Россия и Сирия: кавказский фактор

Интересы РФ на сирийском направлении не следует рассматривать исключительно в контексте фантомов времен холодной войны или имперских претензий. По большей части они имеют прагматический характер. Сообщения о российских военных, появившихся в Сирии, буквально взорвали информационное поле США и европейских стран. Как из рога изобилия посыпались заголовки про новую российскую стратегию на Ближнем Востоке, наступление Москвы против Запада и очередную заявку Кремля на возвращение к советской внешней политике. Между тем, информация, подаваемая, как некий российский экспромт, в действительности вряд ли может считаться таковой. Еще с 2011 года, когда на волне так называемой «арабской весны» в Сирии начались оппозиционные выступления против президента Башара Асада, Россия четко и недвусмысленно обозначила свою позицию, выражавшуюся в его поддержке. По справедливому замечанию известного российского эксперта-международника Федора Лукьянова, если США и их союзники из монархий Персидского залива надеялись на быстрое падение режима, то Москва, осознавая сложный этно-конфессиональный состав Сирии, не видела возможности для быстрой и безболезненной смене власти. Особенно через конфликт и внешнее вмешательство. Как следствие, диаметрально различающиеся позиции по отношению к сирийскому гражданскому конфликту. К слову сказать, еще в 2011 году в ряде своих публичных комментариев директор Национальной разведки США Джеймс Клэппер констатировал наличие в рядах антиасадовской оппозиции боевиков «Аль-Каиды». Схожие оценки давали и представители немецких спецслужб. И примерно в то же время. При всем желании, их трудно заподозрить в симпатиях к путинской пропаганде. В этой связи возникает закономерный вопрос: почему российская позиция столь непреклонна? Что движет Москвой в ее поддержке сирийских властей? Политики и эксперты дают разные ответы на этот вопрос. Некоторые из них считают позицию Москвы проявлением солидарности с диктаторским режимом Асада. Мол, российское руководство не хочет перемен внутри страны, объясняет имеющееся социальное недовольство внешними происками, опасаясь прецедентов «гуманитарной интервенции». Наверное, такой вариант можно было бы рассмотреть, если бы не один нюанс: отношение разных стран к событиям в Сирии не определяется критериями демократичности или авторитаризма. И среди противников Асада оказываются не только Вашингтон с Брюсселем, но и Садовская Аравия, Катар и Объединенные Арабские Эмираты, чьи режимы нельзя назвать демократическими. Более того, у Саудовской Аравии есть совсем недавний опыт интервенции в Бахрейн с целью подавления там оппозиционных выступлений. А ведь сирийские власти сегодня жестко и во многом оправданно критикуются как раз за аналогичные меры. Напомним, что 14 марта 2011 года около 1000 военных из Саудовской Аравии и 500 полицейских из Объединенных Арабских Эмиратов прибыли в Бахрейн и изрядно поспособствовали прекращению антиправительственных выступлений. Отметим также, что в ходе этой акции были арестованы оппозиционные активисты, восемь из которых получили пожизненное заключение за подготовку государственного переворота, а 13 человек приговорены к разным срокам, от 2 до 15 лет. Не будем в данном случае поднимать тему «двойных стандартов». Просто потому, что внешняя политика практически никогда не следует неким эталонным категориям. На практике то, что для твоих оппонентов недопустимо, часто оказывается простительным для союзников. Согласно другой версии, объясняющей поведение Москвы, у нее есть геополитический (единственная военно-морская база на Средиземном море в Тартусе) интерес. Спору нет, этот фактор важен для России. Однако его тоже не стоит переоценивать. Кроме того, нельзя сводить весь анализ российской мотивации только к геополитической выгоде. При анализе «российского упорства» в отстаивании подхода к Сирии из поля зрения очень часто уходит кавказское измерение. А его значение никак нельзя принижать. После того, как Россия в конце 1994 года начала первую военную операцию в Чечне, перед Москвой встала проблема не только обеспечения внутренней легитимности такого решения, но и минимизации внешнеполитических рисков. Ведь впервые после ввода войск в Афганистан в 1979 году страна-преемник Советского Союза рисковала оказаться в изоляции в исламском мире. Тем более что количество мусульман в РФ исчисляется не одним миллионом человек. Скажем сразу, единой линии в