10-летняя война за Дунаем. Продолжение...

Пройдясь по Зимнему дворцу, ждали из Царского Села императрицу. 26 октября ее величество привела в порядок свой организм прививкой оспы, чем восхитила весь Петербург. Кроме изобретения этого "врачества" в Лондоне, о нем в России мало чего знали, а потому, как это всегда бывает, придумывали самые невероятные слухи.

В числе их были и сплетни о том, что у англичан, коим учинено было оспиное привитие, выросли коровьи рога. Поскольку никто не хотел такого несчастного украшения, то от прививок шарахались как черти от ладана. Романова первая протянула руку под ланцет. И вот теперь после короткого отдыха в сельской тиши возвращалась в Петербург. 

Кстати, далее врачи советовали ей не спешить (то было опасно для здоровья!), нр она не вняла их совету. В Петербурге ждали ее массовые решения по случаю объявления России войны от "босфорских басурманов". Они не удивили своим вызовом. 

Помимо ожиданий войны была даже увереность, что она "нарисуется". 

В письмах Румянцева из Малороссии это было прекрасно видно. Он получил последнее донесение от киевского генерал-губернатора Воейкова, о том, что тот получил письменное сообщение от тайного посланника ее императорского величества Обрескова о сборе многочисленных татарских отрядов на рубежах, о организации магазейнов, а также о прямых указах при султанском дворе, что свидетельствовало о скором нападении на российские границы. Поэтому турки искали повод для начала военных действий. 

Но теперь нашлось 25 поводов, среди которых, конечно, выбрали самый существенный. В июле 1768 года отряд гайдамаков, преследуя барских конфедератов, бежавших с поля боя, спалил двор, который стоял на пути, то ли в селении Балту, то ли в Дубоссарах, что, впрочем, было неважно, так как и то, и другое место принадлежали крымскому хану. (В добрые времена на этот инцидент Порта не обратила внимание, но теперь подняла такой шум, словно начался всемирный потоп. 25 сентября верховный визирь вызвал русского посланника Обрескова и вручил ему богатейший ультиматум для передачи правительству. Порта в категоричной форме потребовала, чтобы Россия вывела свои войска из Польши и более не вмешивалась во внутренние дела этой страны). Этот ультиматум был настоящей новинкой, поэтому Обресков согласился лишь передать его содержание в Петербург. 

Привели весь персонал посольства, и визирь, принявший поведение посла вызывающим, приказал посадить всех в подземелье Семибашенного замка. 

Любой царь бы возмутился от таких действий. Возмущались и освобожденные от службы для встречи императрицы. С именитыми из именитых фельдмаршалом Гртгорием Разумовским, генерал-аншефом Александром и его братом вице-канцлером Александром Голицыными, вице-прокурором Волконским, генерал-аншефом Вяземским, президентом военной коллегии Захаром Чернышевым, миинистром Николаем и его всемогущим братом Никитой Паниными трудно было поспорить. Также пришло несколько неприглашенных, среди которых был и фельдмаршал Бестужев-Рюмин. Когда-то ко мнению этого человека прислушивались на самом верху, оно ценилось очень высоко. Но сейчас около него никого не осталось. Екатерина хотя и возвратила его из ссылки, вернула все звания и почести, но в опричники государства его не пустила. Алексий Петрович вынужден был довольствоваться местом в коллегии иностранных дел. 

От висковатого старца господа услышали мнение, что надобно узнать, не состоит ли Порта в тайном сговоре с другими державами. У Фунникова и вовсе была уверенность, что без надежды на Версаль такого вероломства не случилось. Он повернулся к рядом сидящему князю Александру Голицыну, который громко чихал в платок. К Александру Михайловичу директор питал какую-то нерасположенность. Алексей, высморкавшись, ответил поддержавшему его: он совершенно согласен! Князь же полагал, что за турок не одни только французы. 

Тела сомкнулись и услышали версию о Венском дворе. Тут вступили в разговор жены Разумовского, что, мол, никто ничего точно не знает. Впрочем, время подскажет, кто с кем. Международное положение России, например, в момент объявления войны было сложным. 

Итак, ей было чего опасаться. Семилетняя война хотя и отобрала у Франции Канаду и влияние в Индии, но господствующее положение на Ближнем Востоке у нее все же оставалось. 

В этом районе по интересам она была схожа с Турцией, так как они вели друг с другом выгодную торговлю. 

По ее экономическим интересам угрожала ударить Россия, если та продвинется к Черному морю. Ее настораживало также то, что Россия начала влиять на любую страну центральной и северной Европы. Люди Версаля считали, что ничего хорошего рост международного значения России для Франции не сулит, и подстрекали против нее другие государства, прежде всего Турцию, Швецию и Польшу. В 1767 году пустели посольские кабинеты, настолько обострились политические отношения между Россией и Францией. 

