Дууа1
Когда Исмаил, единственный сын Сулахат, вернулся из армии с русской женой, не то что мать – весь аул заплакал.
– Кто меня так проклял, – заламывала руки Сулахат. – О Аллах, лучше бы мне не жить до этого дня! Иноверка в моём доме!
Зеленоглазый стройный красавец Исмаил молча стоял перед матерью. Тень подрагивающих опущенных ресниц падала на щёки, и тёмный жар заливал его чеканное лицо. Жена его, Аня, щуплая, неказистая, корявенькая, остроносая, больше похожая на воробья, боязливо выглядывала из приоткрытой двери.
А Сулахат всё причитала:
– Завтра к эфенди пойду, пусть спасёт тебя молитвами от злых происков этой ведьмы! Чем она тебя приворожила? Ни роста, ни стати...
– У неё характер хороший, – робко вставил никогда не перечивший сын, и Сулахат, впервые услышав от него слово поперёк, задохнулась, поняв, что не в силах что-либо исправить.
– Аланла2, хыйны3 ему сделали, – шептался народ в ауле, искренне жалея жизнь Исмаила, загубленную иноверкой, а ещё больше – Сулахат. – Русский хыйны открыть невозможно.
Жены Исмаила опасались все: неровён час колдунья из дремучих брянских лесов наведёт на аул чуму – смогла же приворожить красавца.
– Ведьма она, – прикрывая рты платками, шептали бабки и скорбно и многозначительно кивали друг другу.
Чёрная Гошаях, похоронившая в Азии в годы депортации всех четверых детей и с тех пор бьющаяся в приступах эпилепсии так, что искрошила свои зубы, как-то напрямик сказала Ане:
– Дети у тебя будут карачаевцами и мусульманами! Нашими будут!
– Я тоже хочу перейти в вашу веру, – пряча глаза, ответила Аня, и люди ахнули вдругорядь: неспроста это.
А когда Аня появилась в платке, повязанном по-горски, с дууа на шее и попросила называть её Анисат, народ вдруг поперхнулся и – замолк.
И стала поживать Анисат как все. Родила трёх сыновей – Карчу, Алана, Трама. Всем троим имена давала Сулахат. Но невестку Сулахат так и не приняла – еле смотрела на неё.
– Она у меня отняла одного сына, а я у неё – троих, – говорила она во всеуслышание, когда внуки выросли и женились «на своих». Властная Сулахат сама выбирала невест для внуков, сама ездила сватать.
Анисат из невзрачной тощей девчушки превратилась в осанистую степенную женщину. Выучила язык, в обычаях разбиралась прекрасно, одевалась, как пожилые карачаевки, в тёмные длинные платья, платок повязывала, прикрывая лоб и часть щёк. Дууа она не снимала даже во время купания. И с сыновьями, и с невестками была сдержанна и немногословна, к Сулахат относилась почтительно, но без тепла.
Единственное, что у неё не изменилось с годами, – это любовь к мужу. При виде Исмаила она по-девичьи краснела, обращалась к нему с застенчивым трепетом и никому не доверяла ухаживать за ним – даже больная, сама готовила и подавала ему еду.
Мужественная красота Исмаила с годами стала отчётливее и выразительнее. Хотя так же ложилась тень длинных ресниц на его щёки, так же тонок и строен был его стан, так же сдержан и мягок был его нрав. Счастлива, ах, как счастлива бывала Анисат, когда видела лёгкую улыбку мужа, неуловимое движение его крылатых бровей, его сильные стальные руки, плетущие из железной проволоки непонятные иероглифы.
Умер он неожиданно: зашёл на кухню к хлопотавшей Анисат, мягко улыбаясь, и спросил:
– Княгиня (так он называл жену в глаза), кажется, что-то душно?.. – и присел у стола.
Когда Анисат бросилась к мужу, он был мёртв. Она взглянула в любимые зелёные глаза, уже безжизненные, сразу всё поняла – и как стояла, так и рухнула.
У неё отнялся язык. Молча она продолжала работать, готовясь к поминкам, двигалась как робот и всё время уходила взглядом куда-то внутрь себя. Часто подолгу смотрела в дальний угол и беззвучно шевелила губами, держась рукой за дууа на груди.
После поминок у неё отнялись ноги. Так, обезноженная, прожила она ещё несколько месяцев. Невестки безропотно ухаживали за ней – а жива была ещё Сулахат, после смерти сына превратившаяся в мумию.
– Я хочу жить долго, – сказала как-то она соседке Кемисхан, – чтобы каждый свой час молить Аллаха о милости к сыну. Если я умру, кто будет молиться о моём мальчике, кто подаст милостыню бедняку, кто будет думать о нём?
– Жена вон как убивается, – робко вставила соседка.
Сулахат отмахнулась:
– Э-э, убивается или убила – ещё неясно. Он умер в тот день, когда привёл её в дом! Она высосала его!
– Ваш род всегда был жёстким, – сказала соседка, неприятно удивлённая злостью старухи. – Побойся Аллаха! Она умерла вместе с твоим сыном! Только что в землю не легла.
– Лучше бы легла! – крикнула Сулахат беззубым ртом. – А ты не лезь, где нет тебе места. Делать нечего – чётки перебирай!
– Она веру ради твоего сына поменяла! – чуть не со слезами проговорила соседка, и Сулахат с сожалением посмотрела на неё:
– Три сына у тебя, Кемисхан. Дай тебе Аллах три таких невестки. Поменяла змея кожу.
– Аллах, Аллах, – только и смогла выговорить потрясённая соседка.
Из дома раздался истошный крик:
– Мама с кровати упала!
На полу недвижно лежала Анисат, и кровь уже запеклась на её синих стиснутых губах. Левая рука сжимала дууа на груди. Последнее особо поразило людей.
Похоронить Анисат решили на мусульманском кладбище, рядом с Исмаилом.
– Опять за ним потянулась, – шептали женщины, утирая слёзы. – Жизнь поменяла ради него, веру свою.
А когда начали обмывать тело, древняя Гошаях сняла уже обветшавшее полураспоротое дууа с её груди.
– Анисат никогда его не снимала, – пояснила она собравшимся женщинам. – Зашейте. Как жила с этим дууа, так и похороним. Она родилась в другой вере, а умерла мусульманкой.
Кемисхан аккуратно распорола дууа, вытянула с одного края изношенную нить – и вдруг вскрикнула:
– О Аллах!
На раскрытой ладони её лежал серебряный крестик.
Шахриза Богатырёва
1 Дууа – нашейный талисман в виде треугольного или квадратного мешочка, в который зашито письменное заклинание. Рудимент язычества, не имеющий отношения к исламу.
2 Аланла – мн.ч. – аланы. Алан, аланла – испокон обращение карачаевцев друг к другу.
3 Хыйны – ворожба, колдовство.