Кирилл Серебренников приговорил Петровых к гриппу

В кинотеатрах — экранизация увлекательного романа Алексея Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него». Картина Кирилла Серебренникова наглядно иллюстрирует проблему коммуникации литературной традиции и клипового мышления.

Счастливый случай: опубликованный в Сети роман нашел издателя, стал бестселлером, удостоился приза критического жюри премии НОС и Нацбеста-2018, а также экранизации и каннской премьеры. Текст-лабиринт так и манил постановщиков кинематографичными вкусностями — россыпью непредсказуемых перипетий, полупризрачной, полубрутальной екатеринбуржской фактурой, отчаянными выкрутасами персонажей. Самого отважного режиссера смутила бы причудливая вязь трех основных и трех фоновых сюжетных линий, но Кирилл Серебренников не дрогнул — отразил и даже докрутил, затянув картину. Роман не пострадал, он остался не прочитан.

Отчасти тут виноват кудесник Сальников — его сюжетная оптика в самом деле размыта: температурящий автослесарь возвращается домой, с трудом одолевая дорожные искушения — спонтанную пьянку с подвернувшимся ухарем-приятелем, ссору с третьим собутыльником — неузнанным зложелателем с таблеткой просроченного аспирина, пробуждение в салоне автокатафалка… Семейное гнездо тоже простыло — тяжело температурит сын и бывшая жена. В гриппозном полубреду Петров возвращается в травматичное детство и незадавшуюся юность, теряет и вновь обретает связность воспоминаний. Попутно выясняется, что он ничего не знает о мрачных тайнах жены и ребенка, что несколько сомнительно. Внимательному читателю делается ясно: все персонажи здесь — проекции эго Петрова, его фантазмы, персональные демоны и одновременно действующие лица талантливого романа, обретающего плоть в очищающей душу автора горячке.

Сочиняемая в тексте книга укоренена в почтенной литературной традиции, ведущей родословие от Гоголя, окрылявшей Булгакова и его прямого наследника — Владимира Орлова. Связь «Альтиста Данилова» с «Мастером и Маргаритой» самоочевидна, но в магическом реализме Орлова приметны следы и «Белой гвардии», и «Театрального романа», подаривших его московским эпопеям особую, тускловато-мерцательную теплоту, согревшую екатеринбуржца Сальникова. Подобно Орлову, он черпал вдохновение в подтексте своей как бы бытовой, а по сути мистической эпопеи.

Эти тонкости Серебренникову невдомек; он разминулся с родословием «Петровых», приписав сальниковский шарм Хармсу — застрельщику параллельной постмодернистской традиции, концептуализма. Аберрация восприятия превратила экранизацию романа в серию звероватых анекдотов с «выстреливающими», но отсутствующими в книге «ружьями» — зачем-то ожившей вставной челюстью, вставными же криминальными похождениями маньячки Петровой (Чулпан Хаматовой), притянутой за уши предыстории Снегурочки (Юлии Пересильд)...

Стоп, а кто это? Ее зовут Марина, она — еще советская лимитчица без угла и планов на жизнь. Влюбилась в режиссера ТЮЗа, быстро забеременела и не решилась признаться, а согласилась заменить актрису на детской елке. В тот миг, когда Марина взяла маленького Петрова за руку и повела в хоровод, он ощутил ее ледяную ладошку и понял: это Она, самая настоящая, сказочная! И Снегурочка обожглась о горячую ладошку гриппозного малыша: «Еще его рука казалась липкой. После представления Марина первым делом побежала в туалет, и ее долго тошнило, она стала смывать липкость детской руки со своей ладони. «Аборт, — думала она. — Только аборт». Ей казалось, что от ее руки все еще пахнет этим ребенком, но чем сильнее она отмывала руку, тем сильнее становился этот невыносимо тоскливый детский запах...»

От крошки Петрова ей и впрямь не избавиться: случайное соприкосновение подарило жизнь нежеланным детям псевдо-Снегурочки — и тому, что вовне, и тому, что внутри. В финальном абзаце едва мелькнувшая Марина становится ключевым героем ретроспекции бесконечно гриппующего Петрова — его катарсисом, спасением от космического одиночества. Околдованный холодом герой расколдовал ледяную девочку своим жаром: Петров почудился Марине копией отца ее ребенка! Маленький, глупый, больной, Он уже здесь, а значит, ему надлежит быть и некуда от него деться, пускай будет… Рожать — значит рожать! Эта вспышка подобна 25-му кадру в ретроспекции Петрова, внезапно оправдывает и собирает его жизнь в животворящий луч.

В книге Снегурочка оттаивала на Новогодней елке. Однако вместо прикосновения к чуду, Серебренников дарит Марине подробную ретроспективную предысторию и дает ее черно-белым эпилогом затянувшейся ленты, перегруженной «чудесами» иной природы. Хулиганящая челюсть, эскапады маньячки Петровой и порнодивертисменты с внезапно обнажающимися персонажами второго плана — суть перверсивные клипы в клипе, разъедающие повествовательную ткань. Литературная эпопея о духовном исцелении обращается в гриппозный трип с фокусами.

Книга, однако, не о горячке, а про возвращение к истоку творчества сквозь лабиринт житейских отношений. Детство, температура, елка подобны кокону, из которого Петров заглядывается на мир и тот доверчиво улыбается в ответ. Эта спонтанная связь — знак одаренности, непреходящее чудо. Вне его обаяния мир скукоживается, превращается в пошлый анекдот. Природа не наличного, а должного порядка вещей пугает и влечет режиссера, но суть ускользает из его поля зрения вследствие очевидной неспособности к осмысленному чтению. Серебренников, например, почти не уделяет внимания мифологической подоплеке сюжета. Благодаря невольному вмешательству малыша Петрова Марина рожает ребенка от Аида (так официально представляется приятель героя Юрия Колокольникова), то есть — от бога мертвых. Лишь в этом контексте становятся понятны эскапады инфернальной Петровой, дарованной ее мужу Аидом в благодарность за помощь в сохранении божественного ребенка: дары античных богов опаснее их мести…

Ни контекст, ни подтекст не рассматриваются экранизатором в силу особенностей девиантной психосоматики. Расхожее словосочетание «клиповое мышление» лукаво: речь не о видеоформате, а об обрывочных впечатлениях, не усваиваемых рассудком и отторгаемых вовне в сомнительной упаковке «я так вижу». Речь о «дурной энергии», агрессивном переносе аффектов, не обладающих информативной ценностью, — это особый род психопатии, паразитирующей на присвоенном нарративе и зацикленной на извержении бессвязных образов. Вот и Петровы Серебренникова хороводятся в «гриппе», но не вокруг, а вне его.

«Петровы в гриппе». Россия, 2021

Режиссер Кирилл Серебренников

В ролях: Семен Серзин, Чулпан Хаматова, Юлия Пересильд, Юрий Колокольников, Юрий Борисов, Александра Ревенко, Тимофей Трибунцев, Александр Ильин, Варвара Шмыкова, Юлия Ауг, Сергей Дрейден, Андрей Родионов, Иван Дорн, Хаски

18+

В прокате с 9 сентября