Казалось, все не так с Австрией, но и там дипломатические отношения были не совсем дружественными. А союз рухнул. Австрия желала, чтобы в этом союзе она имела первенствующее положение, но Россия, окрепшая после Семилетней войны, в поводырях более не нуждалась, и такие разногласия неминуемо вели к размолвке. Это обидело Австрию, и она начала мстить России, всячески стараясь доставить ей проблемы и теперь вместе с Францией была рада проучить новую державу руками воинственных татаров и турок, преградив ей путь к Черному морю и заставив удалиться из Польши. Для Англии также имелась внешняя выгода в войне России и Турции, тем более она ничего от нее не теряла. Еще она надеялась, что после разорительной войны Россия будет вести себя смиреннее на европейской арене. 

А в первую очередь она хотела, чтобы Россия как следует поколотила турок, к которым потом, полностью истощенным, она, Англия, могла бы предъявить территориальные претензии. А именно прибрать к рукам владения Порты на Ближнем Востоке. 

А рассчитывать в войне с Турцией Россия могла только на поддержку Пруссии. 

Петр III, отношение котрого к Фридриху известно, не дал стране последнего свалиться в пропасть, на краю которого стояла после Семилетней войны: 2300 дней мира гарантировал договор 1764 года между Россией и Пруссией. Согласно этому договору, жители их территориальных владений, которые ранее истреблялись набегами обеих сторон, теперь были неприкосновенны. Связывало их и обязательство помогать войсками друг другу в случае нападения на одну из сторон. 

Но то секреты!

Характерно пояснение, в котором говорилось о замене воинского контингента денежной суммой в размере 400 тысяч рублей ежегодно, пока ведется война, в случае, если Пруссия подвергнется нападению со стороны Рейна, а Россия от Китая, Персии или Турции. Союзники условились сохранить территории относительно Польши и приняли общую политическую линию, касаемо Швеции. Великий смысл имел для Петербурга пункт договора, где говорилось о первенствующем значении России в Польше и о свободе ее действий там. 

Но вот дежуривший у подъезда лакей доложил, что карета ее величества подкатила к крыльцу. Знать, толкая друг друга, устремилась к дверям.

Но завершалось уже шествие императрицы под руку с Григорием Орловым им навстречу. С нею были также Алексей Орлов и какой-то плотный, в шесть подбородков человек - судя по всему, иностранец. Государыня представила господам лейб-медика Димсдайлема с располагающей улыбкой, хотя не во всех ли почти случаях она появлялась на ее лице?

Власть над болезнями и здоровьем находилась в его руках. Народ, поняв, что речь идет о тучном иностранце, низко поклонился. Однако его ремесла не удостоились того внимания, на которое он, возможно, рассчитывал. Сановники принялись даже наперебой расхваливать подвиг ее величества, смело рискнувшая "животом" в этой опасной операции.

"Иначе думайте об этом, - возражала Екатерина, - уверяю вас, господа, ничего опасного".

В простоте всего и было самое удивительное. Неудивительно, поэтому, было даже то, что не чувствовалось никакой боли. После такой же операции своему сыну она надеялась, что вся столица не откажется последовать их примеру. Для всякого иноземца они могли бы подать добрый пример. 

Наконец, всякий русский был удостоен награды - поцелуя августейшей ручки - и "большие люди", блистая орденами, украшениями и каменьями, направились в зал, приготовленный для совещания. Поэтому лекаря статс-дамы, приехавшие с государыней, увели в боковые комнаты. 

Начала совещание Екатерина с такой веселостью, будто разговор должен был пойти о каком-нибудь предстоящем маскараде, а не о грядущей войне, желая узнать про неуверенность господ после нападения турок. И живо получила отклики, что не русский, мол, солдат должен бояться их, от... члена императорского совета Бестужева-Рюмина. 

"Им от нас и при Анне Ивановне, царствие ей небесное, доставалось, а при матушке и подавно побьем".

Что народная молва доносила, пересказывал Чернышев. 

Не касаясь сути конфликта, граф Чернышев заявил, что у военной коллегии сложились легенды о намерении противника вторгнуться в Польшу, а затем, объединившись с конфедератами, идти на Россию. Народ усомнился, не верил. Он кивал на христианскую страну, где турки не найдут поддержки, разве что у конфедератов. 

Сменивший мнение вице-президент, закивал в ответ. Вступив в войну конфедерат, всюду терпел поражение. И способствует этому генерал-поручик Веймарн. 

И все же смута могла быть поддержана турками, а потому на помощь был послан отряд бригадира Суворова. Мгновенно возник интерес относительно личности Суворова. Ведь, возможно, это его отец занимал видное положение в военной коллегии в свое время. Ну не женой же Василия Ивановича он был. Императрица уже соглашалась с решением коллегии. 

