"22 июня, ровно в 4 часа…": наши читатели вспоминают начало войны

В день 80–летия начала Великой Отечественной войны мы обязаны вспомнить, какой ценой достались нам мир, покой и голубое небо над головой. Что пережило наше старшее поколение? Об этом говорили наши читатели на "Прямой линии" в бесхитростных, но переворачивающих душу рассказах.

 

Отклик на эту тему был очень горячим — шквал звонков. Это и понятно — величайшая трагедия ХХ века прошлась по всем семьям Латвии… Казалось, рассказам не будет конца. Многие читали свои содержательные, прочувствованные стихи, посвященные тем событиям и их героям. Заранее просим прощения, что газетной площади выделено не так много. Впрочем, на ЭТУ тему ее всегда будет недоставать…

Саласпилс и разведшкола

Юрмальчанка Мария Спиридонова, 87 лет, и ее супруг Александр Рыбак, которому 91 год, — наши многолетние подписчики.

— Мне было семь лет, когда началась война, — говорит Мария. — Жили на Псковщине, куда немцы пришли не сразу. С детства помню песню "Вставай, страна огромная!", которая звучала в нашей деревне. Когда немцы пришли, нас с сестрой, на два года старше меня, в конце 42–го увезли в Саласпилсский концлагерь. А маму по дороге расстреляли: у нее хотели отнять что–то из каких–то последних продуктов и вещей, а она не отдавала. В нее выстрелили…

Но нам с сестрой повезло — монахини Рижского Свято–Троице–Сергиева монастыря вывезли нас из Саласпилса зимой 43–го. Так мы оказались в Екабпилсе на базаре. Хозяева выбирали себе работников — одни взяли нас с сестрой, совсем детей, к себе пастухами. Потом оказались батраками у других хозяев. И так мы до 1949 года скитались по хозяевам.

Александра Рыбака в 13 лет увезли из Белоруссии в Германию:

— Маму в собственном доме немцы сожгли, бабушку расстреляли, как и двоюродных брата и сестру. Нас немцы гнали через Польшу — там мне поставили печать на лоб, что я заразный больной. А это у немцев сразу расстрел. Мне смыла это клеймо полячка — лимоном! Где она умудрилась в войну лимон достать, не представляю. И так я проскользнул до Германии.

Я быстро освоил немецкий язык, потому что ходил в еврейский детский садик и говорил на идиш, который похож на немецкий. Батрачил в одном имении, потом на птицеферме работал. Когда война закончилась, меня отвезли в английскую зону.

Английский военврач меня осмотрел и направил в военный госпиталь (у меня оказалось воспаление легких) в свою зону. Меня англичане и американцы хотели направить в свою разведшколу для подростков в Гамбурге. Я как узнал, тут же рванул к нашим, в нашу зону. И работал у них некоторое время переводчиком. А потом домой поехал…

Ташкент — город хлебный

Шима Карапетян, 92 года, — уроженка Риги. Больше 30 лет выписывает нашу газету:

— Мы с мамой и дядей жили за Двиной. Когда началась война, мне было 12 лет. Отчетливо помню ее первые дни, как целый день бомбили аэропорт и понтонный мост. 27 июня была опять ужасная бомбежка Задвинья, и мы с мамой и дядей решили пойти к тете в центр. Ее не оказалось дома, как и той еврейской семьи репатриантов из Австрии, которые поначалу жили у нас. А пройти к маминому брату, который жил на ул. Московская, не смогли, потому что людей, которые шли по улице, обстреливали из многих окон. Решили идти к вокзалу — там стояла машина, куда грузили вещи семей советских офицеров. Мы хотели туда попасть, но нас не пускали.

Как–то все же устроились и выехали по Псковскому шоссе. Беженцы шли, армия шла… Нас обстреливали с обеих сторон айзсарги, а сверху летел немецкий самолет и с пулемета стрелял по нам. Мы остановились, побежали в лес. Наш шофер удрал, и за руль сел один танкист. Машина сломалась, и мы пешком через Эстонию дошли до российской границы. Там нас ждали автобусы.

В итоге посадили в поезд и отвезли в Чувашию. Там немного прожили по семьям, спали на полу. На узловой станции влезли в товарные вагоны, где ехали москвичи со всем скарбом. Поначалу не хотели нас пускать, но в конце концов пустили и еще собрали для нас деньги, чтобы мы могли купить себе какую–то еду по дороге. И на станциях были полевые кухни, где пассажиров кормили супом.

