Александр Карелин: «Нас не любят, потому что не могут затоптать»

Без него невозможно представить историю мирового спорта. Он был знаменосцем на открытии трёх Олимпиад. В 21 год его признали самым молодым в истории победителем Олимпиады в своём виде спорта. Но дело не только в богатейшем урожае золотых медалей. Главное, что при всех «медных трубах» всемирной славы остался он достойным человеком, знающим себе цену, но никогда не превращавшим эту цену в ценник. О жизни, о спорте – наш разговор с Героем России, трёхкратным победителем Олимпийских игр, девятикратным чемпионом мира, двенадцатикратным чемпионом Европы, тринадцатикратным чемпионом СССР и России, обладателем звания величайшего борца греко-римского стиля ХХ века, доктором педагогических наук, сенатором и просто хорошим человеком Александром Карелиным.

– История с «наказанием» России – это попытка «задвинуть» нашу страну под любым, даже надуманным предлогом? Нам ведь уже запретили исполнять на церемониях награждения не только гимн России, но и «Катюшу»! Мол, под эту песню ваши деды воевали с фашизмом, а значит, «Катюша» – пропаганда войны...

– У меня два деда-фронтовика, один погиб в 1941 году, второй умер от ран уже после войны. И когда я рассказываю об этом – это «пропаганда войны»? «Задвинуть» нас пытаются потому, что мы – нация победителей. Мы непонятны Западу, у нас всё сложно сконструировано, мы – сильные и вопреки всему выходим из самых страшных бед. Нас не любят уже потому, что не могут затоптать. Вот только что мы отмечали семь лет возвращения Крыма, а для меня Крым всегда был российским. Мне там приходилось часто бывать с 1983 года, в Алуште был национальный тренировочный центр, и у меня никогда не было даже мысли, что это – не Россия. Да, мы всегда отличались от остальных, и не в худшую сторону. Даже когда ещё не было клубных пиджаков для сборной, наши спортсмены всегда приезжали на Олимпийские игры в костюмах и при галстуках. И нас сразу было видно в любой Олимпийской деревне, как только мы выходили из автобуса. Все знали: мы представляем великую державу и победоносное государство. Увы, мы сами порой даём поводы для обвинений и наступаем на всё ту же «банановую кожуру», как в истории с допингом.

– Некоторые предлагают обидеться и отказаться от участия в Олимпийских играх и чемпионатах мира, пока нам не вернут гимн и флаг.

– Не согласен с таким подходом, даже в этих стеснённых условиях надо участвовать в Олимпиадах, во всех мировых соревнованиях – и побеждать.

– Александр Александрович, борец – это ведь не только физическая сила, но и особый характер. А стержень характера закладывается в детстве, и тут огромную роль играют родители. Что дали они вам?

– Начнём с того, что мне повезло, – я родился в Сибири. А родителям я обязан и жизнью, и всем, чего в этой жизни добился. Воспитывали меня в правильных русских, я бы даже сказал, в сибирских традициях, не словами, а личным примером. Мама моя, царствие ей небесное, была человеком строгим, могла приструнить меня одним взглядом. А папа, апологет русской народной педагогики, при случае и всыпать мог вдоль и поперёк, по всему организму. Меня готовили к взрослой самостоятельной мужской жизни, когда ты сам за всё в ответе – и за свои слова, и за свои дела. Мы жили в частном секторе в Новосибирске, и с детства у меня были обязанности по дому – я и дрова колол, и уголь на тачке возил, и за скотиной ухаживал. Это была жёсткая система воспитания, основанная на уважении к старшим, беспрекословном им подчинении. Даже когда я был уже чемпионом мира, приезжая домой, так же колол дрова, возил уголь и кормил скотину. Всем по барабану, что ты чемпион, делай своё дело, и всё. Вошёл в комнату старший – вскакивай на свои крепкие борцовские ноги и слушай, что тебе говорят. И людей уважай, если хочешь, чтобы тебя уважали. При всём при этом родители оберегали меня – например, никогда не пускали на похороны, пока я не стал уже совсем взрослым.

Папа, водитель грузовика на заводе «Эталон», был «профессиональным командировочным», уезжал в понедельник, а возвращался только в пятницу. Мама тоже всегда работала, и в раннем детстве я часто бывал у бабушки – маленькой, хрупкой, много пережившей женщины. Её муж, мой дед по отцу, погиб в 1941 году на фронте, бабушка сама подняла троих детей, и у неё даже была сталинская медаль за доблестный труд.

– Говорят, знаменитая карелинская короткая причёска появилась у вас по договорённости с отцом.