ближневосточном мире по отношению к российской политике в Чечне не было, нет и быть не может в принципе, учитывая разнонаправленные национальные и конфессиональные интересы Ирана, Сирии, Египта, Саудовской Аравии и Катара. Однако тот факт, что многие государства арабского мира поддержали позицию Москвы в 1994 и в 1999 году, и поддерживают ее территориальную целостность сегодня, играет на руку России. На Северном Кавказе, по крайней мере пока, «второго Афганистана» с многотысячным наплывом добровольцев на «войну за веру» не случилось. Более того, многие арабские наемники, которые искали удачи в горах Чечни или Дагестана, преследовались у себя на родине. И в этом плане позицию светских властей Сирии невозможно недооценивать. При этом Катар, столь жестко и определенно выступающий в поддержку нынешней сирийской оппозиции, в 2003 году предоставил свою территорию для проживания одного из лидеров чеченских сепаратистов Зелимхана Яндарбиева, который жил там, как «личный гость эмира». Не следует сбрасывать со счетов и тот факт, что Башар Асад представляет алавитское меньшинство, которое долгие годы «огнем и мечом» противодействовало многим своим оппонентам, включая и радикальных исламистов салафитской направленности (в российских СМИ их называют «ваххабитами»). Взять хотя бы историю с подавлением антиправительственного восстания в 1973 году отцом сирийского президента. Однако, какими бы жестокими не были в то время действия Хафеза Асада, а сегодня политика его сына Башара, надо понимать, что в Сирии «коридор возможностей» крайне узок. Возврат к тому, что было до 2011 года, уже невозможен, как бы кто ни ностальгировал по тем временам. Естественно, недовольство против Асада-младшего возникло не на пустом месте и имело, в первую очередь, внутренние причины. Думается, историки еще напишут многоцветное полотно, которое расскажет нам о вызревании сирийского конфликта. Но сегодня почти половину сирийской территории контролирует «Исламское государство» (ИГ или ИГИЛ). И наряду с Асадом оно готово бороться с «евреями и крестоносцами», в число которых попадают и Россия и США. При этом, в отличие от пресловутой «Аль-Каиды», ИГ объявило Кавказ одним из фронтов своей борьбы. Игиловцы уже обещали президенту Владимиру Путину «освобождение Чечни», а в соседних с Россией Грузии и Азербайджане также были замечены сторонники «халифата». В рядах ближневосточных исламистов, по мнению экспертов, оттачивают свои навыки порядка 2,5 тысяч россиян (главным образом, выходцев из республик Северного Кавказа и Поволжья), Но дело не только в экспорте радикалов из России. Внутри самого Северокавказского региона отдельные полевые командиры присягают на верность «халифу» ИГ Абу Бакру аль Багдади. Среди особо близких людей к нему выходец из Панкиси Тархан Батирашвили (известный как Омар аш-Шишани). Риторический вопрос, может ли Москва игнорировать подобное развитие событий, ожидая, пока история сделает свое дело и президент Асад будет полностью разгромлен, а бойцы ИГ победным маршем пройдутся по Дамаску? Расширение «Исламского государства», скорее всего, создаст дополнительные риски уже для внутрироссийской безопасности. Может быть, не сегодня и не завтра, но потенциально такая угроза существует. Скорее всего, Кремль осознает невозможность или, как минимум, проблематичность победы Асада и возврата под его контроль всей страны. Но купирование территориальной экспансии «Исламского государства» видится как важнейшая задача. Таким образом, интересы РФ на сирийском направлении не следует рассматривать исключительно в контексте фантомов времен холодной войны или имперских претензий. По большей части они имеют прагматический характер, хотя конфронтация с Западом придает им сильный налет эмоциональности, далеко не всегда оправданной. Вокруг Сирии сегодня мы видим парадокс. И США, и Россия рассматривают ИГ как угрозу. И Вашингтон, и Москва проявляют готовность к решительным действиям. Но найти некий общий подход не получается, поскольку для этого нужно уйти от дискретности и увидеть взаимосвязи, на которые сегодня не обращают должного внимания. Для США Ближний Восток – одна из многих шахматных партий, а для России – регион, проблемы которого имеют продолжение внутри страны. И преодолеть эту асимметрию восприятия крайне важно даже при наличии широкого спектра разночтений, от Украины до Арктики. —0- Сергей Маркедонов, кандидат исторических наук, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета