Есть мнение: «В Латвии образовался совершенно особый русскоязычный субэтнос»
Виктория Черножукова – известный в Санкт-Петербурге поэт и прозаик, её стихи и рассказы заслужили высокую оценку критиков и читателей. Виктория – человек Латвии не чуждый, она часто посещает нашу страну и искренне её любит. До такой степени, что Латвия вдохновила писателя на создание романа «В небе не тесно», работа над которым уже близится к завершению.
В этой книге, которую Виктория создаёт совместно с уроженцем Даугавпилса, журналистом Владимиром Веретенниковым, рассказывается о тяжёлом периоде латвийской истории: 40-е, время нацистской оккупации, война, Холокост, массовое уничтожение еврейской общины... В разговоре с газетой «СЕГОДНЯ» Виктория Черножукова рассказала о причинах, побудивших её взять на себя столь нелёгкую миссию.
– В Петербурге вы известны, в первую очередь, как поэт. Что же изначально побудило вас обратиться к прозе?
– Я, как и многие, начала писать стихи ещё в школе. Но, в отличие от этих многих, меня счастливая случайность привела в детское литературное объединение, которое вёл Вячеслав Абрамович Лейкин, известный поэт, сценарист – и вообще, как я считаю, один из лучших людей нашего времени. Я дерзновенно считаю его своим учителем.
Дальше был университет – журфак, потом работа на телевидении, но стихи всегда были частью моей жизни. Очень важной частью меня. Долгое время это был главный, или даже единственный мой способ искреннего взаимодействия с миром. Наверное, поэтому, я правлю свои стихи до тех пор, пока в них каждое слово не приобретет необходимый смысл, а строка – точный ритмический и фонетический рисунок...
О прозе до последнего времени вообще не задумывалась – даже не представляла, как её делать. Свой первый рассказ «На ней была шляпа» я написала для конкурса. Тогда забавно получилось: предложила устроить конкурс рассказов в одном сетевом коммьюнити, и сама же за это «поплатилась». Пришлось участвовать. Оказалось, что, в целом, не очень страшно: рассказы ближе к стихам, чем другие прозаические жанры, в тексте тоже не должно быть ничего лишнего. Разница в том, что основой стихотворения может быть исключительно эмоция, настроение, а в рассказе все-таки первичен сюжет.
И меня вдруг увлекло именно это создание сюжетов. С какого-то момента я стала писать прозы больше, чем стихов. Два года назад вышла моя книга рассказов «Филос. Эрос. Агапэ», презентация которой состоялась, кстати, не только в Петербурге, но и в Даугавпилсе. В общем, я переметнулась к прозаикам. В 2019 году даже начала проект «Невская проза», который и сейчас выходит на платформе информационного агентства «Невские Новости». Там писатели Санкт-Петербурга читают свои произведения в прямом эфире.
Но ещё до этого проекта, в 2018-го я почувствовала, что готова к крупной прозаической форме. Решилась на роман. Правда, не одна, а с моим другом Владимиром Веретенниковым. Мы нашли тему, интересную нам обоим, продумали нюансы сюжета – и начали. Что из этого получится, конечно, решать читателю. Но мы оба вложились в этот роман полностью.
– В ходе написания романа вам пришлось погрузиться в изучение так называемого «еврейского вопроса»… В чём, на ваш взгляд, разница в положении евреев в России и в Латвии?
– Вы знаете, что меня удивило? Я бы не назвала Россию антисемитской страной, но некий полуоформленный «еврейский вопрос», кажется, у нас есть до сих пор. Он как будто неявно, но существует на уровне шуток, бытовых реакций, устойчивых обвинений. Словно в обществе осталась фантомная неприязнь…
А у вас, в Латвии, ситуация сложилась абсолютно другая. У вас евреи – органическая и неотъемлемая часть русскоязычной среды, связанной общей историей, даже общей борьбой, если так можно сказать. Например, за право на тот же русский язык. И вообще, здесь, в Латвии, и русские и евреи искренне готовы отстаивать вместе те ценности, которые у нас в России считаются «проправительственными». Например, для меня было настоящим потрясением узнать, что в Даугавпилсе простые люди несколько лет подряд давали свои собственные деньги на то, чтобы в Дубровинском парке горел Вечный огонь... Не уверена, что, если бы петербуржцам предложили скинуться на поддержание Вечного огня на Марсовом поле, он бы остался «вечным».
– Война, Холокост, нацистские «фабрики смерти» – темы донельзя мрачные. Вы хотели шокировать своего читателя?