– Устройство нашей семьи можно назвать одним словом – «демократура», так что никакой договорённости, были указания и целеполагания по принципу: командир сказал «хорёк», значит, никаких «сусликов». С причёской дело обстояло так. У меня были по тогдашней моде длинные вьющиеся русые волосы и здоровенный чуб – хоть в это сейчас и трудно поверить. Однажды папа сказал, что мы, современное поколение, слабаки и у нас духу не хватит коротко подстричься, а настоящий мужчина должен выглядеть строго, чтобы не было поводов тратить на свой внешний вид много времени, которое пригодится для серьёзных мужских занятий. Я это воспринял как прямое указание, взял ножницы и остриг себе чуб. Приезжает папа с работы, ставит свой грузовик во дворе, заходит в дом – а там я, чудо без чуба. Ну дал он мне двадцать копеек, слетал я в парикмахерскую, а когда вернулся, папа протянул мне бритву: «Побрей-ка мне голову». Пошли мы на крыльцо, и я его побрил, как мог, – порезал, конечно, немножко обычным бритвенным станком с лезвием «Нева». В это время приходит с работы мама и видит такую картину: отец сидит на крыльце с окровавленной головой, а рядом с бритвой в руке стоит кто-то в штормовке с накинутым на голову капюшоном – ветрено было, я капюшон на голову и набросил. Мама испугалась, ахнула, а потом, когда я к ней повернулся, увидела, что это я, только без чуба, и расплакалась. С тех пор я коротко и стригся, а когда занялся борьбой, эта «причёска» оказалась самой практичной.

– Давайте вспомним «о тех, кто нас выводит в мастера», – о замечательном человеке, заслуженном тренере СССР Викторе Михайловиче Кузнецове, первом и главном вашем спортивном наставнике.

– Иногда ваши коллеги-журналисты, склонные к штампам, называют Виктора Михайловича моим «вторым отцом», но отец у меня один – мой папа. А Кузнецов – мой тренер, наставник и в спорте, и в жизни. Он, кстати, один из немногих, у кого есть звания заслуженного тренера РСФСР, СССР и Российской Федерации. Тренеров, которые учат приёмам, много, и они делают нужную работу, но Кузнецов учит – побеждать. Он до сих пор скуп на похвалу, и, чтобы заслужить от него: «Молодец!» – надо ещё попотеть.

– Кузнецов и сегодня остаётся для вас абсолютно непререкаемым авторитетом?

– А как же иначе? Давайте я вам историю про его сервант расскажу. Виктор Михайлович впервые пригласил меня к себе домой, когда я уже достаточно долго занимался у него. Не помню ни этажа, ни номера квартиры, но вот сервант запомнил. Это был обычный советский сервант тёмного дерева, но забит он был не хрусталём и не фарфором, а книгами и тренерскими записями Кузнецова. Сейчас-то я понимаю, что это уникальные методические пособия и большую часть этих исследований Виктор Михайлович обратил на меня. Не знаю, что он увидел в начале 80-х в высоком и, в общем, нескладном подростке, но, наверное, что-то увидел.

– Биография любой знаменитости быстро обрастает мифами. Согласно первому 13-летний Саша Карелин, впервые придя в секцию борьбы, ни разу не смог подтянуться, чем вызвал насмешки ребят, и вот тогда упорный Саша решил всерьёз заняться спортом. Второй вариант: тренер Кузнецов увидел на улице, как вы ловко тащите на плечах два мешка картошки, и позвал в свою группу.

– Картошку я при Кузнецове по улицам не таскал, и ребята в его группе надо мной не издевались. Всё проще: Виктор Михайлович пришёл в нашу 19-ю новосибирскую школу набирать воспитанников и пригласил меня. У него занимались мальчишки постарше, и когда я впервые оказался в зале, они, может, поначалу и косились на меня, но никаких насмешек не было, иначе не было бы у нас и сорокалетней дружбы.

– Чему научил вас тренер?

– Пахать. Он всегда нацеливал на результат и на тяжёлую работу. Как говаривал Виктор Михайлович, «можно быть неимоверно талантливым, но без умения работать талант никогда не состоится, потому что главный талант – трудолюбие».

– Наверное, Кузнецову и не приходилось особо уговаривать вас работать...

– Да, Кузнецову приходилось и выгонять меня из зала, я же жадный, мне всегда надо сделать что-то «сверх нормы». Но Виктор Михайлович всегда поддерживал мою борцовскую жадность. Я никогда не боролся вполсилы, даже на спаррингах, когда ребята просили «не очень нажимать». А я не научен «не очень нажимать», мне надо, чтобы всё было по-настоящему, без послаблений, это же борьба, а не «поддавки». Но мой тренер не только обучил меня борцовским секретам, он научил и трезвой оценке моих возможностей, а ещё – внушил уверенность. «Никогда не изменяй себе, делай, что умеешь, – говорил он. – Не слушай «советов посторонних», не отказывайся от своей «коронки», на ковре выполняй то, чему научился на тренировках и что у тебя лучше всего получается».