Довезли нас до Ташкента. Я сразу в свои 12 лет стала работать — резала помидоры, и их сушили на крыше. Чайханщик сжалился и пускал нас ночевать в чайхану. Потом работала в ткацком цеху, прядильном — всю войну. Дядю вскоре забрали в армию — с войны он не вернулся…

"Все силы отдал фронту"

Юлия Семенова, 78 лет, рассказала о своем отце, военвраче, подполковнике медслужбы, который во время войны спас сотни жизней:

— Мой отец, Ольгерт Валерьянович Канцлер, 1917 года рождения, — из семьи репрессированных литовцев. Его отца сослали в Сибирь, там они и осели. Учился в Томском мединституте, там же маму мою встретил, и оба они работали врачами в эвакогоспиталях, куда привозили раненых с фронта. Делали операции в тяжелейших условиях. Был удостоен медали "За отвагу" и других наград. Получил звание заслуженного врача СССР. Последним местом службы была областная больница Житомира, где трудился до своих последних дней. Я им очень горжусь…

И прочла свои стихи об отце, где были строки: "Все силы отдал фронту, возвращая жизнь бойцам…"

Пулемет на колокольне

Николай Хохлов, 88 лет, родился и вырос в деревне Духлево, расположенной между Великими Луками и Пушкинскими местами:

— В 42–м я пошел в школу, уже читать научился. А когда немцы пришли, они нас из здания школы выгнали и сами туда заселились. Так до 44–го и не ходили в школу.

Нас за войну пять раз выселяли из домов — к несчастью, жили недалеко от большака, где все время их техника проходила. В Духлево фашистский штаб был всю войну. На колокольне нашей церкви немцы поставили пулеметы. Дважды партизаны нападали — ничего не удалось, так как у фашистов было все укреплено.

Когда мы с младшим братом катались зимой на санках, пьяные немецкие полицейские стреляли из пулемета ради забавы — попали в ногу моему младшему братику. Брат всю жизнь хромал. А сколько видели в детстве мертвых солдат — и наших, и немцев!

В нашей деревне стояли тыловые части латышей — меняли свой белый хлеб на молоко — мы, дети, им приносили…

Весной 44–го нас освободили — были очень кровопролитные бои. Отца тогда забрали в армию, и он воевал в Курземском котле, пришел с войны, но после ранения в горло всю жизнь говорил шепотом.

Немцы нас в 44–м, отступая, погнали обозами в сторону Латвии. На берегу болота мы выкопали окопы и пережидали, когда пройдет фронт. А потом уже наша разведка пошла. Все обнимаются, молоком угощают бойцов — кто–то из наших даже корову увел с собой. А потом разведка пошла через поле к укреплению. Под утро возвращаются — раненые, еле бредут… Но победа была наша.

Делились сухарями

Наша читательница Наталья Борисова попросила совета. Ее ныне покойная свекровь, 1925 года рождения, передала ей свои записки о военных годах, написанные хорошим литературным языком. Наталья спрашивала — где их можно опубликовать, куда отдать? Ведь все эти сведения не должны пропадать втуне. Вот фрагмент из этих записок:

“Мы жили в деревне Пенна под Старой Руссой. Здесь воевала красноармейская латышская стрелковая дивизия. Я сама разговаривала с ними зимой 41–42–го. Солдаты зашли к нам в баню погреться. Они угощали малышей сухарями и кусочками сахара. Я не понимала их языка и спросила, кто они по национальности. Ответили, что латыши, у них приказ взять Старую Руссу. Сказали, что у них тоже такие же малые дети остались в Латвии, и они не знают, живы они или всех расстреляли…

Уже потом, когда немцы снова заняли нашу деревню, на поле недалеко от дороги я увидела воронку в снегу, в ней несколько трупов — и узнала этого латышского бойца, который, жалея малых детей, отдал им свои сухари и сахар. По другим телам ездили немецкие машины, мотоциклы и танки…

Когда стало теплей, немцы согнали всех жителей, чтобы они убирали эти тела по лесам, полям и дорогам и складывали в штабеля. А потом обливали их бензином и сжигали…”

Наталья ЛЕБЕДЕВА.