– Я бы хотела, чтобы у читателя не осталось иллюзий. А еще, чтобы он понял: самое бессмысленное и разрушительное чувство на свете – ненависть. Это камень, который может увлечь человека только на дно. Больше того, ненависть расходится, как круги по воде, задевая этой волной многих из ближнего и дальнего круга. Каждому из нас отведена только одна жизнь, и она может быть много короче, чем рассчитываешь.
Одна из основных сюжетных линий романа – судьба человека, латгальского еврея, которому приходится пройти через множество адов: концлагерь, война, несправедливость, утрата близких. Потери делают его жестоким и непримиримым. Он нигде не находит покоя, даже на Обетованной земле, потому что месть – единственный его ресурс. Ненависть же ломает его антагониста – антигероя – превращает нормального, в общем-то, человека в подонка, совершавшего отвратительные немыслимые злодейства. Мне казалось важным показать этот путь, описать обстоятельства, в результате которых произошел перелом.
Ну а что касается темы Холокоста – то об этом, по-моему, нужно напоминать как можно чаще. Чтобы не допустить повторения подобного…
– Вы считаете, что сейчас об этом говорят недостаточно?
– Насколько я знаю, в советское время тема Холокоста в Прибалтике замалчивалась. Как-то не принято было отделять трагедию евреев от трагедии прочих народов, претерпевших в Великую Отечественную войну. В Советском Союзе говорили о «миллионах советских граждан, замученных нацистами» – без указания национальности.
Для меня история стала живой и очень личной после того, как в марте 2018-го я оказалась в Погулянке (Межциемсе) в окрестностях Даугавпилса. Туда вывозили на расстрел узников гетто, которое находилось в предмостном укреплении городской Крепости. Из 15 тысяч заключенных уцелело меньше сотни человек. Мне потом рассказали, что останки просто лежали в лесу в расстрельных ямах полвека. Только в 1989-м их начали искать, чтобы похоронить по-человечески…. А мемориальный комплекс открыли в 1991-м.
Я уверена, что мне не просто так необходимо было там побывать. Думаю, это судьба. Или писательское предназначение. Я не люблю этих выражений, но, наверное, тут уместно.
– Каким вам запомнилось это место?
– Мы с Володей отправились туда из города пешком по шоссе вдоль Даугавы: было ужасно холодно, ветер… Это при том, что в предыдущие дни погода была отличная… В лес вела невнятная грунтовая дорога. Если бы не указатель, кстати, тоже единственный и неприметный – не поверила бы, что там, дальше, мемориал…
Какое-то время шли по обычному лесу, но потом увидели – бетонные тропинки, символические могилы, серые плиты.... Чисто, конечно, но абсолютно безлюдно. Место, словно бы заброшенное...
Оттуда совсем недалеко до Крепости. Там как раз музей художника Марка Ротко – вот там и посетители, и экскурсии. А тут, на мемориале – никого! И мне вдруг стало очень горько: здесь, на этом самом месте, умирали люди. Многие тысячи невинных жертв – дети, старики, женщины, мужчины. А до того эти люди страдали в концлагере так, что нам и не представить. Но их никто не вспоминает! Разве это правильно? Справедливо? Необходимо как-то рассказать об этой трагедии – чтобы о ней знали те, кто живут сейчас… Это единственное, что лично я сама могу сделать в память о тех убитых.
– Трудно ли с чисто психологической точки зрения было собирать архивные данные, знакомиться со свидетельствами уцелевших? Там ведь, мягко говоря, чтиво не для слабонервных…
– Да, конечно, мы выбрали непростую тему. Не поспоришь. Но напоминаю, что занимаюсь я этим не одна. Большую часть архивной работы взял на себя Володя Веретенников – мой соавтор, без которого я точно не справилась бы. Он проделал просто немыслимый, очень кропотливый труд.
А ещё я обязательно хочу поблагодарить Иосифа Григорьевича Рочко. Он известный в Даугавпилсе педагог, краевед и историк. Чудесный, очень отзывчивый человек, и вообще, добрый «волшебник-крестный» нашего романа. Мало того, что он нашел время прочитать рукопись на предмет каких-то исторических несоответствий, показал разные уникальные материалы… Он сам по себе невероятно фактурная и колоритная личность, достойная отдельного литературного произведения.
– В вашем романе две сюжетные линии. Одна связана с предвоенной эпохой, войной и послевоенным временем. Во второй действие происходит в современной Латвии. Зачем это понадобилось?
– Попытаюсь объяснить. Для обычного гражданина России страны Балтии – это сейчас terra incognita, их знают меньше, чем ту же Турцию. 20-30-40 лет назад те же ленинградцы постоянно ездили на лето или даже на выходные в Прибалтику. Теперь же для нас Прибалтику заменила Финляндия.