– Вы были послушным учеником?

– Почему – был? Я и сейчас послушный ученик Виктора Михайловича. Доверял и доверяю ему полностью. Когда Кузнецов увидел, что у меня хорошо получается «обратный пояс» (коронный приём Карелина, на который «ловились» ведущие борцы-тяжеловесы планеты. – Ред.) , он стал показывать мне, как этот приём проводили другие борцы. И только когда у меня начало получаться с «обратным поясом», я понял, для чего все эти тренерские записи в серванте кузнецовской квартиры. Сервант и сейчас «живой», там стало больше трофеев и фотографий, но и методические изыскания никуда не делись. Виктор Михайлович знает все тонкости греко-римской борьбы и учит шаг за шагом приближаться к очень сложному, тонкому состоянию, которое называется – уверенность.

– Кузнецову ведь пришлось долго доказывать правильность своей методики.

– Сегодня в это трудно поверить, но в своё время, когда среди воспитанников Виктора Михайловича ещё не было чемпионов мира и Олимпиад, многие маститые коллеги скептически относились к его методам подготовки тяжеловесов, а он делом доказывал свою правоту. Даже сейчас, когда ему за восемьдесят, Кузнецов может до хрипоты спорить с другими тренерами, да не просто спорить – я не раз видел, как они выходят на ковер и начинают друг на друге пробовать свои приёмы и контрприёмы. Однажды я стал свидетелем яростного спора между Виктором Михайловичем и уникальным специалистом из Киева, заслуженным тренером СССР Игорем Александровичем Кондрацким. Покойный ныне Кондрацкий считается одним из основателей самобытной украинской школы греко-римской борьбы, среди его воспитанников, например, замечательный борец, двукратный чемпион мира и серебряный призёр Олимпиады-76 Нельсон Давидян, к сожалению, ушедший от нас в 2016 году. Кузнецов с Кондрацким могли часами в поте лица да с горящими глазами разбирать на ковре приёмы. Такой наставник с таким отношением к делу – хороший пример молодым ученикам и, кстати, хорошая прививка от самоуверенности и самоуспокоенности. И когда я говорю, что с тренером мне повезло, говорю это не ради красного словца.

– Но ведь и Кузнецову с вами повезло?

– Это вы у Виктора Михайловича спросите, тренеру виднее.

– Вы впервые стали чемпионом мира совсем ещё молодым парнем, хотя в команде вас уже тогда величали Сан Санычем. Возникли симптомы звёздной болезни?

– Сан Санычем меня стали дразнить в 1985 году, мне было всего семнадцать. На одном из взвешиваний доктор взял мой паспорт и говорит: «О, Сан Саныч!» Дело в том, что тогда вышло два фильма – «Спортлото-82» с Пуговкиным и «Прохиндиада, или Бег на месте» с Калягиным, и в обеих картинах главных героев звали Сан Санычами. Вот так ко мне Сан Саныч и прилип. Насчёт звёздной болезни... По молодости, конечно, голова кружилась, но у нас была совсем другая среда. Родители приучили к реальной оценке поступков. Как-то папа сказал: «Видишь, какой бык здоровый, а с помощью ножа укладывается в консервные банки». Это он меня предостерёг, чтобы я не вздумал применить на улице свои борцовские навыки. Да и в борцовском братстве есть неписаные, но строго соблюдаемые законы поведения вне ковра. Борьба вообще учит трезвому отношению к себе. Наконец, у меня с самого начала был такой тренер, с которым не забалуешь. Слов «не буду», «не хочу», «неохота» в моём лексиконе не имелось. Это касалось и тренировок, и обязанностей по дому. Очень, знаете ли, помогает не «зазвездиться».

– Борьба – индивидуальный вид. Борцы вообще – индивидуалисты?

– Борьба – очень даже командный вид спорта! Ты – только часть команды, и чем больше у тебя опыта, тем сильнее ответственность. И наша борцовская «ритуальность» тоже не случайна: выходя на ковер, мы пожимаем руку не только сопернику, но и судьям и секундантам. У нас нет ненависти к сопернику, только уважение. Только честная борьба, только честные победы. Мы же не случайно говорим: «На ковре соперники, в жизни друзья». Когда ты со своими сломанными ушами окажешься даже в незнакомом городе, без помощи коллег-борцов не останешься. Это и есть борцовское братство.

– Я как-то спросил одного из лучших наших регбистов, кстати, тоже сибиряка, красноярца Андрея Гарбузова, в чём секрет его спортивного долголетия, и Андрей ответил: в правильном режиме, в «сбережении себя». А вообще, в большом спорте, где всё «на грани», можно «беречь себя»?

