоминает, что там будет «работать комиссия, посвящённая влиянию средств массовой информации на литературу и искусство, формированию взглядов в отношении женщин. Ведь во многих капиталистических странах эти средства чаще всего преподносят женщину как предмет секса». И здесь мы видим, как в 1975 году в СССР переводят слово «sex object» очень буквально и пишут о том, что такое объективация. Но, конечно же, эти проблемы — сексизм, объективация — существуют только в западном мире. Так это представляет журнал «Работница».
Здесь, мне кажется, очень важным тезис Анны Сидоревич, который она сегодня не озвучила, что диссидентский феминизм свою феминистскую критику, с которой на словах соглашался Советский Союз, направлял против самого же советского государства. Но всё ли было так просто внутри самого СССР на официальном уровне в тот момент? Вовсе нет. Как пишет Мэри Бакли, тогда произошло переоткрытие женского вопроса, к нему начинают активно обращаться социологи. В частности, исследуют домашний труд, распределение обязанностей и обнаруживают проблему в крайне неравном распределении труда с существенно большей нагрузкой на женщин. Почему это так волнует политические элиты? Не только из-за недостаточного участия женщин в общественной и политической жизни, сохраняющего неравенства в квалификации и зарплатах. Но и из-за демографического спада и озадаченности вопросом, как государству заставить женщин рожать, когда у них есть репродуктивный контроль и они могут решить сделать аборт. Также у них уже есть экономическая независимость и упрощённая процедура развода. Как в таких условиях направить женщин к рождению детей?
Поэтому начинают искать преграды. И одним из таких фокусов становится репродуктивный или домашний труд, который, помня о ранних советских годах, требует не только изменения внутрисемейных отношений, но и существенного перераспределения государственных ресурсов в пользу производства продовольственных товаров, в пользу производства разной кухонной техники, бытовой техники, улучшения её качества. Всё это требует денег, которые неохотно отдаются в эти сферы.
И, наконец, всё более явно звучит ещё одна проблема этого времени: равенство на бумаге и равенство в реальной жизни. То есть открытие женского вопроса оформляется в таких терминах, что в СССР безусловно есть равноправие, но мы ещё далеки от равенства в реальной жизни. Это, кстати, ещё ленинский тезис.
Вот две цитаты обсуждения работы из журнала «Работница». Из них видно, как разные женские организации использовали международную декаду женщин, открытие женского вопроса как пространство для их политических возможностей, для того чтобы выдвигать новые требования и озвучивать их собственную повестку, легитимируя их тем, что политика Советского Союза, безусловно, самая гуманная в мире, но и в ней есть недостатки. И они постоянно обращали на них внимание. Здесь я приведу текст, идеально иллюстрирующий схему обсуждения этих недостатков в советской официальной прессе. Надо сказать, что, вообще, журнал «Работница» довольно много времени уделял работе с письмами читательниц и в целом письмам женщин. Туда постоянно пишут то, что звучит в обсуждениях разного рода комиссий, профсоюзов. То есть журнал «Работница» — это постоянный источник информации о том, какие женские проблемы поднимаются на местах. В этих письмах всё обрисовывалось менее талантливо, чем в феминистском самиздате, но зато не менее детально. То есть женщины, которые работали в официальных учреждениях, прекрасно знали и представляли, насколько на самом деле далека от пропагандируемого счастливого образа жизнь реальных советских женщин.
На слайде вы видите интервью корреспондентки журнала «Работница» с членом госкомиссии при Совете министров СССР по науке и труду Чаяновым, посвящённое механизации труда. Первая часть цитаты: «Совсем как в сказке», — говорит корреспондент. Это Чаянов ей рассказывает о безусловных достижениях Советского Союза в области механизации труда. Дальше корреспондентка сначала говорит, что всё как в сказке, но ей приходит много писем от мужчин о том, как сильно устают на работе их жёны, как будто они работают не в пищевой промышленности, а целыми днями бьют молотом по наковальне. Чаянов отвечает, что они этот вопрос решают, и дальше корреспондентка продолжает продвигать эту повестку и говорит, что встречаются, к сожалению, письма, в которых работницы сообщают о такой проблеме: как только на их предприятии механизируют какой-либо процесс, операторами ставят мужчин, а женщин переводят на участок, где остался ручной труд.
Чаянов пытается выкрутиться, но корреспондентка не сдаётся: «Вполне с вами согласна. Однако в тех конкретных случаях, о которых нам писали работницы, они уже были теоретически подготовлены к новой работе, даже окончили специальные курсы, но предпочтение всё-таки отдавалось мужчинам. Мотивировки при этом бывали самые различные: скажем, ссылки на... — и это многоточие требует отдельного анализа, — консервативность женской натуры, якобы с великим трудом принимающей что-то новое». Здесь очевиден некоторый сарказм, обозначенный многоточием, за которым следует косвенная цитата — отсылка к сексистским стереотипам, преобладающим в цехах.
Тут Чаянов снова пытается выкрутиться, и корреспондентка в итоге как бы заканчивает опять на оптимистичной ноте этот сюжет, говоря: «Вероятно, подобные случаи будут встречаться до той самой поры, пока эти вспомогательные работы, точнее ручной вспомогательный труд, не исчезнут».
Таким образом, ультимативным решением является полная механизация производства. На мой взгляд, такого рода вопросы являются очень острыми и очень явно артикулирующими сексизм, который существовал в Советском Союзе. И надо сказать, что подобного рода либо иносказательных, либо оптимистично завёрнутых, но всё же весьма прямолинейно суровых описаний женской жизни работниц можно встретить довольно много. И на слайде я привела ещё одну цитату из моего любимого интервью главного технолога:
«— Можно ли коротко охарактеризовать работу главного технолога?
— Ад.
— А в рай не тянет?
— Нет, люблю свой ад. Очень.»
И в принципе, это такое парадигмальное описание советской женщины на страницах журнала «Работница» как человека в аду. И этот ад виден на страницах журнала. Много сюжетов об одиноких матерях, которые живут в коридорах общежитий, о пьющих отцах. Был сюжет об отце, избивающем своих детей, но они, конечно же, представлены в рамках соцреалистического канона, в котором женский персонаж лишён внутреннего мира. У женщины нет той эмоциональной глубины и той субъектности, которую мы видим на страницах самиздата. И мне кажется, что вместе с тем разумеется вот эта озвученная борьба: она происходит не только в декларации журнала «Работница». Если посмотреть на работу разных правительственных комиссий, мы увидим, что они выдвигают положение по увеличению ассигнований на медицинское обслуживание, на детские учреждения, на предоставление больничного после аборта и пр.
Там много очень детальных и скучных, с точки зрения глобальной женской повестки, дел, которые, тем не менее, на мой взгляд, в совокупности создают то, что можно было бы назвать политикой редистрибуции/перераспределения. То есть если в официальных коридорах советской власти женщины борются за перераспределение ресурсов в пользу репродуктивного труда, то самиздатский запрос можно рассматривать скорее как политику культурного и символического признания особого опыта женщины, её особого голоса. При этом декада ООН для женщин используется как момент, который позволяет женщинам внутри коридоров советской власти усилить свою работу за перераспределение ресурсов, мотивируя это более широкой политической повесткой.
***
Читайте также: «Первая любовь — это та же революция», или за что Тургенев не любил столицы. Конспект лекции Бориса Маслова о неожиданных сторонах творчества русского классика.