«Я чудом вышел оттуда легко»: Никита Кобелев о жизни группировщика в Челнах и режиссера в Москве

Интервью о любви к сложной литературе, Стиве Джобсе и знании, которое порождает печаль

Почти десятилетие работы в Московском театре им. Маяковского, множество престижных театральных наград, свобода режиссерского самовыражения — так сейчас выглядит жизнь 34-летнего Никиты Кобелева. Он вырос в Набережных Челнах, дрался в школьных группировках и уже в 16 лет создавал свой театр. О том, как юноша из Татарстана заметным явлением в театральной жизни российской столицы, — в интервью «БИЗНЕС Online».

«Иди поступай на общих основаниях, как и все»

— Никита, вы родились в Набережных Челнах?

— Все верно.

— Насколько я понимаю, это не самый театральный город,

— Ну да. Не сказать, что там богатые театральные традиции.

— Как так получилось, что вы увлеклись театром?

— Это не зависит от того театральный город или нет. 

— От семьи может быть?

— Нет-нет. Например, с 7 лет я занимался в школе театром. У нас была гимназия, в которой поощрялись всяческие творческие направления. Там ставили спектакли, давать роли разные, отмечали артистизм.

— С 7 лет? То есть это первый класс.

— Да. там была обычная любительская театральная студия. Ничего такого. Я начал заниматься. Потом был какой-то перерыв. А затем снова вернулся в эту любительскую студию, уже когда учился в 10-11 классе. До поступления мы создавали там любительский театр, который до сих пор живет в Челнах. 

— Он называется «Ключ»?

— Да, «Ключ». 

— Получается, вы его создавали в таком юном возрасте?

— Да, с 16 лет до 20. Я даже поддерживал с ним контакты довольно долго, после того как уехал в Москву.

— То есть вам было интересно участвовать не только в качестве актера?

— Ну да. А в 18 лет я сделал первый спектакль. 

— Что это было?

— Да так, ничего особенного. Нас попросили что-то смастерить ко Дню Победы. И мы создали спектакль. Там был какой-то коллаж из разных стихов о войне, и, даже, была цитата из Библии. Мы пытались как-то небанально это сделать. У меня был первый такой опыт, когда сам что-то делаешь с людьми.

— И именно в тот момент, даже несмотря на то, что это было что-то сырое, вы убедились, что надо заниматься именно постановочной частью?

— Поступал сначала на актера. Первый год после школы я все-таки хотел быть актером, но не поступил, к счастью.

— Почему к счастью?

— Ну, потому что в итоге я поступил на режиссуру. И, конечно, я рад, что режиссер, а не актер. 

— Актер — более уязвимая и зависимая профессия? 

— Просто большее удовольствие доставляет самому что-то делать. Это разные способы получения удовольствия. Кому-то нравится выходить играть на сцену. Мне было бы страшно. Я как-то неловко себя в этом плане чувствую. Хотя мне нравится что-то самому показывать актеру. Но больше всего — создавать образы, решать постановочные проблемы, работать с текстом, руководить процессом. На тот момент, мне почувствовалось, что это более важно и интересно, чем актерская работа. 

— Я читала, что у вас была какая-то сложная история с поступлениями, срезанием с туров, помимо актерского.

— Я два раза поступал на актерский факультет. И оба раза не поступил. Потом решил уже на режиссуру. 

— Это сразу в Москве?

— Да. У Кудряшова дошел до конкурса, а потом меня срезали. А когда я на следующий год пришел поступать, мне сказали, что сделали ошибку и пригласили сразу на второй курс. А я решил, что пойду заново поступать. Вот такой гордый. Потом подумал, сам обратился к Кудряшову. Но он сказал: «Иди поступай на общих основаниях, как и все». А потом меня взяли.

— Надо было еще что-то досдавать?

— Сделать экспликацию. Главная режиссерская задача — это сделать экспликацию пьесы, чтобы понять, как ты мыслишь.

— Помните, что это было?

— Да. По «Моцарту и Сальери» Пушкина.

«Драться приходилось. Мне просто повезло, что я чудом вышел оттуда легко»

— Как долго вы прожили в Челнах? Я так понимаю, вы школу закончили там, а потом уехали в Казань?

— Нет-нет. Я учился там, потом поступил на журфак в филиал Казанского университета. Сейчас не знаю, как он называется. В Челнах я два года учился на журналиста. 

— Нужно было просто себя чем-то занять?

— Ну да, конечно. И в армию не пойти, и так далее. Ну и в Челнах единственное, что было связано с творчеством, это журналистика. Там не было каких-то театральных вузов, слава Богу,

— Застряли бы там?

— Да. Технические науки меня не прельщали, экономические и юридические тоже, поэтому появилась журналистика. Там был какой-то элемент творчества, писать надо было.

— Это как-то отразилось на вас, помогло в чем-то?

— Скорее, нет. Просто помогло развиваться в разных плоскостях. Как режиссер, ты тоже должен учитывать большое количество аспектов, быть любопытным к жизни, миру, искать что-то, много читать. В журналистике тоже есть много похожего. Там нет актеров, но есть внимание к жизни, по крайней мере. 

— Не чувствовали себя одиноким в городе?

— Да нет. У нас была какая-то компания вокруг театра и нам было очень интересно его делать. Причем совсем без денег. Но было интересно ставить спектакли, учиться привлекать аудиторию. Это было такое маленькое дело, свой собственный небольшой организм. Кто-то уходил, кто-то приходил. Было интересно параллельно заниматься театром как организационной, маленькой ячейкой. Нам давали место в аренду, платили маленькую зарплату. Театром занимались люди, которые тратили на него все свое свободное время. 

— Сами шили костюмы, делали декорации?

— Да-да. Люди приходили после работы и с шести до десяти, грубо говоря, еще работали там. Кто-то задерживался надолго, кто-то уходил. Кто-то до сих пор там. 

— А сейчас поддерживаете с кем-то связь?

— Почти нет. 

— Ни через Facebook, ни через другие соцсети?

— Когда приезжаю в город к родителям, могу встретить кого-то. Но сейчас оборвались все связи. 

— Я правильно я понимаю, что Набережные Челны в «нулевые» — это довольно опасное местечко?

— Не в «нулевые», а в 90-е скорее. Я застал как раз активную фазу уличной жизни в Челнах, а уехал в 2007-м, когда разбой уже пошел на спад. В Челнах до сих пор, конечно, сохраняется эта культура. Хоть ее и меньше стало с годами. Тут, скорее, интернет повлиял. Все начинают жить в одном поле. Это же был город рабочих. В советское время туда приехало много культурных людей. Правда, в 90-е, когда финансирование города упало, многие уезжали. Тогда и театров много было, кстати. Не государственных, а при заводах. Режиссерами были выпускники московских вузов. С некоторыми я даже успел пообщаться. Но в целом, конечно, культура была на довольно низком уровне. 

— Приходилось в то время отвечать за театр?

— Нет, за театр не приходилось. Театром, будучи подростком, я не занимался. Я учился в обычной школе. А когда ты учишься в школе, то вынужден вступать в какие-то объединения, группировки. Такой жизнью я пожил немножко, лет 5. А потом, слава Богу, вышел оттуда живым и невредимым. 

— Но драться приходилось?

— Приходилось. Мне просто повезло, что я чудом вышел оттуда легко. Удалось проскочить все эти сложности. Если ты один и ни к кому не привязан, то тебе тяжело, конечно. Если за тобой нет какой-то силы, начинают докапываться. Довольно любопытно было. 

— Такая школа жизни. 

— Ну да. С 12 лет приходилось тусоваться с ребятами, ходить на дискотеки. 

— Мне нравится глагол этот — приходилось. Кто-то сознательно выбирает это.

— Ну да. Другой альтернативы почти не было. 

«Знание порождает печаль»

— Обратила внимание, что вы преимущественно беретесь за редкие, незаезженные материалы. Это не Чехов и Островский, которых видишь в каждом театре ежегодно. Я так понимаю, вы очень любите читать. Кто привил вам это?

— Читать люблю, но у меня не было такого, чтобы кто-то настаивал на этом. 

— Ну, а как же «Никита, держи книгу, прочитаешь, потом перескажешь» Не было такого?

— Не было. Мне просто с детства очень нравилось читать. Всегда. Я перечитал все сказки, все книжки в домашней библиотеке. Мог за один день прочесть книгу. Жюль Верна очень любил. Я и сейчас читаю, но очень не хватает времени. Бывает такое, что есть время почитать, поднакопить что-то, а потом год на этом топливе работаешь. Мне кажется, я всю жизнь что-то читал. Наверное, поэтому у меня выработался какой-то свой литературный вкус. И да, вы правы, мне не интересно делать то, что делают все. 

— Это какая-то внутренняя позиция?

– Нет, так получается. Мне просто интереснее делать незаезженный материал. Есть люди, которым нравится то, что ставили до них сто, тысячи раз. У меня нет такого. Мне интереснее с чистым листом работать, переводить какой-то сложный литературный текст на язык театра. 

— Есть такое мнение, что начитанным и образованным людям гораздо сложнее, потому что они вечно занимаются самокопанием, им есть с чем сравнить, они не спят ночами, думают, переживают. Что вы думаете на этот счет? 

— Это так. Правда, не знаю, зависит ли это напрямую от чтения. Знание порождает печаль. Поэтому да, наверное. Мне это тоже свойственно, не скрою. Я часто ухожу в себя, циклюсь на каких-то вопросах. Потом учусь с этим бороться… Я не считаю, что это прекрасное качество. Лучше уметь как-то абстрагироваться. 

— А можно рассматривать режиссуру, как личный сеанс психотерапии?

— Многие режиссеры как раз так и поступают. Они говорят о личном. Я не такой. Не скажу, что ставлю какие-то личные истории. У меня была нормальная семья. То есть на семейную тему не порефлексировать. Так получилось, что у меня вообще не было серьезных жизненных проблем, чтобы отрефлексировать их с помощью театра.

Мне скорее нравится изучать другого человека или какие-то ситуации, в которые люди попадают. Театр — это исследование какого-то вопроса. Ты можешь взять что-то, о чем ты вообще ничего не знаешь и начать исследовать, переводить на язык театра. У меня несколько спектаклей таких, когда собственная жизнь никак не соприкасалась с исследуемым. 

Театр — это способ познания. У тебя есть легальная возможность узнать о чем-то, к чему, может быть, никогда бы и не прикоснулся, изучить тему не просто для самого себя, а погрузиться в совершенно неблизкие тебе вещи. Часто мне кажется, что спектакли по русской классике гораздо лучше делают режиссеры не из России. Людям не всегда нужно быть внутри, чтобы сделать хорошо. Иногда взгляд со стороны помогает лучше видеть.

— Бывает такое, что в процессе работы над спектаклем у вас меняется изначальный курс?

— Он скорее углубляется. Когда ты первый раз открываешь книжку, тебе ничего не понятно. А через несколько месяцев — все абсолютно близко. У меня первое чтение всегда очень сложное. Я тяжело сосредоточиваю внимание. Часто бывает, что я не всегда схватываю все с первого раза. И только прожив с материалом какое-то время, он становится более ясным и понятным. Сначала проделываешь какую-то работу над собой, чтобы погрузиться в материал.

«Людям интересны те сферы, которых театр обычно не касается»

— Давайте поговорим о спектакле, над которым сейчас работаете. Он о цифровой революции. Как вы вообще придумали это?

— Изначально у театра не было таких планов. Тему предложил я. И мы решили ее делать в рамках Студии-off, которая уже несколько лет существует в Театре Маяковского. 

— Документальная студия?

— Да. С самого ее основания мы решили делать необычные спектакли.  Миндаугас Карбаускис (художественный руководитель театра им. Маяковского — прим. ред.) позвал драматурга Сашу Денисову и дал нам полный карт-бланш. Мы стали создавать спектакли без привычных правил.  Тут нет распределения ролей, нет текста. Есть только тема для исследования. В спектакль приглашаются все актёры, которые хотят в этом поучаствовать. Сколько сам актёр нароет и принесёт материала, столько и будет. Актёры становятся соучастниками процесса. Ты им даёшь задания: принести тексты, принести героев. И на основе этого начинаешь создавать спектакль.

— То есть не вертикаль художественной власти, а горизонталь?

— Немножко. В самом начале. Потом все равно берёшь в свои руки, все соединяешь. Это все начальный этап разрыхления. У людей есть возможность попробовать все. Я уже практически 10 лет в театре, и за это время мы сделали 3 таких спектакля. Последний — «Человек, который принял жену за шляпу» по книге Оливера Сакса. Там тема нейропсихологии, о людях, которые пережили некоторые повреждения головного мозга и с ними стали происходить удивительные вещи. Как ни странно, эти спектакли пользуются большим интересом.

 — Почему?

— Людям интересны те сферы, которых театр обычно не касается. Жизнь гораздо шире пьес. Театр чаще всего занимается какими-то человеческими отношениями. А ведь личность можно рассматривать не только через литературу, но и через нейропсихологию, например. Этот спектакль мы сделали три года назад, и сейчас Карбаускис предложил мне сделать что-то в таком же формате. И я предложил историю о тех, кто создавал компьютеры.

Причем я довольно далек от цифрового мира, но мне показалось это любопытным. Всегда интересно, как человек совершает какое-то открытие, как люди делают прорывы, каким образом это получается, какие препятствия возникают у них на пути. Это очень вдохновляющие вещи. Компьютер — самое сложноустроенное изобретение человека. Даже колесо появилось много сотен лет назад, и она осталось таким же и сейчас. Компьютеры же постоянно совершенствовались, каждое новое поколение что-то в нем усовершенствовало. Причем структура современных моделей совершенно не похожа на те, что существовали в 30-х. 

Люди пытались отобразить свое сознание. Конечно, они вкладывали себя, свои эмоции, свое представление о мире, жизненный опыт. Удивительным образом  параллельно с открытиями происходило очень много любопытных историй. Просто обалденные драмы на каждом этапе. И в нашем спектакле получится 15 историй и где-то 40 персонажей. Причем в каждой истории — необычный поворот, какая-то драма. Там полный набор человеческих проявлений: от самых плохих до самых хороших.

— А в основу легла книга «Инноваторы» Уолтера Айзексона?

— В принципе, да. Книга — это отправная точка. Когда мы распределяли роли, «Инноваторы» были путеводителем. В спектакль вошла часть текстов из интервью основных персонажей, из других книг на английском языке. То есть это цепь сюжетов о том, как создавался компьютер: от XIX века до 90-х годов XX. 

Например, вы знали, что первым человеком, кто сформулировал идею компьютера, была Ада Байрон, дочь поэта Байрона? Некоторое внимание мы уделяем власти. Каким должен быть руководитель? По каком принципу надо управлять крупной компанией? Как отменяли вертикаль и внедряли горизонталь? Там очень много сюжетов. 

Другой пример — женская тема. Вы знали, что первыми программистами были женщины? Никто об этом не знал 50 лет. То есть они работали с первым компьютером, его программировали, а когда была первая презентация, их не упомянули. Нигде даже не фигурировали их фотографии. То есть они первыми научились с ним работать, а известны были только создатели этого компьютера. И только через 50 лет одна документалистка нашла в архивах фотографии этих женщин, начала копать их историю, обнаружила их уже старушками и вытащила на свет эту невероятную историю.

— А как же два самых известных имени в этой сфере Стив Джобс и Билл Гейтс?

— Мы, конечно, не будем на них сильного акцента делать, потому что есть ещё другие интересные герои и сюжеты. Попробуем показать их первые шаги.

— То есть это не будет история войны Apple и Microsoft?