– Первые двери, которые мне открыла борьба, – это двери в Новосибирскую городскую больницу: не успев ещё толком научиться бороться, я сломал правую ногу. Это был сложный перелом, больше месяца провалялся в больнице на вытяжке, потом ещё долго скакал на костылях. За свою карьеру я ломал ногу двенадцать раз, несколько раз ломал рёбра, – самое потешное, что не кому-то, а себе самому. Если даже дать на заживление каждой такой болячки по полгода, выходит, что из моей спортивной карьеры «вылетело» 7,5 лет. Без травм не получалось, хотя я всегда выполнял рекомендации тренеров и врачей, но и всегда торопился достичь чего-то нового. В 1988 году, когда некоторые люди активно уговаривали меня не ехать на Олимпиаду в Сеул и уступить место двукратному чемпиону мира Игорю Ростороцкому, Виктор Михайлович сказал: «Никого не слушай, Саша, твой спортивный век скоротечен, даже сейчас у тебя травмы, трудносовместимые с продолжительной карьерой, а что произойдёт завтра, ты и сам не знаешь. Сейчас ты на хорошем ходу, у всех выигрываешь, так что борись, пока можешь». И я выиграл у Ростороцкого и поехал в Сеул, где взял первое своё олимпийское золото. Согласен с Андреем Гарбузовым в том, что беречься спортсмену надо, но не думаю, что на поле во время игры он так уж бережётся. Если ты в большом спорте, всё равно подчиняешь себя достижению результата. Ведь ты – часть уникальной, легендарной команды, наши борцы только на Олимпиадах завоевали 60 медалей разного достоинства. В том же Сеуле мы взяли четыре золотые, одну серебряную и одну бронзовую награду, и немногие державы могут даже попытаться это повторить. Но важно и подчинять себя распорядку, и когда ты по-настоящему ответственно подходишь к делу, мелочей тут нет. Помню, на сборах в Алуште, в жару, я ходил в баню в сланцах, и чемпион Олимпиады-68 в Мехико в полулёгком весе Роман Владимирович Руруа сделал мне выговор: мол, ты чего, парень, в шлёпанцах бегаешь, тут же скользко, вдруг ногу подвернёшь.

– А не было искушения сэкономить силы, пропустить какой-то турнир ради главного – олимпийского?

– Если бы экономил для главного старта четырёхлетия, не было бы у меня в активе девяти чемпионатов мира. Мне иногда говорили: побереги себя, пропусти турнир. А у меня было по четырнадцать стартов в год, в том числе чемпионаты СССР и России, Европы и мира. Без такой соревновательной закалки я бы ничего не добился. Каждая победа только добавляла уверенности. А без веры в себя на ковёр и выходить не стоит.

– Наверное, и в биографии «железного Карелина» всё же были минуты сомнений и неуверенности, а может, и страха?

– Ну, страх не страх, а мандраж перед поединками потряхивал. Но если ты знаешь, что пару недель назад хорошо боролся на турнире, – ты уверен в себе. Это не самоуверенность, а именно подтверждённое результатами осознание своей силы. Всё остальное – от лукавого.

– Перед Олимпиадой в Атланте, на чемпионате Европы в Будапеште, вы в поединке с борцом из Белоруссии Дмитрием Дебелка получили страшную травму, отрыв большой грудной мышцы, но не снялись с соревнований и стали чемпионом. А ведь это могло поставить крест на всей вашей борцовской карьере?

– В 1996 году я был немного другим человеком, чем сейчас, и не думал, что это такая уж страшная травма. А думал я о том, что должен бороться в финале, хотя у меня уже поднялась температура, и врачи, обнаружив сильное воспаление, советовали сняться с турнира. Но когда мы ехали на чемпионат в Будапешт, главный тренер сборной, олимпийский чемпион Мюнхена-72 Шамиль Шамшатдинович Хисамутдинов, сказал мне: «Сан Саныч, ты уже прошёл отбор и попал в сборную, но у нас много молодых, команде нужен «столб», опытный борец». Мог я сослаться на травму и бросить ребят в самый ответственный момент? Конечно, мог, и никто меня не упрекнул бы за это, но сам я так поступить не имел права, а потому вышел в финал с украинцем Петром Котком и победил. Правда, когда после схватки сошёл с ковра, не смог даже взять полотенце, рука уже не работала. А ведь Олимпиада на носу! Врачи махали руками: какая тебе Олимпиада, хорошо, если через полгода сможешь ложку держать! Но меня подлатали в старейшей европейской клинике в Будапеште два замечательных венгерских доктора – Иштван Бертеш и Аттила Павлик – я успешно прошёл реабилитацию и смог поехать в Атланту, где выиграл своё третье олимпийское золото. А знаете, от кого я получил первую поздравительную телеграмму после победы в олимпийском финале? От Бертеша и Павлика, хотя они вроде должны были болеть за венгерскую команду. Вот вам ещё один пример борцовского братства.

Продолжение следует