БУРЯКОВКА

Георгий не успел захлопнуть дверь «Москвича», как из сарая высунулась растрепанная голова тестя.
— О! Гошка! – вот уже весь Семен Михайлович появляется из–за косяка.
Несмотря на середину осени, одет он в лёгкие треники и голубую линялую майку, но никаких признаков замерзания не выказывает. Возможно, и прав был, когда утверждал, что треть тепла из человека выходит через голову. Во всяком случае, засаленная кепка прикрывала затылок тестя практически в любое время дня и года.
— Ты вовремя! Пошли! – и Михалыч, не подавая руки, следует в сторону свинарника.
— Я банки... — пытается пояснить цель и краткосрочность приезда Георгий.
— Пошли!
Перед самым входом, не оборачиваясь, Михалыч делает широкое, приглашающее движение рукой и скрывается в глубине.
Георгий осматривает свой вельветовый пиджачок и свеженачищенные туфли и грустно вздыхает. Помогать в домашней работе он сегодня вовсе не планировал и перспектива изгваздаться в отходах жизнедеятельности Бормана и его подружек ему абсолютно не улыбается. Но кто же спорит с тестем?
На мгновение затормозив на входе, Георгий дает глазам привыкнуть к полутьме и зашагивает в густой свинной дух.
В луче света от маленького окошка неспешно плавают пылинки. На этом фоне силуэт Михалыча с подсвеченными, торчащими во все стороны волосами, выглядит немного демонически. Михалыч полусапогом, надетым на босую ногу, сосредоточенно разгребает громадную кучу свиного навоза.
— Дать лопату? – спрашивает Георгий.
— А?! Да не! Вон, посуду подай! – и тесть мининским жестом с растопыренной пятерней, показывает на одиноко надетый на гвоздь, покрытый пылью, граненый стакан.
— Посуду? – непонимающе переспрашивает зять, наблюдая, как Михалыч руками выскребает из гивна стеклянную банку, указательным пальцем снимает с бледно–зеленой крышки остатки навоза, резко стряхивает собранное вниз – к истокам, ставит емкость на столбик загона, большими пальцами поддевает полиэтиленовый кругляш, а затем требовательно протягивает руку.
Опомнившись, Георгий резво снимает с ржавой двухсотки стакан и подает тестю. Михалыч краем майки протирает грани изнутри, смотрит на просвет и, облизав губы, наклоняет банку.
Музыка журчащей жидкости в аккомпанементе хряковского хрюканья завораживает только тестя. Георгий, с полутораметрового расстояния чувствует алкогольное амбре и в ужасе отшатывается.
— Боже, что это?!
— Буря–а–а–а–ако–о–о–вка, — ни на секунду не отрывая влюбленного взгляда от жидкости, информирует тесть.
— Я за рулем! – испуганно сообщает Георгий, понимая, что в десять утра в воняющем свиньями сарае вынутую из навоза свекольную самогонку, налитую в грязный стакан, он еще никогда не пил и не жаждет начинать.
— Тут на два пальца, — безапеляционно заявляет тесть, протягивая наполненную почти до краев посудину.
— Семе–о–он! – раздается с улицы дикий ор тещи.
Михалыч и Георгий синхронно вздрагивают, зять делает округлые глаза и предательский шаг к выходу.
— Семен! Ты что молчишь, гад, что Гошка приехал?!
Михалыч пожимает плечами и неспешно, получая наслаждение от каждого мгновения, в несколько глотков выпивает налитое.
Георгий делает ещё шаг и в дверях сталкивается с тёщей.
— Здрасьте, Екатерина Павловна!
— Дра–а–сьте. И что это вы тут?! — теща подозрительно проводит носом, но навозный дух не оставляет ей шансов.
— Что?! — невинно спрашивает Георгий, — банки вам привез.
— Угу. Банки.
Лёгким движением Екатерина Павловна отодвигает зятя в сторону, ища прицел, но работящий Михалыч в углу сосредоточенно машет совковой лопатой, потом останавливается, снимает кепку и майкой вытирает со лба пот.
— Что?!
Супруг после подозрительной паузы уходит в игнор, теща переводит взгляд на Гошу.
— Ну, где твои банки?!