— Нет. Только первые шаги, когда они были никому не известны и когда вдруг сделали то, что заложило основу их будущего. Джобс вместе с Возняком получается, создали самый влиятельный первый персональный компьютер, а Гейтс обозначил важность программирования. До него казалось, что важно только железо. То есть сам компьютер. И вся история компьютера двигалась за счёт этих материальных изобретений. Гейтс же сделал тот важный шаг, когда программирование стало весомой частью работы с компьютером. Мы взяли моменты из юности, до того, как они стали такими титанами. Хотели увидеть их в тот момент, когда они были только начинали.

— Вы уже сказали, что будет 40 персонажей. То есть очень населенная история получается. Расскажите про каст.

— Почти все — довольно молодые ребята.  Всем где-то 25-35 лет за небольшими исключениями. Всего 13 актеров

— 13 человек и 40 персонажей?

— Да. Конечно, все играют разные роли. 

«Всегда хочется, чтобы все было не зря. Но я давно в режиссуре, поэтому иллюзий не питаю»

— А кто вас вдохновляет из персонажей цифровой эпохи?

— Во всех интересно погружаться. Мы сейчас делаем историю Уильяма Шокли. Это такой создатель транзистора и нобелевский лауреат, который 25 лет последних лет своей жизни провел изгоем, потому что стал диким расистом. Он был абсолютным экстремалом. В детстве был агрессивным ребенком. При этом был помешан на IQ тестах и на гениальности. 

Плюс мне всегда была интересна тема, как люди преодолевает со сверхзвуковой скоростью барьер, от одной мысли до другой, и в какой момент все соединяется. Кто-то во сне находил решения, кто-то от зависти, кто-то во время бега. Даже Стив Джобс, безусловно гений, брал чужие идеи и доводил до совершенства. Человек чувствует потенциал какой-то вещи, которую не видят остальные. И это тоже удивительное свойство  –чувствовать потенциал какой-то штуки, которая остальным не кажется важной. Например, прототип iPad придумал Алан Кей еще в 70-х годах. Ему тогда сказали, что это ненужно и неинтересно. И идея не смогла реализоваться, потому что кто-то не увидел в ней потенциал. 

— Мне попалась одна цитата Стива Джобса, которая, как мне кажется, от части про вас. «Сосредоточенность и простота — вот моя мантра. Тяжелее добиться простоты, чем усложненности. Нужно работать изо всех сил, чтобы начать мыслить ясно и сделать какую-нибудь простую вещь. И когда у вас это получается — вы становитесь всесильным». 

— Да, красиво. Джобс — философ.

— Как вы считаете, борьба за простоту сложнее, чем перегруженность?

— Если внутренне выбирать перегруженность или хорошую простоту, то я, конечно, за простоту. Важно отсечь все лишнее. 

— Любому изобретателю хотелось бы, чтобы его создание ушло в историю. А вам, как режиссеру, хотелось бы сделать такой спектакль?

— Всегда хочется, чтобы все было не зря. Но я давно в режиссуре, поэтому иллюзий не питаю.

— Максимализм проходит?

— Да, конечно. Просто занимаешься делом и стараешься его честно делать. Не думать о том, что будет после. Сначала тебе кажется, что после первого спектакля мир перевернётся. Но этого не происходит. Я часто задумываюсь о том, что мы очень много усилий прикладываем, чтобы сделать спектакль. Потом он выходит, и ты думаешь, куда так много сил потратил. Очень редко спектакли становится событием. 

Сейчас я по-другому на это смотрю. Не думаю о результате, в смысле того, чтобы кому-то понравиться. Не в моей власти, то как его будут оценивать. Это то, над чем ты не властен. В моей власти сделать качественно, вот об этом думать необходимо.

— Но вам важно услышать одобрение зрителей?

— Ну конечно. Театр, мне кажется, живет этим. Кино ты можешь на полку положить. Не поняли — поймут через 10 лет. Хотя это тоже редко происходит. В театре живые люди на сцене. Актерам ведь, тоже важно, чтобы случилось. Важно, чтобы зрители нас принимали и понимали, но, это, конечно, не значит, что надо сознательно что-то упрощать. В театре работают свои удивительные законы, почему получается то, и не получается это.