О том, что происходит в той же Латвии, у нас имеют смутное представление. Я сама впервые оказалась в Латвии в 80-е, вместе с детским хором. А потом после долгого перерыва приехала в 2015-м. Это было удивительное, какое-то сказочное путешествие. Я с тех пор стараюсь ездить сюда хотя бы раз в год. В прошлом году вот пандемия помешала…
По-настоящему влюбилась в Латвию, и уже совершенно не чувствую себя здесь в гостях: я дома. Одно из моих открытий – что в Латвии за минувшие тридцать лет образовался, по сути, совершенно особый русскоязычный субэтнос. Многие его представители ни разу не были в России, но искренне и даже трепетно относятся к своей исторической родине. С другой стороны, будучи жителями Евросоюза и прекрасно зная обо всех его плюсах и минусах, местные русские абсолютно лишены свойственного нам, россиянам трепета перед «свободной Европой». И мне показалось интересным «познакомить» в романе юную, либерально настроенную барышню из Петербурга с юношей из Даугавпилса – и посмотреть, что из этого получится.
Но на самом деле, их встреча несет в себе глубокий смысл, необходимый для сюжета романа. И ещё судьба наших современных героев, Лизы и Юры – в некотором роде отголосок первой, «исторической» сюжетной линии.
– Кто для вас главные герои вашего романа – люди из плоти и крови, или умозрительные абстракции?
– Конечно, для меня они живые люди. Но, если честно, за героев из современной временной линии я переживаю гораздо больше, чем за персонажей из прошлого. По моим личным ощущениям, два наших антагониста, сражающихся друг с другом на фоне событий войны – это такие титаны, чью одежду мне на себя не примерить.
К событиям исторической части романа и к самим героям я подхожу на цыпочках. С трепетом и почтением. Но для меня очень важно сохранить их живыми людьми, не превратить в плоские картинки, иллюстрирующие добро или зло. Чем дольше мы пишем роман, тем большую самостоятельность обретают эти персонажи. То есть сначала, конечно, существовала канва, общий замысел, в соответствии с которым мы начинали работу. Но в процессе персонажи навязывали нам подробности своей прежней, «дороманной» жизни, и это стало влиять на развитие сюжета.
– Антагонист вашей книги, Герберт Мелдерис, творит чудовищные деяния на службе нацистов. Не страшно ли было погружаться в психологию злодея?
– Лично для меня это был очень важный опыт. Я исходила из того, что никто сразу не рождается злодеем. Так же, как и никто не рождается героем. Но бывает так, что в какие-то моменты жизни человек, изначально созданный хорошим – оступается. Делает недостойный выбор. Оступается раз, оступается два…
Сначала какие-то относительно небольшие, исправимые проступки. А потом совесть, которая, казалось бы, должна указывать верное направление, постепенно как будто бы засыпает. То есть, если ты оправдал себя в своих глазах один раз – в следующий раз сделать это становится легче. И в какой-то момент у человека смазывается демаркационная линия между понятиями добра и зла.
С одной стороны, я придерживаюсь христианской парадигмы и считаю, что пока человек жив – до самого последнего вздоха – для него не всё потеряно, он ещё может раскаяться и начать заново. А с другой стороны, бывают такие события, после которых уже как бы невозможно себя простить. Человек совершает какую-то очередную мерзость, после которой осознаёт, что прошёл точку невозврата – и значит, может теперь позволить себе делать, что угодно. Если нечего больше терять, то нет и нравственных законов… На мой взгляд, именно это произошло с нашим антигероем – Гербертом Мелдерисом.
– По-вашему, прозаическому произведению достаточно быть дидактичным – или оно должно быть ещё и увлекательным?
– Обязательно увлекательным! Это, вообще, обязательное условие. Я считаю, что книга хорошая, если её интересно читать. Вижу нашу задачу, как авторов – написать такой роман, от которого не оторваться от начала до конца. Мы очень старались быть увлекательными – в том числе, для читателей «не в теме» – которые ничего не знают о Латвии, и что-то краем уха слышали про войну и про Холокост…
Но, конечно, увлекательность должна достигаться не за счет точности или исторической реальности. Я не то, чтобы «заклепочница», но убеждена, что рассказывать о том страшном времени, о 40-х, нужно максимально достоверно. Это некоторым образом, дань уважения к тем, кто жил и умер в эту эпоху.
ВЯЧЕСЛАВ САМОЙЛОВ.