Постижение мифа

Герман Садулаев. Земля – воздух – небо. – М.: Эксмо, 2021. – 256 с. – 1500 экз.

В новой книге Герман Садулаев вернулся к образу «ласточек», которые порхали у него в «осколочной» повести «Одна ласточка ещё не делает весны» из самого известного его сборника «Я – чеченец!». Тогда Садулаев сравнивал себя с ласточкой, которая «так и не вернулась под крышу родного дома». И сейчас мотив возвращения присутствует, ведь придут «весенние времена, и мы все вернёмся»…

Ласточка – «священный тотем», через него Садулаев пытается реконструировать мелодию-полёт мифа, показать развёртывание его в настоящем, а также отслоить всё «придуманное, умственные спекуляции, плоды литературных фантазий», чтобы оставить лишь «непосредственное чувствование». Причастие к мифу, к первооснове позволяет избавиться от покровов мнимостей. Выработать особый иммунитет к ним. Этот навык в нынешней миражной реальности особенно актуален.

Когда заканчивается время мифа (ласточки в родном гнезде), наступает «новый ледник», и человек будто забывает себя настоящего, пребывает в зимней спячке, в матрице тех самых «литературных фантазий», вдали от родного дома, воспоминание о котором и содержится в мифе, как в зерне. Поэтому и творчество – обращение в прошлое, в детство, во время чувствования. Полёт-возвращение ласточки.

Истории-вариации жизни в романе, что разветвлённые тропы интерпретации мифа. Его возможности, потенции, сюжеты, альтернативные истории. Книги, для написания которых «не столько важно что-то знать, сколько важно увидеть и почувствовать». Ведь те же знания – варианты интерпретации мифа, символа, и их количество может быть бесконечным. Все эти сюжеты-тропы так или иначе срифмовываются, стремятся к сшиванию в рифму, которая становится моментом прочувствования мифа, его актуализации.

Отношение Германа Садулаева к творчеству исходит из установки, что «нельзя ничего придумывать». В том смысле, что искусство исходит из боли. Болевое начало как раз и присутствует у Садулаева – та самая «осколочная повесть», с которой всё и началось. В том числе и авторская самоидентификация «Я – чеченец!». Боль будто зачищает человека прежнего, его жизненный сюжет, оставляя только осколки – ласточек, пытающихся вырваться за пределы, очерченные небом, к манящей тайне мифологической первоосновы.

Кстати, в этом своём пути Герман Садулаев не одинок. Схожие ощущения можно найти и у Захара Прилепина. Например, в сборнике рассказов «Семь жизней», где автору важно прочувствовать, стать медиатором, услышать рифмы жизни. Тот же процесс нарочитого размышления Прилепин называет бессмысленным и сравнивает с поэтическим творчеством: «Великолепные, лучшие, вечные стихи приходят легко, потому что они давно лежат внутри», а «поэт растёт внутри поэзии» («Спички и табак, и всё такое»). Когда человек становится глух к этой музыке, то начинает дрейфовать по инерции, у него постепенно атрофируются органы чувств и остаётся лишь привычка.

Очевидные параллели возникают и с романом Андрея Рубанова «Финист – ясный сокол», где можно наблюдать развёртывание сказки к её первоосновам, попытку медитативного проживания мифа, сокращение дистанции между сказкой, мифом и реальностью. Рубанов пытался показать, как рождается исторический эпос, где малое и незначительное может произвести грандиозное.

У Садулаева прилепинские «Семь жизней» трансформируются в семь душ. Они разлетелись от тела, когда началась та самая «осколочная повесть», порушившая цельность. Взлетели ласточками.

У каждой ласточки свой сюжет, свой полёт. И своя энергия – реализованная или ещё нет.

В этом контексте ласточка – баллистическая ракета «земля – воздух – небо», в которую превращается человек. Отсюда и война. Та самая, которая разметала по небу осколки. Она не только связана со страданием, но может соотноситься и с праздником, радостью и процветанием. Она связана с устремлениями, целеполаганием, достижением желаемого – победой, преодолением ограниченности. Цель – «пробить сквозь облака и пробить купол звёздного неба».

Так преодолевается замкнутость, ограниченность – дурная бесконечность сюжетного повтора траекторий. Всё для того, чтобы стать «звездой» – дыркой в небосводе, оставшейся после удачного попадания, открывающей путь «в сияние вечности». Чтобы оставить свой след музыкой – запечатлённой памятью о том полёте. Геометрией упорядоченности нотного стана. Звёзды ведь традиционно воспринимались в качестве вместилища душ умерших. Или своеобразной небесной улучшенной копией, дублем земного человека. Его судьбой. Практически как в классическом рубцовском стихотворении «В горнице».

Всё это противостоит дискретности, ощущению бесцельности жизни, состоящей из случайного набора спорадических эпизодов и не имеющей сквозного сюжета, а также глухой к рифмам. Подобное восприятие приводит к полному отрицанию и переводу всего сущего в формат мнимостей: «...и меня нет. Никакого меня нет. И тебя нет. Никакого нет. Нас тут нет». Но небо и ласточки. Свои ласточки. Свидетельствуют об ином. Кажущаяся спорадической траектория полёта – разгон, чтобы пробить небо, обозначить новую звезду. К этой точке по траектории «земля – воздух – небо» и свёртывается роман, оставляя после себя музыку. С ней и сам автор набрал должную для себя высоту, долгожданную.