Годунов вернул тему. Уже начали разрабатывать другие версии. Граф высказал предположение, опираясь на полученное донесение Румянцева, что турки могут вторгнуться в Малороссию со стороны "родного" Крымского полуострова. 

"Принимая во внимание сие сообщения, мы дома приняли решение выставить два корпуса - первое против главных турецких сил, второе для прикрытия" тыла первого корпуса. Москва перестала улыбаться, Петербург стал напряженно думать.

Она что-то взвешивала в уме. На две армии были направлены все мысли. 

Выходит, одного царевича для командования не хватит. Значит, должен был выступить сторонник кого-нибудь второго или, даже, двоих. Его роль на себя взял Бестужев-Рюмин, заявив, приподнимаясь, что в империи ее величества много достойных генералов, но поправляя фельдмаршальскую звезду именно на своей груди. К этой же мысли склонился и Александр Голицын, с усмешкой покосившись на него как на развалюху. 

Хотя бывший канцлер и имел чин фельдмаршала, но он был стихийно пожалован ему императрицей, и был "необстрелян" настолько, что вряд ли знал, с какой стороны заряжается ружье. Никита же Панин к вопросу этому подошел очень серьезно. 

Эта проблема требовала большой "думки", для чего требовалось собирать военный совет. 

"Пришли, - оборвал Григорий Орлов, - время драгоценное тут тянуть". 

Кому командовать в армиях, должен был решать не совет, а матушка их государыня. Правительство рядом с ним одобрительно зашушукалось, соглашаясь, что нет уже смысла "завтраками" заниматься. О Салтыковых кто-то вспомнил, о фельдмаршале. 

Вот кто уж перепуганный настолько, что мог уже спокойно возглавить главную армию. 

Это умный, опытный полководец.

Оппозиция самого Фридриха (имеется в виду главная прусская армия короля Фридриха Великого) под Кунесдорфом Салтыкову даже проиграла.

Раздраженный, но демонстрируя свою сдержанность, Панин высказался о графе Салтыкове как о достойном генерале, но и нельзя не учитывать его возраст и здоровье. Тут надобен такой, чтобы и с опытом был бы, и не старый. Начались выдвижения Румянцева. Этот был первым, над кандидатурой которого все на какое-то время призадумались. Затем подумали, что можно сказать против этого человека, но и это оказалось трудно. Из всех кандидатов Румянцев чуть ли не единственный, кто находился в расцвете сил. 

"Людей с таким опытом тогда было мало", - отмечает летописец.

Если судить по Семилетней войне, то проявил себя там не хуже Салтыкова. Одно худо - любого князя послать может, крут характером, своеволен. Екатерина, не замечая других, уставилась на раскрасневшегося Панина. В какой-то степени ее удивляла горячность первого министра. 

Народ мог подумать, что в этом деле он имел личную заинтересованность. - Я не против графа Румянцева, - нарушил молчание Панин, - однако, считаю более удобным дать ему корпус прикрытия. 

Подобная местность хорошо знакома графу, да и "лихая гвардия" у него уже имеется. 

Императрица, глядя не столько на остальной народ, сколько на Панина, сделала утвердительный жест. Но по первой армии вопрос еще решен не был. Теперь уже народ должен был выдвинуть кандидатуру. 

Власть стушевалась, Григорий Орлов громко покашлял. 

"Лилась не просто так речь первого министра", - наконец-то дошло до него.

Панину хотелось видеть в главной армии командующим своего братца Петра Ивановича. Ого, не надо давать этим Паниным волю. Видимо, поэтому и поднялся решительно Орлов и предложил ее величеству сделать командующим главной армии князя Александра Михайловича Голицына. Услышав свое имя, Голицын то открывал, то закрывал рот, выпрямившись и не сводя взгляда с императрицы. И государыня посмотрела на него. 

Началась официальная церемония продвижения князя ею. А Голицын, еще не оправившийся от радостной неожиданности, нетвердыми шагами подошел к ней и встал на колено. Тающий от счастья, он услышал ее решение. Он получил поздравление и пожелание божьего благословения. 

Она коснулась губами напудренного лба, и вскоре он вернулся на место. Как следствие, завершилось и совещание: интереса к нему больше не было. Несмотря даже на то, что имелись и другие вопросы, они не представлялись столь уж важными, ведь, самое главное, кому командовать армиями, решили. Государыня поняла, что распускавших веселые шутки и не имеющие никакого отношения к делам фразы держать нет уже никакого смысла. Нечего, мол, устраивать террор в виде дел и разговоров. 

"Видя учрежденный военный совет, - сказала самодержица, - поговорю с вами еще раз".